Ален Дартевель - Правда о смерти Марата

• Название: Правда о смерти Марата
• Автор: Ален Дартевель
• Издательство: Захаров
• Жанр: Разная фантастика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-8159-0755-3

Суметь избежать смерти — это, пожалуй, мечта из тех, что никогда не перестанут манить людей. Но могут существовать и другие, даже прямо противоположные страсти. Об этом нам расскажет необычная история, вышедшая из-под пера Алена Дартевеля.

Он родился в 1951 году в Монсе, Бельгия, учился поначалу журналистике в Свободном университете Брюсселя, а потом изучал политологию и управленческие науки в U.C.I. в Люве-ла-Нойве. Его первый роман «Borgou l’un Monstre» («Борг, или Агония монстра») вышел в 1983 году. С тех пор Ален Дартевель опубликовал ещё восемь романов и около пятидесяти рассказов и на сегодняшний день считается лучшим в области научной фантастики писателем Бельгии. Самые известные из его романов — это «Script», вышедший в 1989 году, события которого разыгрываются в мире, где написанное слово в состоянии действовать как наркотик; «lmago», опубликованный в 1994 году, — портрет Зигмунда Фрейда на грани между гением и безумцем; и вышедший в 2000 году «La Chasse au Spectre». Наряду с этим Ален Дартевель писал для подростков и юношества.

Ален Дартевель говорит о своей писательской работе, что она «украдена у времени», принадлежащего его остальной профессиональной деятельности, и образцом для себя считает Филипа К. Дика и Луи-Фердинанда Селина. В нижеследующем рассказе он берёт нас с собой в странствие во времени в эпоху, которая, пожалуй, как никакая другая, стала определяющей для истории Европы: в эпоху Французской революции…

(А. Эшбах)

---

Полноты ради я должен сообщить ещё об одном деликатном слушании, которое состоялось после твоей смерти. Твой труп был доставлен в больницу Милосердия и там исследован в присутствии двух депутатов Национального конвента. Одним из них был я, ибо моё призвание художника никак не отчуждало меня от гражданских обязанностей… И так я видел тебя совершенно нагой, тебя, за которой я ухаживал, когда ты была ещё кокетливой и жеманной. Тебя, к которой я приближался всегда лишь в теле другого человека… Я склонил к тебе своё настоящее лицо, когда врачи удостоверялись в твоей девственности. Это значило, что ты, Шарлотта, никогда не имела любовника, а значит, и сообщника. Что ты, совершая преступление, действовала не из любви к Дульче или Барабаруксу…

Я покинул помещение ещё до того, как вскрытие закончилось.

Я знал, что ты была девственна. Я знал также всё о твоей роли сообщницы, роли, которую я заставил тебя играть и о которой ты не подозревала. Милая Шарлотта, ты — инструмент того сумасшедшего плана, который я осуществляю. Дома я запираюсь в своём кабинете и делаю эскизы к моей лучшей картине: «Смерть Марата». Так нужно было, чтобы ты стала ангелом мира, чтобы ты была уверена, что убила Марата. Так нужно было для того, чтобы я остался жить на свободе с моими воспоминаниями. Свободным, чтобы воссоздать ту сцену, которую я сам срежиссировал так, что никто не узнал об этом. Я видел Марата перед ударом, я заколол его, и я наблюдал, как он умирает. При этом я в точности запомнил ту желанную жизненность, которая придаёт произведению искусства силу реальности.

Естественно, я был лишь актёром и демиургом в крошечной исторической прогулке, которая ни в малейшей степени не изменила ход истории Франции и Европы. Честно говоря, даже Шарлотте не удалось остановить подъём насилия в стране, которую сегодня называют одной из колыбелей демократии: после смерти Марата во Франции правил террор. Что же касается меня, то я позволил себе привилегию придать живописи новое, революционное направление. Любой серьёзный справочник подскажет, что «Смертью Марата» я вызвал к жизни новую эру исторического портрета. Конечно, некоторой переклички с античностью не избежать: кинжал Брута занесён над нашей эпохой. Я смотрю на своё произведение, я разглядываю свои сухие пальцы: они без дрожи держат тонкую, длинную кисть, которой я подписываю это произведение своим именем: Жак-Луи Давид. Пальцы убийцы не дрогнут, когда наносят удар во имя столь благородного дела, как преданность искусству.