Аксель Сандемусе - Оборотень

• Название: Оборотень
• Автор: Аксель Сандемусе
• Издательство: Прогресс-Традиция
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89826-163-X

Аксель Сандемусе (1899–1965) — один из крупнейших писателей Норвегии, произведения которого неизменно включаются во все хрестоматии, представляющие норвежских классиков начиная с древних времен. Действие романа "Оборотень" (1958) происходит в пятидесятые годы, но герой постоянно возвращается в прошлое — предвоенные и военные годы, пытаясь понять, откуда и почему в человеке появляется зло, превращающее его в "оборотня". Любовь втроем людей, победивших в себе этого "оборотня", убийство героини и месть за нее обоих любящих ее мужчин составляют фабулу романа.

---

В чужую личную жизнь легче всего проникнуть под прикрытием дружеских предупреждений морального толка — это вынуждает человека к защите, и он выдает себя. Фелисия давно испытала на себе этот метод, но женщины, осмелившиеся в свое время на подобный шаг, попадали в глупое положение. Они уже никогда не могли забыть застывшую улыбку и выжидательное молчание Фелисии. В конце концов они начинали заикаться, прятали глаза, смущенно хихикали и решительно не знали, куда себя деть, пока Фелисия, сжалившись над ними, не спрашивала, как у них обстоят дела с работой, с детьми или еще с чем-нибудь, о чем обычно спрашивают подруг. Фелисия не забывала подобных случаев, но как бы отодвигала их в сторону, однако если нечто подобное повторялось, она незамедлительно прибегала к прежнему приему. И результат не обманывал ее ожиданий.

Эрлинг знал, что для многих Фелисия была ненавистной и недостижимой мечтой и что в ресторанах Осло нередко встречались беспомощные подражания ей. Сама она словно не знала об этом, да и не видела особого сходства между собой и ими. Одна из таких подделок как бы случайно спросила у Эрлинга через столик, подкрашивая губы: ты тоже находишь, будто я похожа на Фелисию Венхауг? Эрлинг еще подумал тогда, что мог бы переночевать у нее, ведь он часто приезжал в Осло, не озаботившись заранее заказать номер в гостинице.

Все, что Фелисия знала и чему ее научила жизнь, вошло в ее мир в Венхауге. Она могла внимательно слушать споры на политические темы, но сама неохотно принимала в них участие. Ходила на выборы, но никто не знал, за кого она голосует. Однажды Фелисия проговорилась, и у Эрлинга создалось впечатление, что она голосует за правых, потому что ее в принципе раздражало любое большинство. Сам же по себе политический предрассудок, на котором строилось управление страной, был ей безразличен. Она вообще редко говорила о том, что не имело прямого отношения к Венхаугу и его обитателям, точно солнце и луна появлялись на небесах исключительно для того, чтобы служить Венхаугу, из-за чего создавалось впечатление, что метеорологи выходят за рамки своих обязанностей, когда говорят о погоде в других местах.

Петух под корытом

— Шестнадцать месяцев — долгий срок, — сказал Эрлинг, — но для тебя время как будто остановилось. Так молодо ты не выглядела даже сразу после войны.

Сердце Фелисии забилось сильнее, она откинулась назад и украдкой наблюдала за Эрлингом. Он сидел, положив руки на колени. Кожа на его руках потемнела от загара. Фелисия поискала глазами седину у него в волосах, но не нашла.

— Тебя не было здесь два твоих дня рождения, — сказала она. — Надеюсь, теперь ты поживешь дома?

Эрлинг разглядывал свои руки.

— Не надо ходить вокруг да около, Фелисия, — ответил он, не поднимая на нее глаз. — Я рад, что мы не стали говорить об этом ни вчера вечером, ни ночью, но ведь ты знаешь, что я лишь один раз уезжал из Норвегии на такой долгий срок еще до войны и никогда не испытывал желания повторить подобное путешествие. Если я теперь куда и поеду, то только в Скандинавии.

Они замолчали. На душе у Фелисии было тревожно, ей хотелось сломать лед, но она не понимала, о чем он сейчас думает. Иногда Эрлинг был непредсказуем. Она даже надеялась, что он не станет говорить о том, что сейчас занимало его мысли. Но ее нечаянные слова могли многое извлечь наружу.

Эрлинг заговорил, взвешивая каждое слово, ему хотелось расставить точки над І, не сгустив при этом красок.

— Ты прекрасно знаешь, что на этот раз я не по своей воле уехал из Норвегии, и уж тем более по своей воле я никогда не поехал бы к экватору. Просто я оказался вовлеченным в твои интриги, в результате чего мне пришлось согласиться на поездку и тогда подвернулось это выгодное место в Лас-Пальмасе.

Я не искал его. По своей воле я бы ни за что туда не поехал. Если бы ты все сказала мне прямо, я бы, конечно, уехал, но мне неприятно, что меня, ничего или почти ничего не подозревавшего, отправили именно в Лас-Пальмас. Ты сама сказала, что эта мысль пришла тебе в голову, потому что когда-то я уже был там, но то было давно, и я не считаю удачной мысль отправить мужчину куда бы то ни было только потому, что он был там раньше. Мне не было пятидесяти, когда я уехал туда, а сейчас уже пятьдесят один. Если бы мне было позволено самому выбрать место, где пожить, пока ты родишь еще одного ребенка, это бы не так сильно смахивало на ссылку. Я слышал, что ополоумевших петухов сажают под корыто, но ты придумала что-то новое. Канарские острова — прекрасное место, однако я с большим удовольствием посмотрел бы пирамиды или Мексику.

— Ты несправедлив, — прошептала Фелисия. — И сильно преувеличиваешь.

— Твоя непреодолимая потребность устраивать чужие дела — которые ты, как правило, устраиваешь весьма разумно и успешно, а иногда даже слишком разумно и успешно — проявилась и тут. Благодаря твоим усилиям все предстает в самом выгодном свете. У тебя врожденная склонность распоряжаться чужой жизнью, даже если при этом ты не преследуешь никакой собственной выгоды. Я просто не предполагал, что в пятьдесят лет окажусь в роли белого раба.

Фелисия вздрогнула. Глаза ее сверкнули. Она открыла было рот, но промолчала.

Эрлинг по-прежнему смотрел в землю, потом тихо проговорил:

— Прости мне последние слова, я так не думаю.

Фелисия молчала. И он продолжал уже спокойнее:

— У меня было достаточно времени, чтобы все обдумать. И, как бы там ни было, я здесь. И счастлив, что снова вижу тебя. А скоро увижу и Венхауг. Я прекрасно понимаю, почему ты так поступила. Ты просто не могла объяснить мне причину, по которой я вдруг должен был отправиться на экватор. Или давай скажем так: даже тень подозрения не должна была пасть на жену Цезаря. Ты всегда очень строго придерживалась некоторых правил.

— А кто меня этому научил? Сперва — ты, а потом — немцы!

— Вот теперь несправедлива уже ты, и не надо преувеличивать. Неужели ты всю жизнь будешь помнить о том, что случилось? Ведь прошло уже столько лет. Теперь 1950 год, а не 1934-й.

— Ты прав, однажды я обещала тебе все забыть, но понимаешь…

— Понимаю, однако позволь мне продолжить. Ты знаешь, когда-то со мной случилось нечто такое, вспоминать о чем не очень приятно. Твоей вины здесь нет, но когда вмешиваешься в чужую жизнь, никогда не известно, что ты там разбередишь. Одна женщина, которую я когда-то любил, захотела, чтобы меня не было рядом, пока она ждала ребенка. Ей не хотелось, чтобы я видел ее «такой», как она выразилась, между прочим, искренно. Я уехал. Когда же потом между нами пролегла война, стало считаться, будто я сбежал, пока она ждала ребенка, потому что мне якобы не хотелось видеть ее «такой».

— Но, Эрлинг! Это же совсем другое…

— Одно неизбежно напоминает о другом. Если ты не позволишь мне объяснить, что я чувствую, это всегда будет стоять между нами.

Он увидел ее руку, лежавшую на скамье. Пальцы сжались в кулак, суставы побелели.

— Ты всегда добиваешься своего, Фелисия. Тебе захотелось родить еще одного ребенка. Его отцом, как и отцом первого, должен был быть Ян, причем отцовство Яна не должно было вызывать подозрений. Ни у него, ни у тебя, ни у кого бы то ни было вообще не должно было возникнуть никаких сомнений. Как известно Господу Богу и всем людям, твоя вторая дочь родилась через год после того, как я уехал в Лас-Пальмас.

— И когда сын бедного портняжки сообразил, что никто не заподозрит, будто он отец моего ребенка, он почувствовал себя рогоносцем, — тихо, но твердо проговорила Фелисия.

Эрлинг встал и отошел от скамьи. Она смотрела на его выгоревшие волосы, на вздувшиеся на шее жилы, на потемневшие от солнца плечи и смуглую сильную спину. Белые шорты были подхвачены ремнем, который она ему когда-то одолжила. Фелисия рассердилась на Эрлинга за свою собственную опрометчивость. Теперь хозяином положения стал он!

Эрлинг медленно повернулся к ней, глаза его сузились. В голосе слышалась дрожь, которая не предвещала ничего хорошего:

— Это все, что ты хотела сказать мне? Я тебе все выложил. Все как есть. Нам следовало по возможности расставить все точки над І. Больше ты ничего не хочешь сказать мне?

Он повторил свой вопрос, и ей показалось, что его тон стал мягче, хотя прибавленные им слова были резки сами по себе:

— Больше ты ничего не хочешь сказать мне… великосветская барыня?

— Эрлинг, пожалуйста, иди сюда, сядь…

Садиться не следовало хотя бы потому, что ему очень этого хотелось. Женщины всегда пользуются оружием, каким мужчины не располагают. Это несправедливо. Он сел.

На этот раз Фелисия воспользовалась обычным оружием:

— Послушай, Эрлинг. Ты прав, я не была с тобой откровенна перед твоим отъездом. Пожалуйста, забудь это, как досадную ошибку, если считаешь, что я поступила неправильно. Да, мне хотелось родить второго ребенка, и, наверное, мой план был не совсем удачен, но ведь ты уехал в Лас-Пальмас не под конвоем, и я виновата лишь в том, что использовала старые связи моего отца, чтобы поездка в Лас-Пальмас и пребывание там обошлись тебе как можно дешевле. Платил ведь за все ты сам. Ты сказал, будто я хитростью заставила тебя уехать, не помню точно, как ты выразился, но в таких вещах все непросто. Я подумывала о втором ребенке. И вдруг однажды вечером в Венхауге ты сказал, что, наверное, пришло время тебе снова пожить за границей, причем долго. Возможно, это было сказано несерьезно. Но мои отношения с тобой и с Яном всегда были сложны сами по себе. И все только усложнилось бы, решись я еще на одного ребенка. Пойми, мысль о втором ребенке давно тлела во мне. Я только не могла допустить, чтобы у кого-то возникли сомнения в том, кто отец ребенка. И вдруг ты сам заговорил о поездке за границу! Глупый Эрлинг! Я даже заподозрила, что таким образом ты просто хочешь прервать нашу с тобой связь. Правда, я тут же поняла, что ошибаюсь и что завтра ты, вероятно, забудешь о своих планах. Ведь ты был не совсем трезвый. Но меня вдруг осенило: вот выход! Я отнеслась к твоим словам серьезно, меня устраивал твой отъезд. И стала готовить твою поездку. Я не слушала твоих, впрочем довольно слабых, возражений, потому что мне очень хотелось родить второго ребенка. Что касается твоей поездки, думаю, я и сама обманулась, считая одно время, что стараюсь только для тебя. Мне стало известно, что в Лас-Пальмасе ты можешь устроиться относительно недорого, и, прости меня, я убедила себя, что ты всегда мечтал поехать именно в Лас-Пальмас. Глупо, конечно, но ты сам привел в движение эту машину.