Майкл Мартоун - Папа сожрал меня, мать извела меня

• Название: Папа сожрал меня, мать извела меня
• Автор: Майкл Мартоун
• Издательство: Livebook
• Жанр: Проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-904584-65-8

Сказки — не для слабонервных: в них или пан, или пропал. Однако нас с детства притягивает их мир — не такой, как наш, но не менее настоящий. Это мир опасностей, убийств и предательств, вечного сна, подложных невест, страшно-прекрасных чудес и говорящих ослов.

Под двумя обложками-близнецами читателей ждут сорок историй со всего света. Апдайк, Китс, Петрушевская, Гейман и другие — вот они, современные сказочники. Но они и не сказочники вовсе, а искусные мастера литературы, а значит, тем больше у них шансов увести читателей в декорации слов, где вечные истории воплотятся вновь.

Вам страшно? Не беда. Жутко? Тем лучше. Не бойтесь темноты, вы ведь давно выросли. Хотя, быть может, это вам только кажется.

---

С сексом все у них получалось замечательно. Замечательны были и их постельные разговоры. Однако все это происходило ночью.

Психея желала большего. Ей хотелось, чтобы Купидон, выйдя из ее тела, заснул с ней рядом, а утром повел куда-нибудь завтракать омлетом. Хотелось, чтобы под вечер они сидели у нее на кровати, смотрели кино и уплетали пиццу с грибами и жареным луком или читали друг дружке вслух. Хотелось стирать вместе с Купидоном его одежду. Хотелось пойти с ним на сельский рынок и купить там по корзинке клубники. Хотелось кормить его натуральными пищевыми добавками, помогающими от депрессии и усталости. И в конце концов захотелось родить от него ребенка, девочку, которую она назовет Джой. (Купидон однажды спросил у нее: «Если ты, познакомившись с человеком, сразу понимаешь, что хочешь от него ребенка, объясняется ли это тем, что тебе положено иметь детей, или просто гормонами и проецированием твоих желаний на кого-то другого?» Ответить она побоялась — просто пожала в темноте плечами и поцеловала его еще раз.) Кроме желания родить от него, у Психеи возникло еще одно: купить Купидону рубашку под цвет его глаз — или, по крайней мере, под воображаемый ею цвет его глаз, которых она ни разу не видела: он всегда приходил затемно, любил ее и уходил до рассвета.

Собственно говоря, рубашку она купила — в магазине «для бережливых»: большого размера французскую хлопковую кремового тона рубашку с рисунком из синих ирисов (в магазин Психея пришла не ради нее, а в надежде найти старомодное платье, расшитое розами, и рубашка просто попалась ей на глаза), — но знала: отдавать ее Купидону пока нельзя, поскольку рубашка лишь испугает его (хоть и меньше, чем новость о том, что Психея уже выбрала имя для их еще не родившейся дочери), — и потому упрятала ее в самую глубь стенного шкафа: пусть висит там до дня, когда он избавится от страха. Психея представляла себе, как протягивает Купидону рубашку и говорит с небрежной улыбкой: «Ах да, вот, только сегодня нашла. Надеюсь, придется впору». (Так ведь и пришлась бы — однажды в постели Психея, пока они любили друг дружку, измерила руками ширину его плеч.)

Психея была права, рубашка не понравилась бы Купидону, даже при том, что подходила под цвет его глаз и была ему впору. Он увидел бы в рубашке символ каких-то обязательств, а их Купидон боялся; у него имелись сложности даже с обязательствами перед собой. Каждодневная работа отнимала у Купидона много сил. Он был одаренным актером — играл в студенческом театре колледжа и привлек внимание немалого числа агентов, — однако страшился полностью посвятить себя искусству, потому что мог потерпеть неудачу. После колледжа он ходил на прослушивания, но безуспешно. Стал слишком много пить. В конце концов, агент Купидона указал ему на дверь. Теперь Купидон не пил, но в театр даже не заглядывал — совершенно нет времени, говорил он, да и устаю я на работе. Он был привязан к Психее, любил проводить с ней время, однако она немного пугала его. Присылала ему такие страстные стихотворения ее любимых поэтов — Пабло Неруды, Сапфо, — а ведь толком его не знала! Казалось, она стремится вытащить его под свет дня, разодеть, словно куколку, и пойти гулять с ним всем напоказ. У того, что он приходил к ней в темноте, имелась своя причина. И состояла она не в том, что Купидон, как подозревала Психея, стыдился показаться с ней на людях (после всех ее неудачных отношений с мужчинами, она несколько утратила уверенность в своей привлекательности), не в том, что ему не хотелось увидеть ее при солнечном свете, и не в том, что, как личность, она его не интересует — есть кому вставлять, и ладно. Нет, он считал, что в темноте сможет крепче держаться за себя. Затеряться в ком бы то ни было Купидон отнюдь не желал. Он знал, что это такое — пойти на свидание с женщиной, а потом встретиться с ней и на следующую ночь, и на следующую. После четвертой или пятой такой истории, Купидон понял, как хорошо ощущать себя совершенным невидимкой. Потому-то он и приходил к Психее только ночами. Чтобы не затеряться в ней. В темноте он уже невидим, а значит и исчезнуть не может. Вот он и требовал, чтобы Психея никогда не пыталась увидеть его при свете.

У Психеи имелся психоаналитик, и потому она сознавала, что много чего проецирует на личность Купидона. И то, что он приходил к ней только ночами, позволяло ей проецироваться на него даже сильнее. При нем она чувствовала себя слепой, перепуганной — как в детстве, когда во время игры в прятки ей завязывали глаза. «Оно».

Как-то ночью Купидон заснул, утомленный любовью, и у Психеи зародилась надежда, что он проспит до утра, и ей удастся увидеть его лицо, и они пойдут завтракать. Долго она пролежала без сна, глядя на часы, ожидая рассвета. В комнате было жарко и душно. И наконец, Психея поняла, что больше ждать не может. Встала, зажгла свечу, вгляделась в спящего Купидона. И увидела, что он вовсе не зверь, как она иногда подозревала, касаясь его мохнатой груди или отверделого члена (не то чтобы она отступилась, окажись Купидон зверем; ей все равно хотелось бы покупать ему еду и пищевые добавки — может быть, даже больше пищевых добавок! — и выходить с ним, чтобы позавтракать, в город), — не зверь, но, как она и думала, — большой, красивый мужчина с глазами, похожими на синие ирисы. Выглядел он в точности, как на сетевых фотографиях. Психея затаила дыхание, на глаза ее вдруг навернулись, словно от острой боли, слезы. Но тут капля воска упала со свечи на грудь Купидона, прямо над сердцем. Он проснулся и увидел, что Психея разглядывает его. И столько любви и желания светилось в ее глазах, что Купидон испугался. Ему захотелось удрать.

— Ты любишь меня совсем не так сильно, как я тебя, — закричала Психея, увидев в его глазах испуг. — У меня уже были такие отношения. Я больше так не могу.

Это испугало Купидона еще сильнее, и он сказал:

— Я не знаю, что я к тебе чувствую. Я привязан к тебе, мне нравится быть с тобой, но больше ничего я не знаю. Ни с кем другим я не встречался.

— Встречался? — завопила Психея, все чувства которой исковеркались страхом.

Купидона это рассердило. Он заговорил медленнее.

— Нет, Психея. Не встречался. — А затем равнодушно добавил: — Хоть и мог бы выпить с кем-то чаю, если бы представился случай.

— Чаю? — крикнула Психея. — Что значит «выпить с кем-то чаю»? Иносказание такое, да? Сказал бы уж сразу — «посношаться»! Я так не могу.

Слова «я так не могу» Психея произносила слишком уж часто, — всякий раз, как пугалась за свои отношения с кем-то, — а после сожалела об этом, потому что услышавший их мужчина тут же решал, что и он «так» больше не может.

— Я не могу продолжать этот разговор, — сказал Купидон.

— Постой, — попросила Психея; адреналина у нее в крови поубавилось, она поняла, что зашла чересчур далеко, как бывало и с другими мужчинами, и поправить ей, наверное, ничего уже не удастся. — Я просто хочу сказать, что ты чудесный, мне кажется, и я вовсе не хочу, чтобы мы обижали друг дружку. Ни ты, ни я не правы и не виноваты. Все дело в том, что желания наши не совпадают.

Купидон, тоже смягчившийся, поняв, что расставание их неизбежно, и пожалев Психею, ответил:

— Ты прекрасная, чудная, и я ничуть не хотел, чтобы все у нас пошло прахом. Ничьей вины тут нет. Все дело в том, что желания наши не совпадают.

Сказав так, он задул свечу, и ушел через заднюю дверь, оставив горестно трепетавшую Психею в темноте.

Психее темнота безопасной не представлялась. Ведь исчезнув в ней, можно и не вернуться.

Впрочем, и в темноте у Психеи оставалось немало обязанностей. Приходилось в ней и жить.

И она старательно выполняла их в этой метафорической тьме. Обучала питомцев детского сада, ходила за покупками, стирала, прибиралась в квартире, до седьмого пота занималась йогой, медитировала в своем эльфийском садике, бегала по пляжу, изнуряла себя гантелями, исправно оплачивала счета. А еще старалась следить за своей внешностью. Посещала парикмахерскую, косметический салон, делала маникюр и педикюр, обходила секонд-хенды в поисках дешевой, но миленькой одежды (старательно избегая мужских отделов) — и это избавляло ее от ощущения, что она окончательно потонула в темноте. Но хоть жизнь ее и выглядела легкой, веселой и счастливой, хоть она и чувствовала себя счастливо с воспитанниками и сидя по выходным одна в своей солнечной квартирке, чьи стены были украшены листами цветного картона, кусочками ткани и красочными карандашными рисунками, сделанными для нее детьми, — после захода солнца Психея ощущала себя такой темной и пустой изнутри, точно кто-то выкрал ее внутренности и сбежал с ними, оставив ее полым подобием старой выскобленной тыквы-горлянки, догнивающей в ночи. Да она и казалась себе такой гниющей тыквой, которую ничего не стоит разбить кулаком; собственно, даже тронь ее пальцем, и она скукожится. Забравшись в постель и прочитав несколько глав романа, Психея плакала в темноте и плакала, пока не засыпала. А просыпаясь поутру, всякий раз удивлялась, что она еще здесь.