Николай Нароков - Могу!

• Название: Могу!
• Автор: Николай Нароков
• Издательство: Дружба народов
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-285-00120-Х

Советскому читателю пока знаком лишь один роман Николая Владимировича Нарокова (1887–1969), известного писателя русского зарубежья, — «Мнимые величины». Без сомнений, и роман «Могу!» будет воспринят у нас с не меньшим успехом. Порукой тому служит мастерская зарисовка автором ситуаций, характеров и переживаний персонажей, которые захватывают и держат читателя буквально с первой до последней страницы.

---

— Где ты был? — поспешно спросила она.

Тон был шутливый, притворно строгий. Она улыбнулась, но глаза бегали пытливо. И Миша услышал фальшь в ее шутливом тоне.

— Я? У Потоковых! — коротко ответил он, не замечая, как сухо отвечает он.

— У Потоковых? — насторожилась Софья Андреевна. — Как это ты попал к ним? Садись и рассказывай!

Миша неохотно сел и стал рассказывать, как он встретил Табурина и как тот отвез его к Потоковым. Рассказывал кое-как, коротко, без подробностей и не смотрел на Софью Андреевну. А поэтому не видел, какими колючими стали ее глаза и как начали вздрагивать углы рта.

Она слушала и задавала вопросы, но слышала плохо, неотвязно думая свое. И время от времени поглядывала на Мишу быстрыми взглядами.

— Ну, и что же? — притворяясь равнодушной, спросила она, — Интересно там тебе было? Хорошо?

— Да… Хорошо! — искренно вырвалось у Миши.

Софья Андреевна сразу же заметила эту искренность, и ее брови вздрогнули.

— Юлия Сергеевна очень ведь славная… Правда?

— Да! — оживился Миша. — Она очень славная! И у нее… У них… Знаешь, я там как будто дома!

— А у меня ты не дома? — чуть сдавленным голосом спросила Софья Андреевна.

— Нет, и у тебя дома, конечно, но… Но у нее как-то иначе!

— Я вижу, что она тебе очень нравится!.. Да?

— Да! — простодушно подтвердил Миша, и Софье Анреевне послышалось восхищение в его голосе. — Очень! И она говорила, чтобы я почаще приходил к ним… И Георгий Васильевич тоже приглашал меня!

— Да? Вот как? И что ж, ты теперь будешь бывать у них?

— Я… Я не знаю!.. Мне очень хочется, но… Разве можно?

— А почему же нельзя? — с ядом в голосе сказала Софья Андреевна. — Если тебе так нестерпимо хочется и если тебя там так хотят видеть, то…

Она замолчала. Миша видел, что она на что-то рассердилась, даже зла на что-то, но не мог понять: чем же она недовольна? И сидел, смущенно смотря на пол.

Вдруг Софья Андреевна выпрямилась в кресле.

— А ты знаешь, — с нескрываемой ненавистью в голосе сказала она, — что эта твоя Юлия Сергеевна… Ведь у нее же есть любовник! Виктор!

Миша не сразу понял. Но даже и тогда, когда он понял, то не почувствовал ничего. Любовник? Он, конечно, знал это слово и знал все, что соединяют с ним. Но разве это имеет значение? Какое? Почему он должен знать об этом? И почему Софья Андреевна об этом сказала?

— Любовник? — почти равнодушно переспросил он.

— Да, да! — не сдержала злобы Софья Андреевна. — Ее считают чуть ли не святой, а она… У нее больной муж, и она должна была бы думать о нем, а она наслаждается с любовником! Она притворщица! Я сама не святая, но я и не притворяюсь святой, я… Кроме того я — свободный человек, я вдова! Ты только представь ее с Виктором, как она… Это притворство, это гадко!

Миша удивленно смотрел на нее. Откуда эта злоба? Почему она сейчас даже задыхается и путается в словах? Он вспомнил Юлию Сергеевну, приветливый взгляд и ласковый голос, вспомнил ее такой, какой видел всего полчаса назад, и с искренним возмущением запротестовал:

— Нет, нет! Этого не может быть! Она же не такая! Она…

— А! — несдержанно вспыхнула Софья Андреевна. — Ты, конечно, защищаешь ее? Ну, конечно! Как я посмела сказать правду о твоем идеале! Может быть, ты уже влюблен в нее? Боже, как это было бы глупо, как это было бы глупо! И ты… Ты… Неужели ты уже влюблен? Ведь это же гадко, это до омерзения гадко! Ты спишь со мной, а сам влюблен в другую! Целуешь меня, а думаешь о ней! Это отвратительно! Ты противен мне, и я…

Она с силой оттолкнула Мишу, а сама вскочила и быстро ушла в свою комнату.

Но и там она не могла успокоиться. Ходила взад и вперед, нервно теребила складки платья и пыталась справиться с собой. И видела, что она что-то потеряла в себе и уже не может быть такой, какой была всегда. Почему она сейчас так рассердилась? Почему Юлия Сергеевна стала ей так ненавистна? «Да неужели это оттого, что я в самом деле люблю его? Что же это со мной? Люблю? Я люблю?» Ей хотелось зло рассмеяться от этого слова, но смеха не было, а что-то другое защемило ей сердце. Она посмотрела растерянно, неожиданно почувствовав, как в горле защекотало, и слезы выступили на глазах. Покатилась по щеке одна слеза, потом другая. Ей захотелось закричать.

Когда она недели три назад узнала о слухах, которые ходили о Юлии Сергеевне и о Викторе, она почувствовала облегчение. Для ревности, которую она и раньше называла глупой, причин не стало. Это было очевидно и несомненно. «Она теперь и не думает о Мише, у нее есть Виктор!» Причин для ревности не стало, но ревность и не нуждалась в причинах, рождая самое себя и питая самое себя. «Нет, он ей, конечно не нужен, но она ему… но она ему…» И расстроенное воображение неудержимо рисовало ей, как Миша увлечется (уже увлечен!) Юлией Сергеевной и как он внутренне, своим сердцем, уйдет к Юлии Сергеевне.

Иногда ей удавалось уговорить и успокоить себя. «Все это глупости! Все это нелепые страхи! Никуда Миша не уйдет, а будет со мною долго, сколько я захочу!» Но Пагу сразу все изменила. В тот вечер, когда Миша подчинился, в ней вдруг само родилось что-то вроде уверенности, похожей на ликование: «Ив был прав, очень прав! Миша хочет мне подчиняться, хочет, хочет!» Но уже на другой день после этого вечера ее охватило беспокойство: правильно ли она поступила? Не слишком ли безобразен был ее приказ? Она ничего не говорила себе, но видела: приказ был гадок. И со страхом начала спрашивать себя: а может быть, она сама стала гадка Мише? «Кажется, я перетянула струну! — пыталась понять она. — Я чересчур нетерпелива и порывиста! Не надо, не надо было делать вот это… с Пагу! И уж Юлия Сергеевна, конечно, никогда не сделала бы этого!» И чуть только она опять назвала это имя, как ненависть к Юлии Сергеевне снова вспыхнула в ней. «Скромница!» — злобно передернула она плечами.

Раньше, когда она думала о Мише, она легко уговаривала себя тем, что Миша почти никогда не видается с Юлией Сергеевной, что их встречи случайны и бывают только на людях. Это облегчало и успокаивало. Но сегодня Табурин зачем-то отвез Мишу к Потоковым, и это сразу показалось Софье Андреевне опасным и страшным. «Он же теперь будет часто там бывать! — испугалась она. — А как можно не позволить и не допустить?» И в ее несдержимом воображении уже рождались страшные картины: Миша начнет бывать у Потоковых, начнет привыкать, будет становиться все ближе и ближе к Юлии Сергеевне и, значит, все дальше от нее, от Софьи Андреевны. «Это невозможно! Это невозможно! — горячо твердила она себе. — Он ей, конечно, сейчас ничуть не нужен, но она ему будет нужна, она ему уже нужна, он уже влюблен в нее!» И напряженно припоминала, как Миша сегодня говорил, что ему у Потоковых было «хорошо», «как дома», и как его лицо светлело, когда он говорил о Юлии Сергеевне, и в голосе было восхищение. «Когда он бывает со мной, у него никогда не бывает такого лица и такого голоса!… Неужели я потеряю его? И из-за кого? Из-за этой скромницы?» Она скверно выругалась грубым словом.

Весь остаток дня она металась, бессильная справиться со своей ненавистью и со страхом. И не думала о том, что она все безмерно преувеличивает, что видит то, чего нет и чего даже быть не может. Все казалось ей реальным, уже пришедшим к ней и уже существующим. «Кто и что я теперь? Покинутая старуха и… И почти нищая!»

Чувства в ней были злые, и мысли ее были злые. Но одна мысль, еще неопределившаяся, но для нее уже ясная, усиливалась и крепла. Она не выражала этой мысли в точной форме, не говорила ее словами, а думала неопределенно, но для себя понятно и бесспорно:

— Хорошо же!.. Если она — так, то и я — так!

И в этих ее словах была угроза.

Глава 24

Софья Андреевна решилась, но ее решение было непонятно: «Если она — так, то и я — так!» Вероятно, оно для нее самой было ясно, и не только оттого, что она его понимала, но, главным образом, оттого, что она его чувствовала. Но вторую половину своего решения, т. е. — «то и я — так» — она никакими словами не говорила и никак ее не определяла, а воспринимала ее только как что-то общее и основное, как что-то еще не реальное, но уже готовое быть реальным.

Ничего не говоря себе, она чувствовала, что решение ею принято, и знала, что она давно была готова к этому, и ей был нужен только небольшой нажим, какое-нибудь постороннее усилие. Таким нажимом и усилием стала для нее мысль о том, что она потеряет Мишу, а виной этой потери будет Юлия Сергеевна. И все больше чувствовала, как сильно начинает она ненавидеть Юлию Сергеевну слепой и бессмысленной ненавистью. И чем бессмысленнее была эта ненависть, тем тверже становилось решение: «Ну, и я — так!»

На другой день утром, едва проснувшись, она заглянула в себя и увидела, что ее решение ничуть не ослабело. Поэтому она почувствовала себя уверенной, и от такой уверенности все нервное и ломкое, что было в ней в последнее время, исчезло, или же она заставила себя спрятать его. Она ласково поздоровалась с Мишей, за завтраком легко болтала с ним разный вздор и была похожа на ту Софью Андреевну, какой была раньше. Миша сразу почувствовал это, и ему стало легче.