Александр Генис - Сладкая жизнь

• Название: Сладкая жизнь
• Автор: Александр Генис
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-475-00002-6

В новую книгу Александра Гениса вошли рассказы и эссе обо всем на свете: вкусной еде и экзотических путешествиях, хороших книгах и интересных людях. Впервые собранные вместе, эти тексты объединяет уверенность автора: «Пусть счастье и недостижимо, но жизнь невозможна без радостей».

---

Если здесь уже не живут, то сюда еще возвращаются. Своими глазами я видел, как у магазина «Фиштайн» остановился «роллс-ройс», из которого, сверкая алмазами и коленями, выпорхнула невероятная блондинка с соленым огурцом в зубах.

Вот так, наверное, из Лас-Вегаса в Сицилию приезжают «крестные отцы» с детьми или секретаршами, чтобы отведать настоящей поленты и распить бутылку «Марсалы» с начальником городской полиции.

Утратив живость чувств, Брайтон сохранил в неприкосновенности свой облик. Он законсервировал дух первых поселенцев: и пыль на окнах, и наивная клеенка в горошек, и подогретые котлеты — все это лишь подчеркивает аутентичность этого загадочного места: именно так здесь все начиналось. Даже мясорубки Харьковского завода металлоизделий, даже нитки мулине, даже кепки-аэродромы — по-прежнему можно купить все в том же закутке у пляжа.

Третью волну связывает с Брайтоном ностальгия. Ностальгия не дает закрыться ресторанам и магазинам. Ностальгия собирает щедрую дань с профессоров и магнатов, которые рано или поздно совершают паломничество к брайтонским пенатам.

Оказалось, что достаточно выгодно вкладывать деньги в эфемерную причуду — в воспоминания о первых днях американской жизни, об эмигрантском тамбуре Брайтон-Бич.

* Самой необходимой достопримечательностью Брайтон-Бич является, конечно же, «бордвок» — длинная прогулочная эспланада вдоль того изрядного отрезка Атлантического океана, который заменяет местным жителям Черное море.

* Самая интересная часть того весьма стандартного русского обеда, которым вас угостит любой брайтонский ресторан, — музыкальная программа. Так, несколько лет назад по бруклинскому общепиту прокатилась эпидемия любви к Белой гвардии, о которой заразительно пели любимцы местной эстрады. Об этом ресторанном курьезе написал стихи летописец третьей волны Наум Сагаловский:

Красиво живу я. Сижу в ресторане —
Балык, помидоры, грибочки, икра,
А рядом со мною — сплошные дворяне,
Корнеты, поручики и юнкера.
Погоны, кокарды, суровые лица,
Труба заиграет — и с маршем на плац
Корнет Оболенский, поручик Голицын,
Хорунжий Шапиро и вахмистр Кац…

* Самым экзотическим развлечением — особенно если учесть, что Брайтон-Бич пока еще в Америке, — является русская баня с бассейном, с веником и селедкой, которой закусывают, не одеваясь. Здесь можно увидеть много странного — например, компанию пресыщенных бостонских интеллектуалов, которые на моих глазах выпили бутылку «Курвуазье», не слезая с верхней полки.

Письма с американского Юга

Как каждый пришелец из Старого Света, я часто задавал себе вопрос: где настоящая Америка, где ее родина, где она живет в не разбавленном такими же, как я, чужаками, экстракте?

На Юге — подсказывала ответ американская литература, на Юге — в стране Марка Твена, Фолкнера, Фланнери О’Коннор. В каждой стране ядро там, где литература гуще, сказал я себе и отправился на юг.

Пока вы не пересекли линию Мэйсон — Диксон, границу штатов Пенсильвания и Мэриленд, юг можно писать с маленькой буквы — это всего лишь сторона света, но за этой чертой вы оказываетесь на том Юге, где уместна только заглавная литера. Здесь уже все свое: еда — никакого хлеба, зато 160 сортов кукурузной муки, язык — без костей, одни гласные, флаг — старинное знамя южан с одиннадцатью звездами, по числу рабовладельческих штатов, объединившихся в конфедерацию во время Гражданской войны.

Кстати, о ней: нью-йоркские номера машины сделали в одно мгновение то, чего не случилось за много лет эмиграции: я стал настоящим янки, о чем не забывал напомнить каждый водитель, недовольный моей нерасторопной ездой. Только ничего я от этого не выиграл: северян здесь не любят. Потомки конфедератов, как они любят говорить, «ничего не забыли и ничего не простили». Самая популярная надпись на бамперах: «Генерал Ли сдался, я — нет». Сперва можно подумать, что Гражданская война еще не кончилась, но постепенно начинаешь привыкать к местной разновидности декоративного патриотизма, столь любимого Америкой.

Глубокий, а значит, настоящий Юг начинается не с какой-то определенной географической точки, а с накопления мелких наблюдений, которые подсказывают, что ты добрался до непривычной, чужой территории.

Например, исчезают обычные четвероногие стулья. Куда бы вы ни сели, пол под вами предательски качнется. Весь Юг — это страна кресел-качалок. Жизнь на качелях располагает к сладкому безделью. Раскачиваясь, невозможно толком ни читать, ни писать, ни считать деньги — только жевать табак да потягивать любимый нью-йоркскими алкашами за 45-градусную крепость ликер «Услада Юга».

Тягучий южный ритм — взад-вперед — отделяет Америку Обломова от Америки Штольца. В прошлом Юг себя чувствует лучше, чем в будущем. Отсюда и природная консервативность южан, которая является не столько политической философией, сколько защитным рефлексом. Любые перемены, нарушающие ленивый южный статус-кво, угрожают естественному образу жизни.

Большая политика вообще чужда Югу — новости тут бывают или местные, или никакие. Иностранцами считаются выходцы из соседних штатов, а туристам из Нью-Джерси вполне серьезно говорят: «Добро пожаловать в Америку». Во всем этом проявляется гордое ощущение самодостаточности. Юг — это полюс изоляционизма, откуда даже Белый дом, не говоря уже о других континентах, кажется враждебным миражом.

Южане поставляют стране самый чистый тип «реднеков» — «красношеих». Эта своеобразная порода американцев состоит из грузных, мускулистых, обильно татуированных мужчин, не выходящих из дома без вязанки пивных банок. Чаще всего они работают водителями трансконтинентальных грузовиков.

Эти настоящие американцы твердо знают свое место в мироздании и искренне презирают любое другое. Однажды я встретился с компанией реднеков в манхэттенском японском ресторане. Каким чудом они туда забрели, я не знаю, но сделали это напрасно, судя по тому оторопелому виду, с каким они глядели на сырую рыбу. «Что это?» — с ужасом спросил самый молодой. «Такое же дерьмо, как все остальное», — отвечал реднек с большим жизненным опытом.

Мотаясь по южным штатам, я не искал ничего специального. В том-то и трудность американских путешествий, что эта страна уже не чужая, но еще и не своя. Известно, что о любых местах проще писать, если провел там один день, а не много лет. Близкое знакомство только увеличивает пропасть, разделяющую людей и страны. Ведь часто и жену понять труднее, чем случайного прохожего.

В этом смысле Юг помогает туристу еще меньше, чем другие районы Америки. Он лишен оригинальности запада страны или уюта Новой Англии. Но зато у Юга есть то, чего нет нигде, — Фолкнер.

Во всех поездках я всегда ищу себе в проводники писателя. Если его нет, то страна так и остается немой. Но если он находится, то происходит чудесное слияние вымысла и реальности. Любого писателя лучше всего читать на его родине, что я и делал, возя с собой несколько томов Фолкнера.

Как ни странно, литература наполняется другим содержанием просто оттого, что читатель перемещается в соответствующие широты. Ожившая география из скучных, казалось бы, нужных только автору указаний становится необходимым комментарием к тексту. Не важно, писатель ли отражает жизнь, или жизнь в глазах читателя подстраивается под книгу, существенно лишь то, что в месте пересечения литературы и реальности они сливаются в магическое единство, которое и остается в памяти уже навсегда.

Призрак фолкнеровского Юга явился мне на старинном теннесийском кладбище в долине Кэйп-Ков. В этих краях за могилами следят с особой любовью. Потомки нередко приезжают со всех концов страны, чтобы привести в порядок ветхие кладбищенские плиты. Могилы тут расположены так, чтобы мертвецы лежали ногами к Востоку, — в Судный день вставать будет проще. Похоронено здесь человек двести, но фамилий на всех плитах только две — Оливер и Грегори. Эти двое патриархов — первые белые переселенцы Кэйп-Кова пришли сюда в 1811 году, откупили землю у индейцев-чероки, построили фермы, основали свои кланы, переженившиеся потомки которых живут здесь до сих пор.

Фамильная сага, записанная на кладбищенских плитах, читалась, как романы Фолкнера. У каждого из бесчисленных Оливеров и Грегори была своя, какая-то очень американская судьба, в которой мне помог разобраться местный священник. Кого-то убили конфедераты, когда он защищал от мародеров корову. Другая повесилась, не простив мужу измены. Этот погиб в пьяной ссоре, возникшей по поводу выборов Теодора Рузвельта. А тот убит в перестрелке из-за контрабандного виски.

Всего шесть поколений назад на месте этого кладбища была девственная земля, на которой лишь изредка охотились индейцы. Все, что здесь случилось, произошло совсем недавно. Времена пионеров только что кончились, да и то не совсем.