Владислав Зубок - Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

• Название: Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева
• Автор: Владислав Зубок
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8242-1543-1

Книга профессора истории Университета Темпл (США) Владислава Зубока посвящена изучению мотивов и интересов Советского Союза в холодной войне. На ее написание повлияли новые источники и методологические находки: автор использовал большой массив ранее не доступных архивных документов — от записей, сделанных на заседаниях Политбюро, шифротелеграмм, которыми обменивались руководители компартий, до мемуаров бывших коммунистических лидеров и интервью с их помощниками, дипломатами, разведчиками и военными.

Книга предназначена историкам, политологам, преподавателям и студентам, всем интересующимся историей международных отношений СССР.

---

Новоявленный патриотизм порождал в победителях чувство превосходства и оправдывал жестокость в отношении к побежденным. Кровавая битва за Берлин стала венцом нового русского культа жертвенной войны и народного величия{19}. Пропаганда Победы вытесняла из памяти миллионов подробности этого завершающего войну побоища (излишнего с военной точки зрения, т. к. Третий рейх был обречен), как и жестокого обращения победителей с немецкими женщинами. Культ Сталина принял массовый характер, широко распространившись как среди русских, так и среди людей других национальностей, населявших СССР. Ветеран войны, писатель Виктор Некрасов, вспоминал: «Увы! Мы простили Сталину все! Коллективизацию, тридцать седьмой год, расправу с соратниками, первые дни поражения»{20}. Многие годы спустя фронтовики, ветераны Великой Отечественной войны, продолжали отмечать День Победы как общенародный праздник, и многие из них пили за Сталина как за своего верховного главнокомандующего.

В наступившей мирной жизни положительные и отрицательные последствия войны смешались, утратив свои очертания. Трофеи в виде всевозможных безделушек, нарядных платьев, наручных часов, фотоаппаратов, которые солдаты привозили домой из Европы, производили такое же сильное впечатление, что и американское продовольствие, поставляемое по ленд-лизу. Советские люди, военные и трудящиеся, а также члены их семей, постепенно стали догадываться, что они живут не в самом лучшем обществе в мире, как это им внушалось государственной пропагандой{21}. Немало солдат в оккупационных зонах уходило в самоволку. Другие, пользуясь военными пропусками, колесили по всей оккупированной «срединной Европе», сходились с местными женщинами и, переодевшись в гражданское платье, растворялись среди населения. Возвращаться на Родину, нищую и разоренную, им явно не хотелось. Те же самые ветераны войны, которые изводили грабежами гражданское население Европы, стали с пренебрежением относиться к сотрудникам НКВД и Смерша, этих всесильных органов террора. Фронтовики вступали в споры с официальными пропагандистами и не думали отмалчиваться на партийных собраниях. Согласно многочисленным рапортам, красноармейцы и офицеры конфликтовали с местным начальством и даже распространяли листовки с призывами «свергнуть власть несправедливости». Особисты из Смерша доносили о высказываниях некоторых командиров, считавших, что «надо взорвать этот социалистический бардак ко всем чертям». Особенно широко подобные разговоры ходили среди военнослужащих в частях советской армии, расквартированных в Австрии, Западной Германии и Чехословакии{22}.

Мятежные настроения так и не переросли в мятеж. После невероятного напряжения в прошедшей войне большинство ее участников погрузились в состояние общественного оцепенения, с трудом приспосабливаясь к повседневной жизни. Померанц вспоминает, что «многие демобилизованные солдаты и офицеры потеряли тогда упругость воли, нажитую на войне, и стали, как тряпка, как ветошка, которыми можно вытирать пол. Рухнуло целое царство отношений, сложившееся под огнем, и все мы, со своими орденами, медалями и нашивками за ранения, стали ничем». В сельской местности, в провинциальных городках и поселках бывшие фронтовики спивались, тунеядствовали и воровали. В Москве, Ленинграде и других крупных городах молодые люди, прошедшие войну и способные к руководящей работе, обнаружили, что желаемых целей в общественно-политической жизни страны можно достичь, лишь двигаясь по партийной лестнице. Кто-то из них пошел по этому пути. Много было тех, кто с головой ушел в учебу, желая получить образование, но, конечно, многие просто жили, встречались с девушками и догуливали оборванную войной молодость{23}.

Подобная пассивность в значительной мере была вызвана тем состоянием эмоционального потрясения и огромной физической усталости, которое испытывали многие участники войны по возвращении домой. Как-то раз, вскоре после демобилизации из армии, Александр Яковлев, в будущем крупный партийный работник и соратник Горбачева, стоял на железнодорожной платформе своего родного городка, наблюдая за шедшими мимо эшелонами, в которых перевозили советских военнопленных из немецких концлагерей в Сибирь, в лагеря уже советские, и внезапно он осознал, что происходит вокруг. «Деревню продолжали грабить до последнего зернышка. В городах сажали в тюрьму за прогулы и опоздания на работу. Не хотелось верить, но все очевиднее становилось, что лгали все — и те, которые речи держали, и те, которые смиренно внимали этим речам»{24}. Еще один ветеран войны, философ Александр Зиновьев, вспоминал: «Положение в стране оказалось много хуже того, как мы его представляли по слухам, живя за границей в сказочном благополучии [в частях советской армии за границей]. Война все-таки вымотала страну до предела»{25}. Особенно тяжкий урон понесли деревни и села России, Украины и Белоруссии: в некоторых регионах колхозы потеряли больше половины трудоспособного населения, в основном мужчин{26}.

В отличие от американских солдат, которые возвращались в благополучную страну, получали от государства бесплатное образование в университетах и находили хорошую работу, большинство советских ветеранов сталкивалось на родине с неустройством и разрухой. Их ждали бесчисленные трагедии, страдания искалеченных людей, разбитые жизни миллионов вдов и осиротевших детей. Около двух миллионов человек, имевшие физические увечья или психические расстройства, официально считались инвалидами. Даже здоровых с виду ветеранов войны подкашивали необъяснимые болезни, и госпитали были забиты молодыми пациентами{27}.

Советские люди истосковались по мирной жизни, им хотелось покоя, стабильности. Чувство душевной усталости от войны и всего, что с ней связано, пронизывало общество — это ощущалось повсеместно как в городе, так и на селе. Исчезли настроения шапкозакидательства и наивный, романтический патриотизм, так вдохновлявшие учащуюся молодежь в конце 1930-х{28}. В то же время советскому народу не хватило энергии и общественной солидарности, чтобы закрепить результаты той «стихийной десталинизации», которая началась было в годы Великой Отечественной войны. Удивительный подъем народного духа в военное время так и не стал, в особенности среди русских людей, той почвой, на которой могло вырасти самоуважение отдельной личности, способной отстаивать свои интересы в обществе. Многие боготворили Сталина более, чем когда-либо раньше, почитая его как великого вождя{29}. Для многих слоев советского общества победа во Второй мировой войне стала навсегда ассоциироваться с понятиями великодержавной мощи, безличной «народной славы» и ритуальной скорби по погибшим{30}. Культивируемая сталинской системой ненависть ко всему иностранному, страх враждебного окружения продолжали бытовать в сознании широких масс. Многие простые граждане, несмотря на новый социальный опыт, все еще были склонны верить официальной пропаганде, которая всю вину за отсутствие незамедлительного улучшения жизни и неудовлетворительные итоги войны перекладывала с советской власти на западных союзников. С началом холодной войны подобное состояние умов в народе весьма пригодились Сталину. Он учитывал его, когда намечал послевоенную внешнюю политику и стал искоренять недовольство и инакомыслие внутри страны.

Соблазны «социалистического империализма»

В советских высших кругах понимали, что победа в войне стала возможной в результате героических усилий всего народа, а не только благодаря руководству Сталина. На роскошном приеме в Кремле 24 мая 1945 г., устроенном в честь военачальников Красной армии, подобные умонастроения буквально витали в воздухе, и Сталин, казалось, с ними считался. Как вспоминал Павел Судоплатов, сотрудник НКВД и организатор партизанского движения в годы войны, «мы чувствовали себя его детьми и наследниками. Подчеркнутое внимание Сталина к молодым генералам и адмиралам показывало, что будущее страны он связывал с нашим поколением». Казалось, что Сталин согласится управлять страной совместно с этим новым классом советской номенклатуры. Именно на них он опирался в годы войны{31}.

В то же время победа над фашистской Германией, а также триумф советской мощи в Европе укрепили доверие советской партийной и военной элиты к Сталину. Микоян вспоминал, как он радовался новой атмосфере товарищества, которая возникла вокруг Сталина в годы войны. «Я вновь почувствовал доверие и дружеское отношение к Сталину…» Микоян был убежден, что жестокие чистки 30-х гг. никогда не вернутся и «начнется процесс демократизации в стране и партии»{32}. Большинство гражданских и военных чиновников, этнические русские и обрусевшие, боготворило Сталина не только как военного полководца, но и как вождя русского народа. С официальных трибун в период войны вновь зазвучало слово «держава». На свет появлялись кинофильмы и романы, в которых восхвалялись русские князья и цари, строившие сильное Российское государство — на страх врагам внешним и внутренним. На том же приеме, который описывал Судоплатов, Сталин произнес тост: «За русский народ!» Вождь сказал: «Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение». По словам вождя, русский народ в годы самых тяжелых поражений продолжал доверять своему руководству, и это доверие «оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу». Вождь, не жалевший русских крестьян ни во время коллективизации, ни на полях сражений, теперь цинично величал русский народ «наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза»{33}.