Георгий Чиж - К неведомым берегам

• Название: К неведомым берегам
• Автор: Георгий Чиж
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1962

Литератор, ученый Г. П. Чиж собрал большой материал о русских землепроходцах и мореплавателях, сделавших земли и воды Крайнего Севера и Дальнего Востока частью Российского государства. На основе изучения этих материалов Г. П. Чиж создал своеобразное беллетристическое и в то же время хорошо документированное историческое повествование «К неведомым берегам». Его герои — люди мужественные, предприимчивые, полные энергии. Это русские купцы-промышленники Григорий Шелихов и А. А. Баранов, освоившие берега «русской Америки», проложившие путь соотечественникам далеко на северо-восток; это крупный государственный деятель, председатель правления созданной в 1800 году Российско-Американской компании Н. П. Резанов, продолживший дело Шелихова; это выдающийся русский мореплаватель И. Ф. Крузенштерн, совершивший на парусных кораблях «Надежда» и «Нева» первое российское кругосветное плавание; это адмирал Г. И. Невельской, самоотверженно служивший России на Дальнем Востоке; это их многочисленные сподвижники, люди сложных судеб, участники морских походов и подвигов. Автор стремится показать этих людей правдиво, без идеализации, в круговороте больших исторических событий. Особый интерес здесь представляют главы, рисующие встречу Невельского с декабристами в пятидесятых годах прошлого столетия в Иркутске.

Живой язык, меткие портретные характеристики множества полузабытых исторических лиц, увлекательное описание бурных событий борьбы за «неведомые берега» делают многолетний труд Г. П. Чижа примечательным явлением в нашей художественно-очерковой литературе.

---

— Я полагаю, что этот документ покроет все наши прегрешения, Геннадий Иванович, — обнадеживающе произнес Муравьев, вручая Невельскому высочайше утвержденную инструкцию.

— Увы, нет, ваше превосходительство, — шутя ответил Невельской, не думая, что его слова станут пророческими, — боюсь: ведь здесь нет разрешения на плавание по Амуру, а мы вошли и проплыли вверх и вниз по реке больше полусотни верст!

— А-я-яй! — так же шутливо в тон ответил Муравьев. — Значит, разжалование неминуемо.

Все захохотали.

— Шампанского! — потребовал Муравьев.

Офицеры переглянулись.

— У нас нет шампанского, ваше превосходительство, — пробормотал смущенно Невельской, — извините великодушно, на берегу.

— На берегу — то само собой, — не унимался Муравьев, — ну, тогда по чарке вина! Матросы! Государю императору ура!

А когда смолкло дружное «ура» и оказалось, что нет и водки, смутился было и Муравьев, но нашелся:

— Господин капитан, господа офицеры и лихие орлы матросы, — сказал он, — поздравляю всех вас с неслыханной одержанной вами великой победой. «Ура» вашему отважному капитану! — А после оглушительного «ура» он добавил: — На берегу за мной по три чарки…

После этого новое «ура», уже без всякого приглашения, не смолкало до самого входа «Байкала» в бухту.

Тут шла своя суета: дамы решили встретить прибывших хлебом-солью, очаги уже давно дымились для этой встречи…

— А если они возвратились ни с чем? — опасливо заметила Екатерина Николаевна.

— Не было бы салюта, — возразила Христиани.

— Салют «Байкала», — пояснил француженке Струве, — это привет порту и генерал-губернатору Восточной Сибири, а наш ответ — приветствие «Байкалу» по случаю благополучного возвращения, и больше ничего.

— Вот что мы сделаем, — решила генерал-губернаторша, — с поднесением повременим, пока не узнаем точно, а там видно будет, может быть, придется скушать самим.

Упавший ветер задержал резвый бег транспорта, и допрошенные гребцы с прибывшего вельбота успели сообщить приятные и волнующие новости.

Пропущенный генерал-губернатором вперед и слегка подталкиваемый им маленький, тщедушный триумфатор медленно и торжественно сошел с поданного вельбота, набитого до отказа пассажирами, на берег. Здесь его встретило все сбежавшееся население фактории, несколько ошалевших от салюта случайных гиляков, матросы, солдаты и две дамы, за которыми стоял матрос с хлебом-солью на блюде, накрытом расшитым полотенцем. Впереди всех стоял Струве, уполномоченный дамами держать речь.

Говорил Струве хорошо и закончил речь такими словами:

— Дорогой Геннадий Иванович! Для того чтобы сделать открытие, нужны ум, отвага и упрямство, но для того, чтобы доказать ошибку таких непререкаемых авторитетов, как ваши славные предшественники, нужны, кроме того, знание, вера в себя, дерзание и, что важнее всего, безграничная любовь к родине, когда жертва служебным положением и даже жизнью кажется желанным благом. И вы с вашими сотрудниками, в груди которых бьется такое же, как и ваше, львиное сердце, преодолели все препятствия. Вся Россия вместе с нами, я уверен, веками будет гордиться такими сынами. Честь вам и слава!

Невельской поклонился, целуя руки дамам, принял хлеб-соль, и шествие направилось к хибарке, очищенной под временную квартиру начальника края, где до утра провозглашались тосты и искрились бокалы.

В четыре часа ночи подвыпившие Гревенс, Гроте и Попов подошли к генералу и, вытянув руки по швам, попросили разрешения уйти.

— Что? — спросил Муравьев, недоумевая. — Что вам взбрело на ум?

— М-м-мы извиняемся, ваше превосходительство, н-но мы… заб-были… сесть под арест!

— Какой арест? Ничего не понимаю! — рассердился Муравьев.

Невельской, путаясь, объяснил.

— Ваш начальник теперь я? — спросил Муравьев.

— Да, ваше превосходительство.

— Арест отменяю — промах сторицею заглажен! Шампанского! Ура-а! — и бросился всех поочередно обнимать.

Шумно было и на кораблях: здесь дружно, не сговариваясь, крепко забыли о трех обещанных генерал-губернатором чарках и мерок не считали…

— Уж очень неказист, сударыня, этот ваш герой, — задумчиво заметила хозяйке Христиани за утренним кофе, когда мужчины разбрелись по делам и они остались одни.

— Головой ручаюсь вам, — многозначительно ответила генеральша, — что он сделает сумасшедшую карьеру…

— М-м-да-а? — протянула с загадочной улыбкой артистка. — В таком случае надо серьезно подумать…

Для заговора и тесного союза женщин-приятельниц этого обмена двумя короткими замечаниями оказалось вполне достаточно: над беспомощным героем, совершенно отвыкшим от женского общества, предательски раскинулась тонкая, искусно сотканная паутина женского обаяния.

А несколько часов спустя дивный инструмент Христиани под заколдованными пальцами молодой артистки нежно обволакивал то грустными, то обнадеживающими песнями о любви растревоженное и лишенное женской ласки, безвольное и полное жизни, наивное сердце неказистого веснушчатого капитан-лейтенанта.

Женские маневры не укрылись, однако, от зоркого глаза опытного, несмотря на молодость, царскосельского лицеиста и светского человека Струве, и он тут же решил взять героя под свое покровительство: мадемуазель Элиз он хорошо изучил во время пути, и заговор дам ему пришелся не по душе.

— Как вам понравились наши дамы? — спросил он Невельского, сопровождая его, по поручению Муравьева, на транспорт «Байкал». — Не правда ли, как хороша мадемуазель Элиз, а?

Невельской вспыхнул.

— Сказать по правде… я мало к ней присматривался, — потупился он в смущении.

— Скоро присмотритесь, — убежденно и умышленно резко сказал Струве, она вся как на ладони: протрещит целый день, не умолкая, утомит до одури — и все тут…

— Она глубоко чувствующая артистка, умна и говорит интересные вещи, серьезно заметил Невельской.

— Да, перескакивая, не останавливаясь, с предмета на предмет. Это плоды светскости: многие светские женщины у нас на этом, что называется, собаку съели, а она — способная ученица… Однако нельзя отнять у нее и больших достоинств: смела, отзывчива и любезна, — спохватился Струве, боясь переборщить критикой и потерять свой авторитет в глазах Невельского, но потом, как бы нехотя, добавил: — Хозяйственных наклонностей — никаких… не домовита, непоседа — настоящая концертирующая артистка, из города в город, в погоне за аплодисментами и славой… — И, решив, что на первый раз довольно, он перешел к другим темам.

Распоряжения Невельского по спешной подготовке к выходу в море, в Охотск, где он должен был сдать «Байкал» и ехать за Муравьевым в Иркутск, а затем — с докладом в Петербург, указания, данные прапорщику Орлову по предстоящей ему самостоятельной работе — описание берегов, съемки различных пунктов на материке и зимние наблюдения за морем и Амуром, — произвели на Струве большое впечатление продуманностью, спокойствием, отчетливостью и действительной необходимостью. Он проникся к Невельскому уважением, и искреннее желание прийти к нему на помощь и в Иркутске укрепилось. Он видел, что Невельской — человек не светский, к тому же застенчивый, лишенный самоуверенности, женщин не знает и требует поддержки и руководства первыми шагами в обществе.

— У нас в Иркутске отдохнете в чудном окружении, Геннадий Иванович, в исключительном, — начал он многозначительно.

— Это откуда же у вас такое взялось? Купцы, чиновники, дельцы…

— Зачем дельцы? Декабристы!

— Де-ка-бри-сты? В Иркутске? На свободе? — удивился Невельской.

— Представьте себе, в самом Иркутске. Учат своих детей в гимназии и институте благородных девиц, сами выступают, как незаурядные педагоги.

— Прямо сказка какая-то! — недоверчиво заметил Невельской. — Давно?

— Такая свобода? Нет, недавно, с приезда Николая Николаевича Муравьева…

Невельской с сомнением покачал головой:

— Кто же там из декабристов?

— В самом Иркутске с семьями только Волконские и Трубецкие, но многие в окрестностях: Поджио, Муравьевы, Борисовы, Раевский с семьей… Не стоит перечислять — почти всех увидите у Волконских, где я принят, как свой, и даже по просьбе Марии Николаевны руковожу первыми шагами только что окончившего гимназию сына их, Миши, ныне чиновника для поручений при генерал-губернаторе. Мишель — славный, серьезный мальчик… Подрастает и дочурка у них, Елена, — обещает превратиться в интересную женщину. Пребедовая девочка! Несмотря на свои четырнадцать лет, уже приворожила к себе одного из наших чиновников, Молчанова, и обратила его в белого раба. Девичье поколение у нас многочисленно и во всех отношениях выше ваших петербургских светских барышень. Я объясняю это большим вниманием к вопросам воспитания детей со стороны прошедших суровую школу жизни родителей, а пожалуй, и тем, что жены декабристов, да и мужья, до сих пор окружены ореолом мучеников за идею и общим сочувствием. Девицы у нас прониклись духом самопожертвования княгини Волконской, Трубецкой, Анненковой и только и мечтают о том, чтобы принести себя в жертву. Набожны и не чужды некоторого мистицизма… Присматриваю себе среди них жену и я.