Монго Бети - Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью

• Название: Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью
• Автор: Монго Бети
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

Романы «Помни Рубена» и «Перпетуя, или Привычка к несчастью» принадлежат перу известного камерунского писателя. В первом отражаются сложные социальные конфликты переломного момента в истории вымышленной африканской страны — накануне достижения национальной независимости.

Во втором романе сегодняшняя реальность вымышленной африканской страны раскрывается в процессе поисков героем книги причин гибели его сестры Перпетуи. Кого винить в ее смерти? Пытаясь дать ответ на этот вопрос, автор рисует многоплановую картину жизни страны с ее трудностями, трагизмом и надеждой.

---

Одно было всем ясно: за те две недели, что Мартин прожил в Зомботауне, он ни разу не пожелал поговорить с Перпетуей, а ей было что сказать ему. Он едва удостаивал взглядом свою несчастную сестру.

Беда подкралась нежданно-негаданно. Вампир, конечно, не раз упрашивал друзей Жан-Дюпона совершить нападение на дом Эдуарда, увезти оттуда Перпетую и отправить ее в больницу, он говорил, что молодая женщина умрет, если они не попытаются вырвать ее из рук палача. Однако Зеянг был не тот человек, к совету которого при таких обстоятельствах стали бы прислушиваться. В Зомботауне все считали, что он потерял голову от любви и, безусловно, преувеличивает опасность. К тому же никто из местных жителей не видел прежде молодую женщину накануне родов, так как она оба раза уезжала к себе на родину, и, следовательно, никто не мог правильно оценить ее теперешнее состояние и уловить тревожные симптомы.

Зеянг говорил впоследствии, что, если бы муж Перпетуи был настоящий мужчина, а не доносчик, он наверняка послал бы свою жену на консультацию в больницу, тем более что жены полицейских проходили на прием вне очереди. Впрочем, футболист и сам признавал, что уговорить Перпетую пойти к врачу было задачей нелегкой — она не забыла того, что ей пришлось испытать там во время первой своей беременности.

Да и была ли в самом деле беременность причиной ее смерти?

Люди долго относили ее тяжелое состояние, ее болезненный вид на счет ее переживаний по поводу того, что ей запретили ехать к матери. На самом же деле она почти ничего не ела. И хотя молодая женщина уверяла, что у нее ничего не болит, она походила на человека, который скорее готовится к смерти, чем к родам. Утром, с трудом поднявшись с постели, она шла через весь дом, цепляясь за мебель или за стены, и, добравшись до веранды, садилась на солнце, прислонившись к каменной перегородке. Глаза ее были закрыты, верхняя губа некрасиво вздернута, она запрокидывала голову и так сидела, упираясь руками в цементный пол.

И вот настал день, когда Перпетуя вовсе не встала. Эдуард по своему обыкновению рано ушел на работу, и обеспокоенный прислужник вошел в комнату, где спала Перпетуя. Он распахнул оба окна, но, заметив, что солнечный свет, затопивший комнату, не разбудил молодую женщину, окликнул ее по имени. Перпетуя по-прежнему не отвечала. Тогда он наклонился и осторожно тронул ее за руку — рука была холодной.

Подросток бросился во двор, громко вопя от отчаяния и ужаса, словно собака, которая воет, почуяв покойника. Было около одиннадцати часов утра, ослепительно сияло солнце, и жара стояла невыносимая, как это обычно бывает перед рождеством. Отовсюду сбежались люди, в их числе была и Анна-Мария. Невзирая на угрозы Эдуарда, по счастью отсутствовавшего, едва услышав о беде, она кинулась сломя голову к девочке, которую так долго оберегала. Перпетуя лежала мертвая, на ней было то самое хлопчатобумажное платье, которое она постоянно носила в последнее время, видимо, у нее давно уже не было сил снимать его, когда она ложилась спать. Сплетя пальцы, она сложила руки на животе, где покоился мертвый ребенок, и этот живот, казавшийся огромным, приковывал к себе все взгляды. Так в двадцать лет ушла Перпетуя, покинув, как говорится, пиршество жизни, она ушла из жизни в том возрасте, который в в иных краях считается порой расцвета, апофеозом молодости, переливающейся всеми красками, словно шлейф очаровательной новобрачной.

Хотя в конечном счете, может быть, это и к лучшему — умереть в сиянии юности, сохранив все свои зубы и не успев приобрести ни одной морщинки? Умереть не дряхлой, изъеденной морщинами, смертельно уставшей от жизни старухой, а молодой, здоровой женщиной, красивой и стройной, готовой любить, — да полно, это ли беззаконие и несправедливость, которые взывают к мести брата?

А если бы она не умерла, что стало бы с нею потом? Нетрудно предположить, что именно, если повнимательнее приглядеться к Зомботауну — этому кладбищу живых мертвецов женского пола, среди которых так много похожих на Перпетую. Сломленная, искалеченная жизнью, опустившаяся и безвольная, в тридцать лет она превратилась бы в бесформенную глыбу жира, не способную ни в ком пробудить желаний и готовую отдать все на свете за мимолетную ласку какого-нибудь юного наглеца, она превратилась бы в наседку, потакающую жадному эгоизму своих подрастающих отпрысков. Эта очаровательная женщина смогла бы выжить, лишь осквернив себя. Так не лучше ли забыть Перпетую?

А между тем после смерти Перпетуи жизнь продолжала идти своим чередом и в Ойоло, и в Зомботауне, и в Фор-Негре — всюду. Вскоре бесследно исчез главный комиссар, что повергло в волнение город, на жителей которого он наводил ужас в течение долгого времени. Проходили недели, а эта новая тайна царствования Баба Туры, и без того уже богатого темными делишками, так и не разъяснялась.

Но вот однажды вечером по радио в восьмичасовом выпуске новостей сообщили, что М’Барг Онана, бывший главный комиссар Ойоло, обвиняемый в незаконном присвоении государственных денег и вымогательстве, обезврежен. Это была даже не информация, а скорее зашифрованное послание заинтересованным лицам и в то же время своего рода проклятье, которое ненасытный, страшный Молох изрыгал теперь всякий раз, как исчезал кто-нибудь из сановников существующего режима. Добровольным отгадчикам мрачных загадок царствования Баба Туры понадобилось не больше месяца, чтобы докопаться до истины. История была вполне обычная: покровитель Эдуарда попал в беду, так как оказался в числе заговорщиков, сохранив верность одному из своих школьных приятелей — министру внутренних дел республики. Вот почему он был брошен в тюрьму вслед за своим приятелем — но не в печально известную тюрьму Фор-Негра, где было зверски уничтожено столько патриотов и революционеров, а в новое святилище пыток, сооруженное некогда по соседству со стадионом, куда теперь (какая ирония судьбы!) отправляли и верных слуг, и заклятых врагов тирана. Заточенные по двое в звуконепроницаемых двухметровых камерах с единственной дырой, предназначенной для всевозможных нужд, узники, которых почти не кормили, подвергались жестоким пыткам и избиению, иногда их били, набросив сверху джутовый мешок — чтобы не оставалось следов. Затем, по установившейся традиции, сразу же после камеры пыток их передавали в военный трибунал, заседавший при закрытых дверях и терпеливо дожидавшийся, когда палачи закончат свою работу. Всего несколько минут требовалось судьям, чтобы приговорить обвиняемых к ссылке в усиленно укрепленный район, а проще говоря, на Север, в концентрационный лагерь.

Весь Зомботаун думал, что Эдуард тоже предстанет перед трибуналом в связи с этим делом. Однако муниципальному советнику удалось спастись во время падения своего покровителя: он не принимал участия в заговоре, мало того, он стал одним из незаменимых деятелей единой партии — не только по мнению провинциальных инстанций, но и высшего руководства в Фор-Herpe, которое видело в нем духа-миротворца, послушного хозяевам и нетерпимого в отношении к подчиненным, по образу и подобию самого Баба Туры, продававшего направо и налево национальное достояние, но державшего в трепете своих сограждан, к великой радости его парижских опекунов.

Однако тайные враги Эдуарда в Зомботауне не собирались складывать оружия, напротив, они удвоили свою активность, и теперь листовки, распространявшиеся в предместье, все чаще и чаще посвящались «вечному переэкзаменовщику, который вот-вот лопнет от распирающего его тщеславия», Эдуарда обвиняли не только в том, что он продался Баба Туре, но и в том, что он из ревности убил свою жену. Так обстояли дела, когда Эссола в первый раз приехал в Зомботаун.

Он приехал туда и на следующий год, то есть в 1969 году, когда до него докатились странные слухи, разобраться в которых не было никакой возможности. Эссола снова приехал в предместье Ойоло с единственной целью — узнать подробности гибели человека, которого любила его сестра. Анна-Мария рассказала ему, что футбольная команда, на которую возлагались все надежды республики во время Панафриканских игр, так отличилась своими провалами, отсутствием дисциплины и грубой игрой, что ее руководители, желавшие снять с себя ответственность и к тому же уверенные в том, что дело здесь не обошлось без саботажа, поспешили предъявить обвинения Вампиру, который давно уже славился своей злонамеренностью и непокорством. После наспех проведенного расследования, во время которого решающую роль сыграли и свидетельские показания Эдуарда, Зеянг был признан виновным не только в оппозиционных настроениях по отношению к режиму Его превосходительства горячо любимого шейха Баба Туры, хотя одного этого преступления было довольно, чтобы приговорить человека к смертной казни, но, что еще хуже, в принадлежности к подпольной организации, занимающейся подрывной деятельностью. Его долго пытали в охранке Фор-Негра, в новом здании, построенном на территории бывшего стадиона, под руководством специалистов службы технической помощи: по словам одних — европейцев, по утверждению других — израильтян. Затем в самолете его доставили в Ойоло, чтобы расстрелять — еще одна прочно укоренившаяся традиция — на арене его собственных подвигов, а иными словами (если перевести на обычный язык этот приговор, который напомнил Эссоле, отлично знавшему историю французского Сопротивления, приказы нацистских оккупантов о казни французских патриотов), — в своем родном краю, на глазах у всех членов его племени.