Лидия Обухова - Лилит

• Название: Лилит
• Автор: Лидия Обухова
• Издательство: Знание
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1966

Повесть Лидии Обуховой «Лилит» (1966) — первое произведение писательницы в жанре фантастики — стала заметным явлением в советской фантастике 1960-х годов. В повести, содержащей явные отсылки к шумерскому эпосу, описан контакт инопланетных пришельцев с первобытными людьми Земли, увиденный глазами последних.

---

Откуда было знать дочери Табунды, что неведомая ей Лаола-Лиал жила уже на исходе фотонного века, перед которым и термоядерный мог бы показаться каменным?! В своей гордыне лаолитяне движение по световому лучу считали лишь рабским следованием кривизне пространства. «А где взрыв? — нетерпеливо восклицали они. — Где бунт, где поиск мозгоподобных?» «Быстрина помогает кораблю; было бы неразумно отвергать её», — рассуждали опытные небесные кормчие. «Однако, — возражали им, — не плыть же с потоком фотонов, послушно огибающим поля тяготений? Не пора ли уже оседлать и реку направленного времени?..» Так перед лаолитянами приоткрывалась ещё одна бездна: двусторонняя бездна микро- и макромиров!..

Ничего этого Лилит не могла знать. Её приобщение было весьма поверхностно. И всё-таки она не только впитывала, но и сама учила лаолитян. Давно привыкшие к послушной силе механизмов, они впервые дивились ловкости, всемогуществу голых человеческих рук! Первозданная радость мускульного труда захватила их. Они, которые могли поразить цель на любом расстоянии мгновенным лучевым ударом, — теперь кидали камушки в дерево или летящую птицу. Надо признать: они были на редкость неловки и так громко смеялись сами над собой!

Чувство превосходства — хоть в самом малом — освободило Лилит от боязни; у неё с лаолитянами шла честная игра, они менялись!

Она почувствовала себя равноправной, а это ведь и есть первая тропинка к доверию.

Лилит смутно постигала, что речь Безымянного была в чём-то отлична от речи её самой и Одама, хотя они теперь употребляли одни и те же слова. Впрочем, Безымянный каждый раз усложнял свой язык; названия предметов складывались в необычные сочетания. На безоблачный лоб Лилит набегали складки — так ей хотелось понять.

Настороженность таяла день ото дня. Она не заметила, как настал тот день, когда она полностью предалась ему душой с той единственной доверчивостью, которую питает дитя к матери, не отнявшей ещё его от груди…

И одновременно с тем, как ей всё легче и заманчивее было слушать Безымянного, она с досадой ощущала, что Одаму, наоборот, всё труднее становилось уловить, о чём же говорит она сама, Лилит. Хотя у них всегда были те же самые слова!

Когда она впервые привела Безымянного к пещере. Одам стал серым от бледности.

— Они не похожи на нас, — зашептал он, — они пришли с той стороны мира?

Лилит захохотала. Но Одам становился всё мрачнее. Они жили ещё рядом и порой ласкали друг друга, хотя в то же время стремительно убегали в разные стороны, как две речки, возникшие из общего источника, но уже разделённые горным кряжем.

Безымянный трудился, как винодел: он откупоривал пустые бутылки и наполнял их. Это была работа над мозгом Лилит. Он населял его понятиями. А потом превращался в ткача и швеца, соединял нитями, теснее, чаще… Переплетал между собой — возникала ткань. Тогда он смело кромсал её, кроил образы, домыслы, допущения. Создавал целую вселенную мысли!

Безымянный стоял как бы у самой колыбели разума. Но он уже не был только благодушным наблюдателем: в нём самом зрели перемены. Духовное высокомерие лаолитян всё больше претило ему.

Сферические глаза Безымянного, отливавшие жёлтым и изумрудным цветом, внимательно вглядывались в земную жизнь. Его глаза видели «быстрее», чем глаза Лилит: то, что Лилит представлялось слитным лучом, для Безымянного было наполнено сложным миганием. Ему, чтоб увидеть свет непрерывным, нужна была частота вспышек в сто раз большая, словно в каждой единице времени для него было больше мгновений. Но он помнил, что на Зелёной Чаше пасовал перед водой, тогда как Элиль обладала «верхним» и «нижним» зрением: одно было приспособлено для воздушной сферы, другое — для водяной. Она видела отчётливо то, что казалось ему лишь смутной тенью.

И всё-таки он не был лишён тщеславия; он, чужестранец на Земле, мог различать в сумерках тонкие оттенки цвета, тогда как Лилит будто слепла: всё сливалось перед ней в серую пелену. И лишь яркое солнце возвращало ей остроту зрения. Солнце, которое по утрам ослепляло его не только потоком тех лучей, которые видела Лилит, но и пронзительным светом ультрафиолета.

Чужое солнце с чужими лучами!

Сколько он видел их в своих скитаниях! Стоило прикрыть глаза, как перед ним картины сменялись картинами. На зубчатые скалы, не обточенные дождями или атмосферным потоком, опускались зелёно-белые блики сгущённых газов: спираль галактики, видимая так близко, словно она-то и есть главное освещение планеты. А под нею — стеклянная пустыня с прозрачными шарами травяного цвета — кристаллический мир. И белое пламя звезды, веющей нестерпимым жаром вблизи, но далёкой и не греющей здесь.

Или же тёмное солнце, окружённое малиновым ободом, отчего небо вокруг становилось багрово-фиолетовым, а над планетой — жёлтая прозрачная струя газа от взлетевшего светоплана; дикий, бесполезный мир!

К другим планетам светоплан опускался в защитном кольце токов. По кругу, как по поверхности невидимого шара, над ними блуждали ветвистые молнии. Иногда они сливались в сплошные потоки, в целые реки разрядов, и эти смертоносные радуги, обманно голубые, манящие, лились и лились, неслышно вспыхивая и угасая за бронёй корабля.

В гермошлемах тоже были заслонки; они входили в обязательный костюм космолетчика после нескольких случаев, когда при неосторожном повороте к светящемуся телу несколько лаолитян ослепли. Теперь, даже улетая от голубого солнца, они с осторожностью наблюдали и его корону в сиреневых разводах, и лучи, которые отражались, подобно водяной пыли, на призрачном хвосте светоплана, набиравшего скорость. В недрах же самой раскалённой сверкающей звезды, яично-жёлтой, плавали фиолетовые сгустки, мрачно освещённые с двух сторон. Пузыри газа лопались и подымались — гигантские, как целые планеты. И невесомые на вид.

Когда огромный межгалактический корабль Лаолы-Лиал достиг цели назначения, углубляясь в Млечный Путь, счёт спиралей галактики стал обозначением места: некоторые светопланы покидали его борт в плоскости пятой спирали, другие отрывались на вертикали третьей.

Группа Безымянного должна была обследовать пространство вокруг трёх звёзд.

Солнце — последняя из них; у двух первых планетных систем не оказалось.

Их светоплан покружил у Юпитера, не приземляясь: пояс радиации над ним был в сто триллионов раз больше, чем над Землёй. Не привлекли их и глыбы кольца Сатурна — планеты зелёно-жёлтой и серо-лиловой, ледяной, стремящейся по вытянутому эллипсу. Какое-то время они провели на равнинах Венеры, оплавленных вулканическим стеклом. Много раз наблюдали, как над Марсом пылали ложные солнца: его атмосфера, насыщенная ледяными кристалликами, странно, почти зловеще преломляла свет.

Во все расчёты лаолитяне вводили «коэффициент незнания» — скидка на те силы, которые ещё не учтены. И таким «коэффициентом чуда» предстала однажды перед ними Земля, с её бурной жизнью и густой атмосферой посреди пустынного космоса. Это был момент торжества!

Стремление достигать необычайно сильно в мозгоподобном. Упоение властью над зверем или машиной способно вознаградить за все опасности, за долгие труды. Минута свершения вмещает в себя столь многое, что само понятие времени расширяется: наполнение становится равным протяжённости.

Безымянного не переставала поражать цепкость земной жизни.

В далёкие времена, когда солнцу было трудно пробиться сквозь душную атмосферу, сине-зелёные водоросли могли улавливать все видимые лучи спектра. Пещерный мох обладает способностью почти из полного мрака собирать рассеянные световые крохи и линзами клеток направлять луч на хлорофилловое зерно. Папоротники живут в полутьме. Древнейшие же насекомые муравьи глубоко в почве сами себе создают влажную, насыщенную углекислотой атмосферу — никому из современных видов в ней уже не выжить.

Безымянному казалось, что жизнь никогда не была слепой. Конечно, зародившись на Земле, она искала пути ощупью: ведь ни деревьям, ни рыбам, ни людям не было ещё аналогий!

Изучая окружающее. Безымянный предполагал, что вначале у земных существ был ограниченный ракурс обзора. Но некоторые попытались как бы «прорвать» пространство: дельфины ныряли вглубь и подымались на поверхность, обезьяны сновали по деревьям от корневища до крон — для них мир получил добавочное измерение. А затем живое существо попробовало «переместить» само пространство вокруг себя: не приблизиться к пище, а её приблизить к себе. Сорвать плод и поднести ко рту.

Но чтоб совершить эту биологическую революцию, должен был появиться специальный орган.

Природа экспериментировала долго: вытягивала нос в хобот, создавала рукохвостых обезьян, пока не остановилась на передних конечностях…

Откуда же начался сам человек? Случилось ли это, когда он взял в руки камень и разбил им орех? Или позже — впервые нацарапав кривые чёрточки орнамента? Или ещё много времени спустя, когда, подобно Лилит, смутно ощутил страх смерти, жалость к живому, извечную трагедию познания самого себя?