Сергей Снегов - Книга бытия (с иллюстрациями)

• Название: Книга бытия (с иллюстрациями)
• Автор: Сергей Снегов
• Издательство: Терра Балтика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-98777-023-8

Двухтомный роман-воспоминание Сергея Снегова «Книга бытия», в котором автор не только воссоздаёт основные события своей жизни (вплоть до ареста в 1936 году), но и размышляет об эпохе, обобщая примечательные факты как своей жизни, так и жизни людей, которых он знал.

---

— Ваш Бугаевский вон там — стучите покрепче. Они все глухие.

Женя занимал одну комнату. Я, не стуча, дернул незапертую дверь, услышал радостный крик — и сам вскрикнул от неожиданности. В комнате был не только Женя, но и «человек без адреса», как мы его тогда называли, мой старый одесский друг — Петя Кроль.

— Жрать будешь? — почти сразу деловито осведомился Женя.

— Уже перехватил в забегаловке.

— Сколько тебя помню, всегда отказываешься от угощений. В данном случае это хорошо — Мара приготовила еду только для нас с Петей. Теперь давай делиться житейскими фактами: кто и что, о ком и о чем?

Я коротко рассказал о своей новой жизни. Женя сообщил, что он преподает политическую экономию в институте Наркомснаба, готовит статью о некоторых важных экономических проблемах, недавно женился на хорошей девушке Маре, но она сумасшедшая: грозится нарожать ему дюжину детей. Он этого не допустит, он так ей и сказал: ни одного ребенка, пока сами не выйдем из детского возраста, а это будет не раньше, чем лет через тридцать.

Рассказ Пети был гораздо грустней. Он уже давно слоняется по Москве, но жилья так и не приобрел — ночует у друзей, по разным углам. С литературой пока не везет — его стихи все хвалят, но никто не печатает. Правда, появилась хорошая перспектива. Приятели ввели его в военное издательство, и он подписал договор на книгу для детей, называется «Пушки и параграфы». Ты сам, Сережа, когда-то изучал военную литературу и знаешь, какое это трудное занятие — убивать таких же людей, как ты, только в других мундирах. А нужно, чтобы это было увлекательно — дети же! Вот и хожу по библиотекам, выписываю, что поинтереснее. Вся надежда на эту книгу.

Разговор о книге напомнил Жене, что я оторвал их от срочной работы.

— Садись и записывай! — приказал он Пете. — А ты, Сергей, приткнись на диване, забейся в уголок и не мешай.

Женя расхаживал по комнате и громко, с выкриками в нужных местах, диктовал что-то вроде повести. Петя, притулившись у стола, старательно записывал. Иногда Женя украдкой поглядывал на меня: как мне нравится его творение? То, что он декламировал, звучало примерно так: «Я для нее надену новую рубашку. Черт ее знает, может, она обожает новую одежду на мужчинах. Я скажу ей, что потратился из-за нее, пусть она это ценит. Вообще я не терплю новых вещей, скажу я, но для вас, черт меня побери, готов на все. Когда пойдем в кино, почаще смотрите на меня, а я выпячу грудь — пусть все видят, что я в новой рубашке».

Петр Кроль, 1929 г.

Все остальное было в том же стиле. Неожиданно прервав диктовку, Женя распорядился:

— На сегодня хватит. Будем обедать — вдвоем: Сергей, к счастью, отказался. Пусть сидит на диване и, пока мы хлебаем борщ, развлекает нас литературными историями — он их много знает. Давай вон ту кастрюлю, пойду на кухню — разогрею.

Он ушел с кастрюлей, прихватив еще и чайник. Я спросил Петю:

— Ты что, в секретари к Жене нанялся? Хотя бы за деньги?

— За обед, — сказал Петя. — Иногда, вместо обеда, за ужин и ночлег.

— Похоже, он превращает тебя в раба.

— Наоборот. Он сам выдумал эту диктовку — для моего успокоения. Он так и сказал: «Чтобы не мучился совестью, что задарма столуешься, буду тебя эксплуатировать. И зверски! Это создаст у тебя впечатление, что не ты должен меня униженно благодарить, а я тебя, поскольку обязан тебе по гроб жизни». Согласись, оригинальная форма помощи.

— Что он диктует?

— Задумал какую-то повесть. Заявил недавно: она прославит меня на весь мир, потому что гениальна. И ты тоже станешь всесветно известным, ибо я занялся ею только для того, чтобы ты почувствовал себя трудягой, а не праздношатальцем. Ergo, и ты в некотором роде творец моего шедевра. История будет тебе за это признательна. — Петя покосился на меня и осторожно спросил: — Как ты думаешь, его повесть — графоманство?

Я засмеялся.

— Разве можно оценить крупную вещь по одному-двум абзацам? К тому же Евгений всегда был талантлив. Он может создать творение чудовищное, не лезущее ни в какие литературные ворота, — только не серятину. Так что в графоманстве я бы его не упрекнул. Скажи, а как его Мара? Он назвал ее сумасшедшей…

— Она такая же сумасшедшая, как мы с тобой, Сережа. Обычная девчонка — миловидная, хитренькая. Держится очень свободно. Это Жене, по-моему, не избежать психиатрички. У него и раньше были приступы эпилепсии — сейчас они участились. Он лечится люминалом, а теперь его трудно достать.

— Он по прежнему ссорится со своим братом Владимиром?

— Еще как! Много больше, чем в Одессе. Недавно Владимир явился сюда. Сперва мирно беседовали, а потом рассорились из за какого-то стихотворения — Володя занялся переводами. Он говорит: единственное средство для поддержания штанов — хорошие переводы плохих, но чтимых нацменов. Женя их разругал. Володя кинулся защищать свои стихи кулаками. Он сильней, но Женя более ловкий. Падали то один, то другой. Мы с Марой выскочили наружу и не возвращались, пока Владимир, весь ободранный, не вывалился на улицу. Женя после этой стычки весь вечер охал и не поднимался с дивана. Я назвал этот вечер «Битвой при Садовой». Жене очень понравилось. Ты знаешь, он силен в истории — он даже похвалился: «В этой новой битве при Садовой я играл роль немца Мольтке, а не австрийского генерала Бенедека». Мне иногда кажется, что он гордится своими схватками с Володей.

Женя все не приходил. Я продолжал расспрашивать:

— А ты что новое написал?

Петя прочитал мне поэму и несколько стихотворений. Из трагической поэмы о виноградаре, которому обрыдло существование, я запомнил только несколько первых строк:

Виноградарь устал до смерти,
Виноградарь устал до жизни.
Он забросил свой нож садовый
И сказал: «Долой виноград!»
Здесь проехались ящеры Круппа,
Обративши все в тишину.

А из многих стихотворений в моей памяти сохранилась только концовка одного сонета, горделиво возвещавшая:

Я — Петр Четвертый, Христос второй.

Женя наконец вернулся с кастрюлей и чайником. Они с Петей уселись за стол. Поглощение борща не мешало Бугаевскому разговаривать — мне не пришлось тешить их заказанными историями.

— Теперь так, — сказал он, покончив с обедом. — Петя остается дома до прихода Мары. Я иду в ферейновскую аптеку за люминалом. Сергей сопровождает меня, по дороге поговорим. Вечером сойдемся опять.

— Вечером я на спектакле.

— Тогда завтра. Завтра ты еще будешь в Москве?

— Буду. До завтра, Петя, — сказал я.

Я не подозревал, что прощаюсь с ним уже навсегда.

Всю дорогу до Никольской, где была аптека, мы болтали о пустяках. На Театральной площади я увидел регулировщика — это было ново для Москвы. Затянутый в щегольской мундир, он стоял на специальном возвышении и жестикулировал руками в белых перчатках. Я залюбовался: милиционер был из породы актеров. Он, исполняя службу, священнодействовал. Каждый поворот его тела, каждый взмах руки, каждое движение головы были нескрываемо артистичны. Он словно танцевал всем телом, не сходя с места.

— Пойдем! — Женя с досадой дернул меня за рукав. — Что загляделся на это чучело?

— Не на чучело — на артиста. У него только ноги неподвижны. Наверное, ему трудно выстоять на месте целую смену.

— Сейчас я заставлю его размяться!

— Каким образом?

— Очень просто. Он возьмет меня под ручку и переведет через дорогу прямо к «Метрополю». Следи за мной.

Бугаевский подошел к постовому и заговорил с ним. Милиционер вдруг соскочил со своего пьедестала, взял Женю под руку, осторожно пересек с ним проспект, отдал честь и вернулся на свое место. Женя пошел дальше.

Я нагнал его у Лубянского проезда.

— Что ты ему сказал?

— Что иду в ферейновскую аптеку за лекарством. Ноги подкашиваются, боюсь, что попаду в аварию под его носом. Он, естественно, не захотел, чтобы я свалился под машину рядом с его постом.

Этот мастерский обман так меня восхитил, что через двадцать лет я предложил своему приятелю Прохорову потревожить постового и заставить его остановить движение, не понеся при этом наказания за хулиганство. Прохоров выполнил задачу без вранья и без наглости, даже расцеловался с улыбнувшимся милиционером — и получил за это три бутылки шампанского. Но об этом я подробно рассказал в другом месте.[171]

В аптеке на Никольской Женя так же искусно разыграл еще одну сценку.

Он предъявил рецепт и попросил лекарство. Аптекарша равнодушно ответила, что люминала нет, когда будет — неизвестно.

— Мне нужен люминал, — сказал Женя, трагически усиливая голос.