Цянь Чжуншу - Осажденная крепость

• Название: Осажденная крепость
• Автор: Цянь Чжуншу
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00707-2

Роман о бездуховной жизни «образованного» общества в гоминьдановском Китае 30-х годов нашего века, о неуверенности людей в завтрашнем дне, о скудности, мелочности их существования, об их одиночестве и разобщенности.

Рассказы писателя — тонкая сатира на китайскую интеллигенцию тех лет.

---

Это был испытанный в бурях автобус, давно заслуживший пенсию, но из-за войны оставшийся в строю. В отличие от других механизмов эта машина за долгие годы выработала в себе непредсказуемый, переменчивый характер. Она вела себя то надменно, как сановная супруга, то капризно, как барышня, и не мужлану водителю было под силу справиться с ней. Она сперва кашляла, потом чихала, потом дернулась так, что пассажиры завопили. Сунь сползла со скамейки, Фан больно ударился обо что-то головой, а Чжао едва не лег на курившую женщину. Пройдя километров десять, машина решила передохнуть, вопреки всем стараниям шофера заставить ее двигаться дальше. Так повторялось раз пять, после чего она поняла, что ей предстоит сегодня не короткая прогулка, а длинное путешествие. Это ее так рассердило, что она вообще отказалась двигаться. Пришлось водителю сойти, покопаться в моторе, ублажить его порцией мутной воды; только тогда автобус, раскачиваясь, как пьяный, медленно пошел вперед.

Водитель и прежде не жалел в его адрес сильных выражений, но сейчас разразился бесконечными восклицаниями, смысл которых в конечном счете сводился к его желанию вступить в интимную связь с матерью и бабушкой автобуса. Ругательствам недоставало разнообразия, но им нельзя было отказать в выразительности. Сразу за водителем сидел служащий в форменной тужурке с дочерью лет пятнадцати. Девочка, несмотря на юный возраст, была раскрашена пестрее, чем радуга, чем солнечный свет в призме — не лицо, а клумба какая-то. Щеки ее были намазаны так густо, что пушинки подсохших белил при автобусной тряске отлетали и плясали в воздухе. Но и этот слой штукатурки не скрыл краски стыда на лице девочки. Она наклонилась и что-то прошептала отцу. Служащий обратился к водителю:

— Приятель, ты бы выражался покультурнее, здесь женщины!

Тот покраснел и хотел было энергично возразить, но служащего поддержал офицер, ехавший с женой:

— Какой смысл ругаться? От твоих грубостей только наши уши страдают, а машина все равно тебя не слушается.

— Ну, так и будем на месте торчать, — заорал шофер, но тут же вспомнил, что этого служащего с новым портфелем и офицера привел и посадил на лучшие места лично начальник станции, сказав при этом, что они едут по важному поручению провинциальных властей. Он понял, что не ему спорить с такими персонами, быстро смирился и только проворчал про себя: — А вот хочу ругаться и ругаюсь, ваше какое дело? Уши страдают? Заткните их, и дело с концом!

После этого инцидента машина повела себя еще хуже. Один раз они едва не столкнулись со встречной повозкой. Потом жену офицера, не выносившую запах бензина, стало тошнить: по машине распространился запах кислого шаосинского вина, лука и редьки. Этот запах доконал Хунцзяня, давно уже ощущавшего позывы. Он зажал рот платком, но это не помогло, одежда все равно запачкалась; хорошо еще, что он ничего не ел за завтраком. Но и без этого неудобств было предостаточно: собственный чемодан казался ему слишком твердым и низким, Фан не видел ничего, кроме задов впереди сидящих пассажиров, не мог ни разогнуть спины, ни вытянуть ноги. Все тело мучительно ныло, и сил не было терпеть все это до конца путешествия.

После нескольких вынужденных остановок они прибыли на какую-то маленькую станцию. Водитель пошел обедать, пассажиры тоже разбрелись по придорожным харчевням. Хунцзяню есть было невмоготу, и он ограничился чашкой чая с печеньем. Потом он и коллеги, словно амнистированные преступники, все вместе решили поразмяться. Отдых возвратил им силы, но перед самой посадкой водитель заявил, что мотор сломался, и предложил всем перебраться в другую машину. На этот раз путникам нашим достались приличные места. Но те, кто удобно сидел в первом автобусе, стали требовать, чтобы все рассаживались в том же порядке, как раньше, — мол, Китайская республика не разбойничий притон, и кулачное право тут не поощряется. Но захватившие сиденья имели перед ними и физическое и психологическое преимущество — они слушали рассуждения оставшихся без места, холодно поглядывали на них и не двигались.

Этот автобус явно болел малярией: его так трясло, что окна и двери едва не вываливались наружу. Сидевшие сзади опасались, что вот-вот рассыплются на части, только что съеденный рис гремел в их желудках, как игральные кости на блюде. Когда в сумерках автобус добрался-таки до Цзиньхуа, выяснилось, что багаж на него не перегрузили и нужно ждать до завтра. Путники так измучились, что решили заночевать на первом попавшемся постоялом дворе. Сегодняшние страдания кончились, до завтрашних было еще далеко, и всем хотелось поскорее отдать тело и душу во власть нейтральной, успокоительной ночи.

Постоялый двор именовался «Отель Европа-Азия». Поскольку ни один европеец еще не посетил его со дня основания, название это было обращено к будущему. Во дворе стояли два одноэтажных плоских домика с плоскими крышами, разгороженные досками на пять-шесть комнатушек, а спереди красовался глинобитный сарай, откуда доносился запах вина и мяса. Преувеличенно громкий стук ножей на кухне, яркие огни и крики половых явно были рассчитаны на то, чтобы привлечь внимание проезжающих. На стенах сарая висели разноцветные бумажки с названиями блюд, в числе которых были черепаха на пару, окорок «на местный манер», тушеное ассорти с лапшой из рисовой муки и кофе с молоком. Рядом со стойкой хозяина сидела толстая женщина и, никого не стесняясь, кормила грудью ребенка. Впрочем, здесь была харчевня, и ребенок тоже имел право на свое любимое блюдо. Грудь кормящей была столь объемиста, что Бодлер вполне мог писать с нее свое стихотворение о бельгийских нравах. Наверное, из такой груди текут чистые сливки. Ее обладательница была так толста, что трудно было бы разыскать, где прячется в этой мясной туше душа. С другой стороны, своей комплекцией женщина как бы заявляла, и весьма красноречиво, что еда в харчевне если и не вкусная, то питательная. Рядом с хозяином она воспринималась как немая реклама.

Умывшись с дороги, компания заняла единственный свободный столик, залитый свиным салом, как физиономия мясника Ху, того самого, которому Фань Цзинь[110] когда-то отвесил оплеуху. Хунцзянь и Сунь, у которых было расстройство желудка, заказали одну рисовую лапшу, Синьмэй этим не удовольствовался и потребовал тушеное ассорти. Вдруг Фан заметил объявление насчет кофе с молоком:

— Смотрите-ка, да тут и вправду Азия с Европой! Давайте выпьем по чашке до и после обеда, почувствуем себя на часок европейцами!

Сунь не проявила энтузиазма, а Синьмэй усомнился в качестве кофе и предложил сначала расспросить полового. Половой не знал сорта кофе, но заверил, что напиток ароматный и сладкий, на чашку кладут целый пакетик. Синьмэй заподозрил, что речь идет о «кофейном сахаре», излюбленном лакомстве детей.

— Но откуда тогда молоко? Разве что добавляют порошковое, — вставила Сунь.

— Полно привередничать, пусть добавляют любое, лишь бы не от той бабы. Неси три чашки! — обратился Фан к половому.

Сунь при этих словах кокетливо сморщила носик, а Чжао покраснел и попросил Фана выражаться осторожнее.

Половой принес кофе, действительно черный и пахучий, но сверху плавала какая-то белая пена. Согласно объяснению полового — «вершки от молока». Синьмэй предположил, что это не вершки, а плевки. Рассерженный Фан пить его отказался, к нему присоединилась Сунь. Тогда Синьмэй попросил прощения и сказал, что тоже не будет пить, причем для вящей убедительности плюнул в свою чашку. Получилось действительно нечто похожее на то, что там уже плавало. Фан обругал безобразника, но Сунь посматривала на обоих со спокойной улыбкой, как мать на расшалившихся детей.

Половой принес еду. Заказанное Синьмэем ассорти оказалось мучнистой жижей с какими-то костями и обрезками окорока. Синьмэй поморщился, а Фан в отместку ему заметил, что содержимое чашки весьма похоже на выделения из носа. Заменить блюдо половой отказался, всем пришлось есть лапшу из рисовой муки, тоже весьма подозрительную на вид. Платя по счету, Синьмэй сказал:

— Хорошо еще, Ли и Гу сейчас не с нами, а то они убили бы нас за такое транжирство.

Перед сном решили посидеть на улице — от коптилок в комнатах было еще темнее. После переутомления всех охватило неестественное возбуждение, даже Сунь много говорила и смеялась, а мужчины дали волю своему озорству. Вдруг девочка лет четырех, скребя обеими ручонками в голове, с плачем подбежала к толстой хозяйке харчевни. Та, придерживая одной рукой спящего младенца, запустила все пять колбасок другой руки в волосы дочери. Ловким движением она ухватывала и тут же приканчивала насекомых. Потом велела девочке подставить руку и стала складывать в нее трупы казненных врагов. Когда девочка досчитала до десяти, компания не выдержала и ушла с улицы. Сунь посоветовала перед сном осмотреть постели, но, как на грех, села батарейка в фонарике. Синьмэй успокоил товарищей: