Александр Казарновский - Поле боя при лунном свете

• Название: Поле боя при лунном свете
• Автор: Александр Казарновский
• Жанр: Русское современное
• Год: 2013
• ISBN: 978-965-7288-3

В 1967 году три соседних государства – Египет, Сирия и Иордания – начали блокаду Израиля и выдвинули войска к его границам с целью полного уничтожения еврейского государства вместе с его жителями. Чтобы предотвратить собственную гибель, Израиль нанес упреждающий удар и в результате Шестидневной войны занял находящиеся в руках врага исторические еврейские земли – Иудею, Самарию (Шомрон), Газу и Голанские высоты – а также Синайский полуостров, который в 1977 был возвращен Египту. В то время как правящие круги Израиля рассчитывали, использовать эти территории как разменную монету, с целью подписания мирных договоров с арабскими правительствами, религиозная молодежь и просто люди, не желающие вновь оказаться в смертельной опасности стали заново обживать добытые в бою земли. Так началось поселенческое движение, в результате чего возникли сотни новых ишувов – поселений. Вопреки тому, как это описывалось в советской и левой прессе, власти всеми силами мешали этому движений. В 1993 году между израильским правительством, возглавлявшимся Ицхаком Рабиным и председателем арабской террористической организации ФАТХ, Ясиром Арафатом был подписан договор, по которому арабы получали автономию с последующим перерастанием ее в Палестинское государство. Подразумевалось, что, со временем ишувы будут уничтожены, а евреи – выселены. Но, создав Автономию, Арафат в 2000 году начал против Израиля войну, которая вошла в историю под названием интифада Аль-Акса. Именно в разгар этой войныи происходят описанные события, большая часть которых имело место в действительности.

---

Я поворачиваюсь направо. В трех метрах от меня белый камень, похожий на гигантский полиэтиленовый пакет, раздуваемый крутым шомронским ветром. Туда я и ползу, мысленно молясь за Шалома. Колючек на пути, к счастью, мало. Земля – растрескавшаяся, ярко-коричневая. Она и сухие стебли придают моей экс-белой рубашке сходство с куском мешковины, которым вымыли очень грязный пол, а простирнуть, потом забыли.

Как ящерица, я извиваюсь между покрытых лишайником пористых камней от совсем маленьких до двухметровых.

Все, наконец-то укрытие! Плохо только, что мы пока не знаем, откуда он стреляет. А вот когда я отвлеку его внимание штанами, тут-то Шалом его и засечет. Я осторожно взмахиваю грязной серой штаниной, и ее тут же прожигают пули. В воздухе распространяется запах гари. Метко бьет, сукин сын!

И тут же в ответ стрекочет шаломовский «галиль». Наш собеседник, вернее, его «эм-шестнадцать» замолкает. Отлично. Теперь можно поглядеть, куда палит Шалом, и, соответственно, куда мне бежать. Ага! Вон от той глыбы, метрах в пятидесяти отсюда, словно незримый ноготь отколупывает кусочки известняка. Сразу вспыхнула картинка из глубокого детства – мы с ребятами влезли в какой-то пустой, старый дом с осыпавшейся штукатуркой и, играя, эту штукатурку добиваем. Я стряхиваю с себя эту явно не ко времени пришедшуюся реминисценцию, и смотрю, куда мне бежать, чтобы приблизиться к нему и не потерять головы. Ну что ж… Метрах в десяти отсюда – длинный камень. Даже не камень, а какая-то вросшая в землю скала – невысокая – метра полтора в высоту, но длинная, как бастион. К ней я и рыпаюсь.

Чертовы камни – я уже думаю не о том, как бы ни споткнуться на бегу – спотыкаюсь я все время – а о том, как бы ни растянуться. Порой перехожу на прыжки, как горный баран.

Вот и «бастион». Плюхаюсь в ложбинку, словно скроенную в точности по размерам моего миниатюрного тела. При этом до крови разбиваю локоть. Дебил неуклюжий! Ладно. Очухались. Теперь стрелять буду я, а Шалом начнет к нему двигаться. Так мы его и достанем. Вопрос только – сколько времени у нас в распоряжении.

За 18 дней до. 30 сивана. (10 июня). 10:00

Распоряжение о категорическом запрете студентам ешивы, сиречь детишкам, после двадцати одного часа выходить из общежития было очень кстати. Так сразу и представляешь, как ученики, вдохновлённые судьбою Цвики и Ноама, увидев, что большая и маленькая стрелка на часах образуют прямой угол, толпами бросятся кто на баскетбольную площадку, кто просто подальше от людей, поближе к арабским пулям, а мудрый директор грозит пальчиком – «низ-зя». Вы бы, рав Элиэзер, с этим указом пораньше выступили.

Затем появились Ави, Хаим и Ко и вывалили на меня три пуда информации. Во-первых, Итамар уже выписывается из больницы, а вот Шмулику придётся ещё полежать – пуля задела жизненно важную артерию. Но опасности для жизни уже нет, и на сегодня заказывается автобус, школа в организованном порядке едет в больницу «Бейлинсон» навещать друга.

И ещё новость. Одна на полтора пуда потянет. В четверг мы гадали, закроется ли после этого инцидента “Шомрон” сразу за отсутствием учеников или до лета дотянем. Так вот, на вопрос, какой процент учеников вернулся после шабата, ответ был – «Все». Знаете, я, конечно, патриот. И я, конечно, поселенец. И я, конечно, понимаю, в Чьих руках наша судьба, и Кто её решает. И я понимаю, что если хочешь подольше жить, помочь тебе может не поиск где лучше и где глубже, а нечто иное. Всё это так, и, тем не менее, живи я, скажем, в Тель-Авиве, вопрос, пустил ли бы я Михаила Романовича ешиву, где террористы только что учинили бойню, остаётся, мягко выражаясь, ну очень открытым. Кстати, говорят, некоторые дети всё-таки испугались ехать, а родители их уговорили.

Третья новость – вокруг школы срочно строится забор…

Я прошёл в свою жёлто-зелёную будочку, пахнущую свежей краской, ею же и сверкающую.

Мимо промчался рав Элиэзер. Потом – с той же скоростью обратно. Потом опять – туда. Так он бегал, ни на секунду не присаживаясь. Вокруг школы не по дням, а по минутам рос забор из толстых стальных прутьев. Я из своей зарешеченной будочки некоторое время наблюдал, как рав Элиэзер подскакивал к рабочим непонятной национальности во главе с прорабом или кабланом, то бишь подрядчиком, не знаю уж какой у него был статус, марроканским евреем в клетчатой рубашке с короткими рукавами, расстёгнутой на груди так, что все кудри – наружу, и в шортах, из которых вылезали ноги, волосатые как у хоббита. Пообщавшись с ним, рав Элиэзер снова бежал в учительскую, и оттуда нёсся его басок – он давал какие-то указания учителям. После чего, как пчелка из улья, выплевывался из административного эшкубита и, завернув направо, летел в классы, по ходу дела давая детям какие-то наставления. Затем бежал в общежитие проведать больных.

Наконец, дошла очередь и до меня. Ко мне рав Элиэзер подошел очень осторожно и говорил со мной очень уважительно. По всему было видно, что меня он считает героем, а себя виновником трагедии. При всей моей симпатии к нему – да не будет это злословием – в чем-то он прав. Заборы надо строить не после теракта, а до.

Похоже, рав Элиэзер здорово нервничал, иначе не стал бы мне задавать – не про рава будь сказано – идиотских вопросов вроде – все ли в порядке? (после того, что у нас случилось, звучало классно), не заметил ли я вдруг сегодня чего-нибудь подозрительного, есть ли у меня какие-нибудь конструктивные предложения по реорганизации охраны и прочий бред. Разговаривая со мною, он почти заискивал и, когда я удивленно взглянул ему в глаза – ужаснулся. В них была раздавленность.

* * *

– Давить их всех, – сказал Марик.

– Кого их? – поинтересовался я, выходя из будки. – Заявившись сюда, ты сначала выразил восторг по поводу того, что я застрелил араба, хотя восторгаться тут нечем, потом ты обругал правительство и очень удачно уподобил его ослику Иа-Иа, дескать, как тот опускал лопнувший шарик в пустой горшок и вытаскивал его обратно, так и Шарон сотоварищи вводит войска в арабские города и выводит, введет, взорвет три пустых сарая и выведет. Затем ты перевел свой проницательный взгляд на кучку наших пацанов, чье поведение и эмоциональность, очевидно, не соответствуют тем нормам, которые ты бы рекомендовал юным джентльменам, и в силу этого несоответствия ты охарактеризовал вот их, – я махнул рукой в сторону учебных классов, – незлым тихим словом «обезьяны». Так вот, кого давить – арабов вообще, террористов в частности, членов правительства или учеников нашей школы?

– Всех, – коротко и мрачно сказал Марик. Его огненные волосы, в жизни принципиально не встречавшиеся с кипой, казалось, сверкали той же яростью, которая была и в его глазах. Уши, с трудом вылезавшие из шевелюры, стояли торчком, борода была крутая и с расческой встречалась, вероятно, не чаще, чем волосы встречались с кипой. Впрочем, похоже, что и последние с расческой, как правило, были в горькой разлуке. Таков был романтический облик этого еврейского антисемита, и только позорно вислые нос и щеки портили пейзаж.

– Всех, – повторил он. – И тех, и других и третьих.

– Ну, что касается третьих, – отозвался я, – тут твою мечту частично воплотили в жизнь арабы.

Прежде, чем Марик успел ответить или дать мне в морду, заверещал мой сотовый. Звонил Иошуа.

– Он уже там, – сказал он точь-в-точь тем же тоном, которым Марик тосковал о всеобщем удавлении.

– Кто он? Где там?

– Ави Турджеман уже в списке.

– В каком списке?

– Ты совсем дурак… – то ли спросил, то ли сообщил он и повесил трубку.

Ну и что? В пятницу Авина физиономия проблистала по всем газетам. Наоборот, это как раз показатель того, что до их человека, если он вообще существует, правильная информация не дошла.

Мое внимание вернулось к Марику.

– Говорят, в газетах написали, что араба убил какой-то мароккака, – сказал он. – Ну, ясно, эти израильтосы никогда не признают, что русский…

– Слушай, Марик – прервал я его. – Слушай меня внимательно и запомни – араба убил Ави Турджеман. Точка. И забудь все, что ты слышал до этого.

В голубых глаза Марика зрачки сузились и стали похожи на штыри розетки от магнитофона.

– Я не понимаю… – начал он.

– И не понимай. Я же не сказал «понимай», я сказал «запомни».

Он помолчал, потом поднял свое грузное тело и сказал:

– Ладно, пойду я. Мне еще в Тель-Авив сегодня ехать.

Я долго смотрел ему вслед, как он, тяжело ступая, шел по бетонной дорожке. Странный парень. Жить в самом еврейском месте, быть евреем в двенадцатом поколении и при этом ненавидеть все еврейское.

Я вспомнил, как мы в шабат сидели в синагоге с равом Нисаном, и Марик, проезжая мимо на своей машине, демонстративно дал гудок, дескать, забил я на вас. Мы скривились, а рав Нисан сказал:

– Какая сильная душа у этого человека. Один против всех. Настоящий еврей!

* * *

Еврейская девочка из России, Двора Мешорер… Она-то и сможет нам помочь, став «нашим человеком в Совете поселений», но прежде надо убедиться в том, что сама она… Что ж, для начала познакомимся. Я позвонил Яакову, ночному сторожу – он как раз только что выспался – и попросил его подежурить за меня пару часиков. Яаков в принципе согласился, но спросил, когда я в свою очередь подменю его. Я ответил, что подменять не буду, а отдам деньгами. Яаков объяснил мне, что не в деньгах счастье, я с ним согласился и развил его мысль в том смысле, что действительно, не в деньгах, а в помощи ближнему. Хорошо, что мы говорили по телефону, и он не видел, как я краснею от собственной наглой демагогии. Как бы то ни было, крыть ему было нечем, и через полчаса я шагал по нашему пальмово-кипарисово-туево-олеандрово-инжирно-рожковому Ишуву в сторону эшкубитов Совета поселений. Чем дальше я продвигался, тем медленнее становились мои движения. От ешивы до большой синагоги я взял тремп. От большой синагоги до поликлиники – убогонького кубика, обсаженного рожковыми кустами – я маршировал. От поликлиники до вылизанных глянцевых караванов « Хилькат а садэ » – гостиницы для экскурсионных групп, приезжающих все больше на шабаты – я трюхал. От « Хилькат а садэ » до начала змеящейся вдоль эшкубитов асфальтовой дорожки, уставленной амфорами с цветами, я брел, вдыхая вкусный запах зверинца, функции которого выполнял расположенный слева от меня внизу у долинки загон для скота, некогда полный тучных шерстистых овец и коз, а теперь мирившийся с тем, что главным его богатством стали куры. И на этой дорожке я окончательно остановился. Некоторое время я стоял на месте, являя симметрию фонарному столбу, с которого три года назад, получив удар током, свалился араб-электрик из Города – тогда они у нас еще работали – после чего сердобольные поселенки и поселенцы сбежались его откачивать. Затем я сел на скамеечку и закурил. Дело в том, что всю дорогу я прояснял для себя, да так и не прояснил вопрос – а что я скажу Дворе, когда войду к ней в кабинет. «Здравствуйте, я ваш дядя, пришел узнать, не вы ли стучите арабам?»