Бела Иллеш - Тисса горит

• Название: Тисса горит
• Автор: Бела Иллеш
• Издательство: Московское товарищество писателей
• Жанр: Проза
• Год: 1934

Книга посвящена венгерской пролетарской революции 1918–1919 годов, установлению и поражению Венгерской советской республики. Главный герой проходит путь от новобранца Первой мировой войны до коммуниста-революционера, в эмиграции подготавливающего борьбу против режима Хорти. Кроме вымышленных персонажей, в произведении действуют подлинные венгерские политические деятели: Т. Самуэли, Е. Варга и др.

Трехтомный роман, продиктованный личным опытом автора, пронизанный пафосом революционного исправления общества и горечью совершенных ошибок, был написан в 1929–1933 г., тогда же переведен на русский, на венгерском языке впервые издан в 1957 г.

---

— Солдаты революции… — произнесла она и поглядела на нас таким взглядом, словно впервые видела венгерских пехотинцев.

— Да воздаст вам всевышний за вашу доброту, — оказал дядя Кечкеш и, решившись наконец, сорвал с фуражки королевскую розетку и прикрепил на ее место астру. Таким образом произошло наше превращение из королевских солдат в солдат Национального совета.

С улицы к нам доносился глухой шум толпы.

— Марш, ребята! — скомандовал капрал. — А двое из вас останутся здесь, в распоряжении Национального совета.

— Пройдем через задние ворота, — сказал сопровождавший нас штатский. — Но не бегите так, мне за вами не угнаться.

Он поднял воротник пальто и надвинул шляпу на лоб, словно не желая, чтобы его узнавали.

— И называйте меня не господином, а товарищем, — сделал он замечание капралу.

— Слушаюсь.

Задние ворота выходили в темный переулок. Там было совершенно пусто, но из-за угла доносился рев толпы.

Мы шли не по мостовой, а важно шагали по тротуару, окружив товарища с поднятым воротником; он же тихо, почти шопотом, объяснял, для чего мы идем в комендатуру.

— Дело в том, — сказал он, — что маршевую роту, которая отказалась повиноваться и не пожелала отправиться на фронт, необходимо впредь до выяснения положения где-нибудь разместить. Если направить ее в какие-нибудь казармы, то у нас с другими частями дело может дойти до кровопролития.

— Ни черта не будет, — вмешался в разговор дядя Кечкеш. — Только стукните в ворота казармы, и вся солдатня разбежится. Ведь ждут не дождутся, паршивцы, чтобы дать тягу!..

— Это не годится, — возразил человек с поднятым воротником. — Нельзя рисковать. Мы на такую опасную игру не пойдем.

— А какая же тут игра? Я ведь говорю, что надо только покрепче постучаться в ворота, да чтобы какой-нибудь парень погорластее крикнул: «Расходитесь по домам! Конец войне!» Ослепнуть на месте, если после этого хоть один останется в казарме.

— Потише, — успокаивал штатский дядю Кечкеша, который кричал так, словно желал, чтобы его каждый солдат в стране услышал.

Мимо нас промчался автомобиль с офицерами.

— Если шопотом говорить, кто же нас тогда бояться станет! — начал было дядя Кечкеш, но остальных слов я не разобрал, потому что мы снова вышли на главную улицу.

— Да здравствуют солдаты! Да здравствует мир!

— Надо пробраться на ту сторону, — крикнул мне прямо в ухо капрал.

Задача была не из легких, и прошло не мало времени, пока мы протолкались сквозь толпу. Один солдат затерялся в ней; к воротам городской комендатуры нам удалось добраться всемером, не считая штатского.

Ворота на запоре. Капрал стучит в них прикладом.

— Отворяй!

— Пароль? — отзывается кто-то изнутри.

— Именем Национального совета! Откройте!

В несколько секунд вокруг нас собирается густая толпа. Сзади теснят нас к воротам с такой силой, что мы еле можем шевельнуться. Внутри все тихо, не чувствуется никакого движения. Внезапно распахиваются обе половинки, и мы оказываемся лицом к лицу со взводом босняков под командой молодого офицера.

Прямо над нашими головами два ярких дуговых фонаря — все освещено, как днем. Я на мгновение оборачиваюсь: в первых рядах — прилично одетые горожане, студенты, женщины, несколько солдат. Они пытаются податься назад, но толпа напирает на них и теснит их вперед. Передние ряды молчат, лишь какая-то женщина испускает испуганные крики; сзади же доносится исступленный рев. Кто-то с флагом, украшенным цветами, старается проложить себе дорогу к воротам.

Босняки держат винтовки наперевес, но вид у них теперь не такой спокойный и решительный, как в первую минуту. Впереди, неподвижный и бледный, стоит офицер.

— Нам нужен комендант города, — кричит наш капрал, обращаясь к офицеру.

Тот не слышит. Со двора подбегает фельдфебель и, наклонясь к самому уху офицера, что-то докладывает ему.

— Мира! — оглушительно, подобно орудийному залпу, раздается у самых ворот.

В ту же минуту задние ряды резко толкают нас вперед, и товарищ с поднятым воротником падает прямо под ноги боснякам, я падаю на него, а на меня валится капрал. По команде офицера ворота захлопываются за нами.

Мы вскакиваем на ноги… Кроме нас троих толпа, оказывается, втолкнула во двор и длинного артиллериста, который первым берет слово.

— Мы — представители Национального совета, — обращается он к офицеру.

Вслед за ним и человек в штатском набирается решимости.

— Мы — уполномоченные Национального совета, — начинает он, снимая шляпу. — Нам хотелось бы переговорить с его превосходительством комендантом города.

Снаружи прикладом стучат в ворота, где-то совсем вблизи раздается несколько выстрелов. Офицер застыл на месте и не произносит ни слова.

— Идемте! — кричит нам капрал.

Офицер выходит из своего оцепенения и, знаком пригласив нас следовать за собой, почти бегом устремляется вперед. За ним долговязый артиллерист, затем я, а штатский с капралом замыкают шествие. Мы поднимаемся по лестнице и входим в просторную прихожую. Офицер на миг оборачивается, давая нам знак обождать, и скрывается в дверях, возле которых стоит часовой.

— А тебя здесь забыли, что ли? — обращается к часовому артиллерист.

— Что случилось? Уж не революция ли? — шепотом спрашивает тот, переводя растерянный взгляд с артиллериста на немного оробевшего капрала.

Наш спутник с поднятым воротником нервно машет рукой: молчите, мол, но артиллерист не обращает на него внимания.

— Народу надоела наконец эта бойня, — говорит он. — Если же господам офицерам хочется во что бы то ни стало подыхать, то пусть себе и отправляются на итальянский фронт! [6]

Дверь отворяется и показывается офицер, сопровождавший нас сюда. Он бледен, губы у него побелели. Он даже дрожит как будто.

— Его превосходительство ожидает вас, господа.

Первым входит артиллерист, за ним капрал, который за руку тянет за собой штатского с поднятым воротником. Последними входим мы с молоденьким обер-лейтенантом, который закрывает за собой дверь. Мы оказываемся в полуосвещенной комнате. Настольная лампа с зеленым абажуром кидает только маленький кружок света на великолепный письменный стол. Перед столом, спиной к лампе, стоит высокий худой генерал. Лицо его остается в тени, освещена только его седая голова. Он стоит, склонив голову немного набок, как будто она ему чересчур тяжела и он не в силах держать ее прямо.

Обер-лейтенант подходит к генералу и застывает, вытянувшись во фронт.

— Честь имею доложить вашему превосходительству, что прибыла делегация Национального совета.

Генерал не отвечает и, едва заметно кивнув головой, устремляет на нас взгляд. Несколько секунд мы тоже разглядываем этого важного генерала, вчера еще подписывавшего смертные приговоры, сейчас же способного повидимому испугаться звука собственного голоса. Его левая рука, лежащая на эфесе сабли, дрожит; правую же он заложил за спину, как будто защищаясь ею от доносящегося сзади, сквозь окна, грозного рева толпы, который здесь, в полутемной закрытой комнате, звучит, быть может, еще страшней, чем на улице.

Долговязому артиллеристу первому надоедает эта немая сцена.

— Пора бы и начать, — говорит он, толкнув локтем в бок нашего спутника, стоящего попрежнему с поднятым воротником, но уже без шляпы.

— Да, да… — еле слышно бормочет тот и делает шаг вперед.

— Ваше превосходительство, — обращается он к генералу, — нас направил к вам Национальный совет…

— Знаю, — прерывает его генерал. — Но я присягал вождю армии, его величеству императору и королю…

— Ваше превосходительство, Национальный совет желает…

— Я присягал в верности верховному вождю армии, — повторяет генерал уже несколько окрепшим голосом, — и не могу нарушить присягу, не могу стать на вашу сторону. Я ваш пленник.

— Но, ваше превосходительство…

— Я ваш пленник! — выкрикивает генерал.

Штатский с поднятым воротником оборачивается к нам. На лице у него написана полная растерянность; он разводит руками, показывая, что не знает, как ему быть. Он вопросительно смотрит на капрала, точно ожидая от него совета, но прежде чем капрал успевает рот открыть, длинноносый артиллерист оказывается возле генерала.

— Генерал, вы — пленник революции, — говорит он, кладя ему руку на плечо.

В этот миг от брошенного с улицы камня вдребезги разлетается окно. Обер-лейтенант, подхватив генерала под руку, увлекает его в прихожую. Артиллерист подхватывает его с другой стороны; генерал что-то мямлит, но так невнятно, что слов разобрать нельзя.

— Я остаюсь здесь, — заявляет капрал, — и впредь до дальнейших распоряжений принимаю на себя обязанности коменданта. А вы, — обращается он к артиллеристу, — отведите арестованных в Национальный совет.