Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт

• Название: Унесенные за горизонт
• Автор: Раиса Кузнецова
• Издательство: Новый хронограф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-94881-133-8

Воспоминания Раисы Харитоновны Кузнецовой (1907-1986) охватывают большой отрезок времени: от 1920-х до середины 1960-х гг. Это рассказ о времени становления советского государства, о совместной работе с видными партийными деятелями и деятелями культуры (писателями, журналистами, учеными и др.), о драматичных годах войны и послевоенном периоде, где жизнь приносила новые сюрпризы ― например, сближение и разрыв с женой премьерминистра Г. И. Маленкова и т.п. Публикуются фотографии из личного архива автора.

---

― Ну, что ты говоришь? Как это может быть? Ты же моложе меня, а говоришь о смерти?!

Все может быть, ― ответил он. ― Но просьбу мою запомни

Сонечка

По расчетам врачей, я должна была родить в середине сентября. Для родов мы облюбовали институт акушерства на Солянке и, чтоб быть к нему поближе, перебрались жить из Бирюлева на Даниловку.

30 сентября, уж не помню для чего, пришла в институт, ощущая себя со своим животом натуральным бегемотом. Катя Русакова и Лариса Головинская, учившиеся в моей бригаде,[32] встретив меня, охнули:

― Еще не родила?

Вернулась домой страшно расстроенная, хотя шутки в мой адрес не были злыми. Мне показалось, что большая железная кровать, на которой мы спали, стоит неправильно, и, резко приподняв ее, подвинула ― и тут же почувствовала резкую боль.

― Началось, ― прошептала я побледневшему Аросе, и он пулей вылетел из квартиры ― искать такси.

Конечно, можно было пойти в роддом ― он находился в десяти минутах ходьбы, ― но нет, мы хотели непременно попасть в институт, куда, как нам сказали, примут в любое время. Был уже час ночи, когда Арося достал частную машину. С нами поехал Иосиф Евсеевич. Доехали быстро, расплатились; поднялись по знакомым ступенькам, дернули дверь ― закрыто. Все окна по фасаду ― мертвые, ни огонька. Вдруг, присмотревшись, увидели на двери беленький листок: «Родильное отделение закрыто на ремонт». Пронзила очередная боль. Арося с отцом подхватили меня под руки и почти потащили на себе, так как ноги мои отказались двигаться. Заметили полуосвещенное здание с вывеской: «Поликлиника». Постучали, спросили, где может быть ближайший роддом. За дверью кто-то грубо выругался и закричал, чтобы убирались к черту, он не знает.

И мы побрели по темной улице, куда ― неизвестно. Навстречу попалась пара ― мужчина и женщина. Обратились к ним с тем же вопросом. Они не знали адреса роддома, но неожиданно проявили участие.

― Здесь поблизости Обуховский институт профболезней,

― сказал мужчина. ― Все-таки медицинское учреждение!

Мужчина вместе с Аросей побежали вперед, а женщина, подхватив меня под руку, сказала:

― Мой муж депутат Моссовета, он добьется, что вас поместят, куда надо.

Когда подошли к высоким воротам института, их уже, чертыхаясь и гремя ключами, открывал сторож. В конце длинной аллеи светился парадный вход. Мы оказались в небольшом полутемном вестибюле. Я опустилась на скамью у двери, Иосиф Евсеевич и женщина сели рядом, депутат потребовал дежурного врача. Вестибюль тотчас наполнился светом, с разных сторон подходили, сбиваясь в стайку, люди в белых халатах с сонными лицами. Один из них, выступив вперед, спросил:

― Что случилось? Ах, роды! Но здесь не родильный дом, а научное учреждение.

Депутат заорал:

― А что, женщина должна рожать на улице, так, по-вашему, господин ученый? Готовьте тазы и горячую воду, а мне покажите, где у вас телефон!

― Он наверху, но вы побеспокоите больных!

― Я депутат Моссовета! ― наш защитник потряс красной книжечкой и с шумом и топотом, увлекая за собой Аросю, побежал по лестнице наверх.

«Господин ученый» подошел к нам и тихо сказал:

― Не теряйте времени, мы не сможем вам помочь, а карета «скорой», которую, наверное, вызывает ваш муж, не приедет! Беременных не возят.

― Никуда мы не уйдем! Не приедет карета, дождемся здесь утра и вызовем такси!

В это время наши мужчины сбежали вниз.

― Сейчас прибудет карета! ― громогласно объявил депутат.

Люди в белых халатах стали расходиться.

― Попрошу кого-нибудь остаться! ― распорядился наш заступник. ― На случай, если роды начнутся раньше, чем прибудет «скорая».

С явной неохотой остались два человека. Сидели, зевали и зло посматривали в нашу сторону. На счастье, карета приехала быстро.

Через десять минут мы въехали в ворота родильного дома, который находился неподалеку от Таганской площади.

Меня переодели в дырявую рубашку и отвели наверх, в палату. Дежурная подняла склоненную на руки голову, спросила:

― Это тебя, что ли, привезли в карете?

― Да.

― А какие у тебя по счету роды?

― Первые.

― Ох, уж эти первородки! Чуть где заколет, подавай им карету! ― и уронила голову на руки.

Часы на стене показывали ровно пять. Проснулась от боли и собственного крика:

― Ой, что-то разорвалось!

Подбежала акушерка, засуетилась, стала звать на помощь:

― Скорее, скорее, ребенок идет!

На часах было двадцать минут шестого. А через десять минут из меня будто выстрелили... Ребенок, как пойманная пуля, оказался в руках врача ― он передал его акушерке, а сам стал осматривать меня.

― Девочка! И какая крупная! А голова-то, голова какая большая!― где-то в стороне приговаривала акушерка.

― Вот поэтому и разрывов много. ― сказал врач.

Я не понимала их профессионального разговора и была так счастлива, мне так было хорошо и легко, что, взглянув на ребенка, тут же заснула. А через полтора часа меня разбудили, переложили на носилки, привезли в операционную и стали зашивать разрывы. От нестерпимой боли, чтоб не закричать, разодрала грудь ногтями...

На другой день принесли новорожденную. Сразу почувствовала к ней большую нежность... и испуг. Показалось, вместо носа у нее лишь два отверстия чуть повыше рта.

В ответ на поздравления Ароси и обильную по тем временам передачу (в стране была карточная система), описывая наружность дочери, я утешала юного отца, что все равно, хоть и без носика, она очень красива и глазки у нее тоже синие.

Несмотря на довольно точные указания, что принести к выписке для меня и ребенка, Арося все перепутал: нашел какой-то узел с моими старыми вещами и, увидев, что есть все ― и белье, и платье, и чулки ― притащил его в роддом. А еще он принес туфли на высоком каблуке, потому что очень не любил мои на низком, в которых я ходила беременной. При этом пояса для чулок в этом старье не оказалось. Я облачилась в узкое и короткое байковое платье, чулки подвязала носовым платком и подгузником. Вместо пальто в узле оказался коротенький жакет, на голову пришлось напялить пеленку. Туфли были малы, жали и, встав на каблуки, я с непривычки, после недельного лежания, чуть не упала. С помощью няни спустилась по лестнице в вестибюль, где с цветами в руках меня встречал Арося ― улыбка едва помещалась на его лице; вручив букет, он бережно принял с няниных рук малютку. Проходя мимо зеркала, чуть не задохнулась от смеха ― подол платья при каждом шаге задирался над толстыми подвязками. А на улице уже стало не смешно ― подвязки спадали вместе с чулками, и до трамвая ― метров пятьсот ― пришлось идти, непрерывно наклоняясь, чтобы удержать их на месте. Арося был очень огорчен, я его утешала: бывают ошибки и похуже.

Вечером наша дочь задала «концерт». Чтобы не нервировать отца, деда и дядю, выскочила с ней, завернув потеплее, в холодные сени, и она сразу успокоилась. Оказалось, наш ребенок любил холодный свежий воздух[33]. Среди дров, лежавших в сенях, соорудила нечто вроде колыбели, принесла подушку, укрыла еще одним одеялом. И, о чудо! ― весь вечер мы болтали, как и прежде, лишь прислушивались к тому, что творится в сенях. И она спокойно проспала там до первой кормежки, которую мне рекомендовали проводить в шесть утра. Так и повелось ― спальня новорожденной была в сенях.

Выписали из деревни няню, но до ее приезда пришлось пожить на квартире у моих родителей. Я строго придерживалась часов кормления ― через четыре часа. Девочка выдерживала дневной режим прекрасно, но ночной перерыв давался трудно. В четыре утра поднимался крик, я боялась, что, нарушив режим, навсегда испорчу ее. Соску она выбрасывала, требовала грудь, и я заметила, что мама, взяв девочку на печку, где сама спала, украдкой давала свою пустую грудь.

Регистрировал дочку Арося ― он хотел назвать ее в честь своей матери и, видно, боялся, зная о моей нелюбви к имени Софья, что я, хоть и дала согласие, вдруг в последнюю минуту передумаю.

Как только появилась няня, немедленно переселились в свой домик. Сонечка к этому времени стала удивительно дисциплинированной, по ее требовательным крикам можно было, шутили мы, определять время. Через месяц ввела прикорм.

Предложение взять академический отпуск отвергла наотрез ― всегда помнила историю своей хорошей подружки Нины Валенто[34].

― Мне кажется, не стоит рисковать профессией, ― убеждала я Аросю, и он вынужден был согласиться. — Сразу после октябрьских праздников я иду в институт.

К рассказу, одобренному Блюмом, Арося так и не вернулся, как я его ни уговаривала, перестал писать и новое, и все больше занимался работой, которую я продолжала получать в институте библиографии. Мне с явным удовольствием давали груды книг, потому что рецензии были, честно говоря, хороши ― Арося после рабочего дня в Москве, при свете керосиновой лампочки, прочитывал принесенные мной книги и молниеносно писал отзывы. Мне это давалось с большим трудом, но деньги лишними не были ― приходилось содержать, кроме себя, ребенка и няню.