Дмитрий Нагишкин - Созвездие Стрельца

• Название: Созвездие Стрельца
• Автор: Дмитрий Нагишкин
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Писатель Дмитрий Нагишкин (1909–1961) хорошо известен читателям как автор романа «Сердце Бонивура».

«Созвездие Стрельца» — последнее произведение писателя, законченное им незадолго до смерти.

На примере нескольких семей, живущих и работающих в дальневосточном городе, в романе показано, как жил наш Дальний Восток в последние дни Великой Отечественной войны и в первые послевоенные месяцы, как самоотверженно трудился он во имя Победы.

---

А картина эта была точным изображением тех планов, которые Марченко связывал с Зиной, и он был неприятно поражен проницательностью своей возможной новой жены — ум совсем ни к чему красивой женщине. «Ничего! — заметил он себе, однако. — Казахи из табуна берут диких кобылиц, и то объезжают!»

6

Какой-то червяк точил душу Максима Петровича.

Он не находил себе места.

— Успокоился бы ты, грешный! — говорит ему Палага. — Будет тебе людей-то смешить! Вся деревня хохочет над нами: старый черт от живой жены жениться надумал, по вдовушкам пошел таскаться. Да ведь что с лешим, что с тобой лечь в постелю — одно. Глянешь — и лихоманка забьет! Да какая мать тебе свое дите отдасть, ежели даже от тебя понесет, свое-то, рожоное. Дак если и понесет, то только на хату нашу да на коров глядя, а не на тебя черта!.. В церкву сходи, исповедайся, смирись, молебен за сынов отслужи, — может, и уймешься тады!

Но не такое простое дело отслужить молебен! Во-первых, если уж за упокой, то надо покончить наперед с самомалейшей надеждой на возвращение сыновей, вроде бы заживо, заново похоронить их. А за здравие! Так ведь вот они, похоронки-то обе! Великий грех. Ну, это одно, а другое — сколько он стоит-то, молебен? Ну, покадить ладаном, походить вокруг аналоя, ну, горло попу продрать да рукою домахать — всего и дела-то! А гляди, сто пятьдесят отдай! За что? И еще закавыка одна: один молебен за обоих сразу — как-то неловко, а один за каждого — накладно. Три целых сотых, понимаешь! Любка и Любимка каждая по шесть разов должны подоиться за эти три целых!

— Как знаете! — говорит Максиму Петровичу новый диакон, отец Михаил, присланный взамен старого, получившего свой приход. — Была бы честь предложена, а от убытку бог избавит!

Он смеется над молочником, плюя на святость места. Они торгуются, как на базаре. Отец Георгий с некоторой печалью прислушивается к этому разговору. Он коробит его. Но жизнь есть только жизнь, а деньги есть деньги. Максим Петрович без молебна может и обойтись, а вот без денег от прихожан — не обойдешься! Надо матушке купить китайский габардиновый макинтош — знакомый продавец сказал, что на днях они поступят в продажу. Все-таки заграничная вещь, здесь так не сошьют — даже тот еврей-портной из мастерской исполкома, который так сшил отцу Георгию рясу, что будто всю свою жизнь только и ходил в рясе сам! Младшему сыну надо сшить пальто — есть возможность сделать это, чего уродовать мальчишку готовым платьем!

Максим Петрович приглядывается к диакону.

— Дорого, отец! — говорит он, но видит, что диакон и бороду-то толком не отрастил — так, вьется какая-то кудель по девичьим щекам диакона ниже средней упитанности, — и поправляется: — Дорого, гражданин! — Он вдруг спрашивает диакона: — А ты скажи мне, ковда в семинарию-то поступил, а?

— В сорок втором году! — говорит диакон, забавляясь разговором.

— Первенького-то у меня в сорок втором уже убили! — говорит Максим Петрович и добавляет укоризненно: — Может, он на себя твою пулю принял, а ты мне снисхождение сделать не могёшь. Экой кусок — триста рубликов! Привыкли вы, понимаешь, тут сотными-то считать! А вот как пришлось бы по копеечке сколачивать, так в понятие бы вошли.

Тема эта диакону не нравится.

Он сухо говорит Максиму Петровичу:

— Довольно, батя, языком-то лен трепать! Давай двести пятьдесят за оба — и точка! Болтаешь языком только… Ладан-то нам из Греции, да из Сирии, да из Ливана везут — дефицитный товар!

Пораженный Максим Петрович послушно платит деньги.

— Только уж как следует! — говорит он, желая за свои, вернее — за коровьи, трудовые денежки получить как можно больше. — Значит, завтрева, после обедни? А расписочку у вас получить не можно? Не можно? Вот, понимаешь, морока… Да, впрочем, Палага придет, сама спросит, сколь взяли…

Когда он уходит, отец Георгий смотрит на отца Михаила.

— Зачем вы унижаетесь, отец Михаил, до такой торговли в храме! Нельзя ли разве как-то по-другому, иными словами, в иных выражениях…

— А что для вас важнее, отец Георгий, — вдруг спрашивает диакон, — форма или содержание?

— Они неразрывны в церкви! — строго говорит отец Георгий. — Молебен даст покой мятущейся душе этого отца, который потерял своих детей…

— Простите меня, отец иерей! — говорит смиренно диакон, из молодых да ранний. — А двести пятьдесят рублей — это форма или содержание? Ведь из этого жмота и ста рублей нельзя было вытянуть, ведь он же удавится из-за лишней копейки, кулак, черт бы его взял!

Скандализованный отец Георгий только высоко поднимает брови: в храме, отец диакон! Отец Михаил извиняется, несколько порозовев, он больше не будет искушать терпение настоятеля церкви, он несдержан и подвержен пороку вспыльчивости, он подойдет к исповеди после службы и очистит свое сердце от недостойных мыслей, но — тут диакон делает паузу! — церковная кружка и церковная касса — это реальности, с которыми надо считаться, реальности, от которых зависит уровень жизни церковнослужителей, а ему уже, признаться, надоела студенческая мурцовка, надоел пятилетний семинарский великий пост…

— Вы в семинарию пошли по велению сердца? — спрашивает священник, от души желая простить молодому человеку все его заблуждения и пороки за чистую веру в бога, за преданность святой церкви, за искру божию в этих юношеских пока глазах.

— Как вам сказать! — простодушно отвечает отец Михаил. — Мама очень не хотела, чтобы я пошел в армию. Да и я туда не стремился… Поступил… Сначала как-то неловко было… А потом привык. Я уже и сейчас зарабатываю больше моего брата — он инженер-строитель, в Днепродзержинске работает. Я матери аккуратно деньги посылаю. От нее такие хорошие письма получаю. Теперь задача — жениться на хорошей девушке, чтобы не шлюшка была…

Он задумывается на минуту.

— Я с одной в Загорске сговорился. Она на все была согласна. Я ей говорю: «Я буду попом», а она говорит: «Мне все равно, хочу отсюда уехать!» Все было сладили, да тут ректор посмотрел как-то на нее и руками всплеснул: «Да это же Нюрка-балаболка! Маруся, дающая взаймы!» Такой скандал вышел… А откуда он ее знает? Нюрку-то?

«Столпы веры!» — с досадой думает отец Георгий, сердясь на себя за этот разговор. Чего хотел от молодого парня? Чтобы он оказался подвижником, новым Николаем-угодником, Андреем Первозванным, распятым на косом кресте, святым Себастьяном, убитым стрелами римских воинов? Вера сама не рождается. Надо ее возбудить! И волну в море поднимает ветер. А какой же ветер нужен для того, чтобы священнослужитель ощутил эту веру, если в духовное учреждение его потянули своекорыстные расчеты, жажда хорошей жизни! Может быть, чистая вера прихожан заразит отца Михаила! Пройдет время, и молодой человек почувствует, что он сосуд божий, утоляющий жаждущих и насыщающий алчущих пищей духовной. Однако жизненный опыт отца Георгия тихонечко подсказывал ему, что с годами вера не укрепляется, а слабеет, когда человек начинает вдумываться в догматы веры, вынужденный отвечать на вопросы людей и вынужденный увидеть то, что от него скрывали в семинарии, что затушевывали отцы педагоги со всем искусством риторов, на какое были способны.

Долго после этого разговора он и сам-то не может представить себя сосудом божьим, из которого можно утолить чью-то жажду. Невольно лезут в голову какие-то дрянные мысли, позорные мысли о тряпках, о вещах, которые давно хотелось иметь, по которые невозможно было иметь в его бухгалтерском бытии с зарплатой по системе «не до жиру, быть бы живу» и которые сейчас можно, наконец, приобрести, — все-таки тут…

Все-таки как развращает душу эта бездонная, неиссякаемая касса, может быть — величайшее чудо, которое действительно сотворила церковь, сказав однажды простые слова: «Рука дающая да не оскудеет!»

Молитвы не идут ему на ум.

Боженька горестно глядит на него с высокого неба. «Отец Георгий! Отец Георгий! — кричит он, но не может прервать глубокого раздумья попа. — Да отжени ты от себя эти греховные думы-то! Ведь к тебе люди с чистою верою идут!» Ключарь Петр криво усмехается: «Идут, конечно, боже… на грош пятаков купить!» Отец Георгий посматривает на небо. Ой, кажется, услышал! Тут бы его священным-то писанием бы и трахнуть. «Подумай о душе, подумай о малых сих!» Сказано в священном писании… Ох, кто их знает, что там сказано! Сказано так много, что концы с концами не свяжешь! Хорошо попам — уж их там, в семинариях да академиях, учили, учили, учили!.. А я — необразованный! — боженька сокрушенно качает головой. «Учили! — сердито думает Петр. — Из церковной кружки в карман!» — «Ох и нехорошие нынче попы пошли!» — горюет боженька. «А раньше-то они другими были? Ах, боже, боже, вы как малое дитя, вам покажи палец, скажи „карандаш“ — и вы поверите!.. Оставьте их! Они же о вас не думают!»