Дмитрий Нагишкин - Созвездие Стрельца

• Название: Созвездие Стрельца
• Автор: Дмитрий Нагишкин
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Писатель Дмитрий Нагишкин (1909–1961) хорошо известен читателям как автор романа «Сердце Бонивура».

«Созвездие Стрельца» — последнее произведение писателя, законченное им незадолго до смерти.

На примере нескольких семей, живущих и работающих в дальневосточном городе, в романе показано, как жил наш Дальний Восток в последние дни Великой Отечественной войны и в первые послевоенные месяцы, как самоотверженно трудился он во имя Победы.

---

Этот закон действительно выдумал папа Дима, ища таких, которые, в отличие от законов государства, были бы краткими и исчерпывающими и не позволяли бы производить различные юридические толкования. И папе Диме пришлось подниматься, что он и сделал, — с охами и вздохами, со стонами и кряхтением, потому что, кажется, больше всего на свете он любил утренний сон. В эту минуту он несколько пожалел о том, что законы, сформулированные им, не допускают возможности различных толкований, хотя вообще-то всегда восхищался их предельной краткостью и ясностью.

Мама же Галя, высказав исчерпывающе полно свое отношение к затее мужа, напоила обоих Вихровых чаем с тутовым джемом, что было ее подарком домашним, так как папа Дима очень любил разные варенья. Правда, варенья она не достала, но джем то же самое, только погуще!

— А что такое тутовый? — спросил Игорь, получая свой хлеб, намазанный джемом. Что такое джем, он уже знал, хотя и имел дело с этим изделием не так часто, как ему хотелось бы.

— А это значит — все тут! — не удержался папа Дима, поглядывая на коричневую массу джема, более похожую на сапожную пасту, и покрутил вокруг банки указательным пальцем.

— Не остроумно! — сказала мама Галя и выгнала Вихрова и вихренка прочь из-за стола и из дома, добавив: — Ну, хоть то хорошо, что я без вас и отдохну и все, что надо, сделаю…

— Все к лучшему в этом лучшем из миров. Это утверждал еще Панглосс! — сказал папа Дима, намекая на то, что если мама Галя пришла к такому выводу, то стоило ли перепиливать ему шею из-за этого похода!

— Попробуй простуди только ребенка! — напутствовала мужа Галина Ивановна.

С тяжелым сердцем — дернула его нелегкая вчера, проходя мимо Генки у ворот, где он любил стоять в ожидании матери, поговорить с мальцом, да еще и пригласить его с собой на демонстрацию! — он постучал в дверь Луниной.

— Я за вашим сыном! — сказал он.

— Да он уже удул! — сказала взмыленная Фрося, вытирая о фартук измазанные до самого локтя руки. — На улице вас ждет!

— Так вы не беспокойтесь о нем! — предупредил Вихров.

Но Генки не было ни у ворот, ни на улице…

Где ты, Генка?

…Вихров добрался до своей колонны, еще издали увидев физиономию жуковатого Андрея Петровича и Сурена, который, словно башня, возвышался над колонной — рост у него был для этого вполне подходящий.

— «Уж полночь близится, а Германна все нет!» — сказал Андрей и показал на часы, выразительно глядя на Вихрова с сыном.

— Да нет! У нас, кажется, все в сборе! — обеспокоенно сказал Сурен, назначенный руководителем колонны, и стал озираться во все стороны: неужели кто-нибудь не смог принять участие в праздничном шествии?

— Беда! — усмехнулся Андрей. — Беда, когда сразу не доходит!

— Да, совершенно верно! — отозвался Сурен. — А что ты имеешь в виду?

— Жирафа!

Колонна чуть продвинулась по улице, и Сурен, влекомый долгом, отошел от Андрея, немного хмурясь, — он не любил иносказаний.

…Мама Галя с ее рациональным мышлением, которое Вихров всегда ставил в особую заслугу жене, признавая это как факт весьма большого значения в их семейной жизни, была вправе считать папу Диму конченым человеком, если он отважился идти на демонстрацию, да еще с сынишкой.

Идти в колонне демонстрантов было, конечно, и радостно и гордо, чувствуя локоть к локтю своих хороших товарищей, с которыми делишь пополам и радость и горе. И, конечно, высокие патриотические чувства пробуждались в душе у каждого, кто в ногу с другими шагал мимо трибуны, и уважаемые люда, с которыми Вихров почти не мог встретиться в обычных обстоятельствах по разности масштабов выполняемой работы, — командующий армией, секретарь райкома и председатель крайисполкома и другие не менее важные и ответственные товарищи — приветствовали его с этой трибуны, и делали под козырек, и помахивали шапками, и трепали в воздухе ладошками, и выкрикивали лозунги.

С другой стороны, за эти чувства приходилось как бы расплачиваться долгим ожиданием выхода на площадь в окрестных улицах и переулках, крутясь по ним так, как за неделю до праздника крутился на плане города карандаш лица, ответственного за прохождение колонн. Но и карандаш стачивался изрядно, пока не вычерчивал подходящую трассу. А трудящиеся очень уставали, стекаясь к месту сбора, потом в колонне занимая свое место для исходного положения, потом — наступая друг другу на пятки, чуть двигаясь по этой трассе и не имея возможности ни присесть, ни уйти. Они пережидали построение воинских частей на площади, и объезд командующего, и речь его, и торжественный марш войск — на ногах с семи утра до трех-четырех часов дня…

Вихров понадеялся, что Игорь будет ходить ножками.

Это был ясный просчет. И когда у папы Димы от тяжести Игоря, который все время просился на руки, заныло между лопатками и заломило поясницу, он еще раз убедился в том, что как крупный мыслитель мама Галя оставляла за флагом и Сократа, и Сенеку, и полтора десятка гречневых, то есть грецких, — тьфу! — греческих мыслителей.

Он вздыхал, попыхивал, поглядывал на часы и с удовольствием бы включил машину времени на индекс «вперед», если бы сна у него была. С какой радостью услышал он частое «ура», когда командующий стал объезжать с поздравлением войска на площади, затем залпы артиллерийского салюта после поздравления им войск и трудящихся с праздником Первого мая и гимн, далеко разнесшийся с площади по всему городу.

— Са-лют! — сказал Игорь и захлопал в ладошки.

— Твой сын растет под гром салютов, Димитрий! — сказал Андрей, ища глазами своего сынишку — пронзительного парня! — который, спеша попасть на площадь, все ускорял шаг и уже был совсем в чужой колонне, где-то далеко впереди.

— Ну положим, начал-то он под похоронный звон сообщений об отступлении! — отозвался Вихров. — Сорок второй, Андрюша!

— Ничего! Лучше начать за упокой, а кончить во здравие, а не наоборот!

Сурен подошел к друзьям поближе. Лицо его выражало внимательность и любезность. Он, слегка наклонясь, спросил:

— Есть какие-нибудь новости, друзья?

— Нет, — ответил Андрей озабоченно. — Понимаешь, мы временно лишились антенны, и прием сообщений по радио был прекращен…

— Антенны? — спросил Сурен, боясь подвоха.

— Но положение уже исправлено…

— О Гитлере ничего не передавали? — оживленно сказал Сурен. — Были слухи, что он скрывается в бункере Государственной канцелярии или даже что покончил с собой. И что остальная шайка бежала из Берлина… Говорят, что войска наши взяли первомайское обязательство — в подарок родине прикончить сопротивление врага в Берлине! А ты что слышал?

— Да слышал, что воевать не одно и то же, что свеклу садить. Понимаешь, со сроками трудно, расписание никак не удается составить!

— Андрей! Я это слышал от лиц, вполне заслуживающих доверия. От лиц хорошо информированных! — горячо сказал Сурен. — Я не допускаю мысли о том, чтобы они могли быть введены в заблуждение или чтобы они…

Залпы салюта гремели на улицах, подходящих к площади Ленина. Там стояли длинностволые орудия с воздушными амортизаторами, нашлепкой гнездившимися на конце ствола. Расчеты работали словно напоказ. Заряжающие, точно игрушки, подбрасывали папуши с зарядами, которые мгновенно исчезали в казенной части, будто проглоченные. Замковые делали свое дело: короткий рывок — и в сторону! — пушка выбрасывала в воздух огненный сноп без дыма, ствол откатывался, будто пушка приседала, выплюнув огонь, и тотчас же шел в исходное положение, как бы стремясь взглянуть вслед, куда огонь улетел. Воздух тяжко расседался от выстрела. Гром лениво перекатывался по крышам соседних домов, ставя точки в конце каждой музыкальной фразы гимна, заглушавшегося залпами. Тротуары домов, возле которых стояли пушки, были густо облеплены ребятишками. Бог знает, как они просочились туда через цепи милиции — пешей и конной, но они наслаждались зрелищем: визжали, кричали, затыкали уши, уже оглохнув от первого же залпа, и разевали галочьи рты, как птенцы в гнезде, ибо кто-то из них, абсолютно осведомленный обо всем на свете, все кричал, что надо разинуть рот, а то барабанная лопнет. Озорники же, в которых даже артиллерийские залпы не могли остановить зуда в руках и в голове, совали свои грязные пальцы в открытые рты, чем пугали до полусмерти доверчивых простаков.

— Ту-да! — сказал Игорь отцу, всем телом тянясь к пушкам, чуть не сваливаясь сам и чуть не сваливая папу Диму с ног. — Ту-да!

— А он, мятежный, ищет бури, как будто в буре есть покой! — сказал важно Сурен и добавил, подумав: — Вот, Димитрий, видишь, в наших детях с младенчества зреет готовность к новым классовым битвам! Это, видимо, воспитано в них двумя поколениями борцов…

— Типун тебе на язык! — сказал Андрей Петрович. — Не хватало еще одной мировой войны!