Юрий Слёзкин - Ольга Орг

• Название: Ольга Орг
• Автор: Юрий Слёзкин
• Издательство: Совпадение
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-903060-25-2

Роман талантливейшего незаслуженно забытого русского писателя Юрия Львовича Слёзкина (1885—1947) «Ольга Орг» (1914) за короткий период выдержал до десятка изданий, был экранизирован и переведен на шесть европейских языков. В нем выведен новый тип девушки, новая героиня эпохи крушения идеалов буржуазного общества. Обнаружив фальшь, лицемерие буржуазной морали, гимназистка Ольга Орг, дочь крупного губернского чиновника, сбрасывает ее оковы, но перед ней нет ни путей, ни идеалов…

---

Или это была бессознательная душевная тоска, которая томит всякого при виде того, что когда-то радовало, а теперь утратило свое обаяние?

Как знать!

Когда зажигалась елка, после кутьи, подаваемой со звездою, все шли в гостиную.

Виталий Августович, посмеиваясь, смотрел на дерево, выкуривал свою сигару и пел немецкую песенку «О Tannenbaum…» {14}. Аркадий с презрительным видом обрывал мармелад и, проглатывая его, думал о том, как бы улизнуть скорее. Старая бабушка, мать хозяина, которой в обыкновенную пору не было видно, выходила с своим вязаньем и с любопытством ждала подарка. Она одна, кажется, из всех членов семьи, из милости живущая у своего сына и нелюбимая им за свою старость и ненужность, верила в какой-то семейный очаг и общую объединенность. Для нее это был семейный праздник, такой, каким он должен быть у всех порядочных людей.

Ксения Игнатьевна, взвинченная, нарядная, раздавала подарки хозяину, бабушке, сыну и дочери. Прислуга, празднично разодетая, тогда же получала свою часть. Гостей в этот вечер не принимали.

XIII

Мужчины сегодня очень скоро исчезли, и остались в большой гостиной, где тихо потрескивала догорающими свечами высокая, осыпанная ватой и блестками елка, три женщины: бабушка, мать и дочь. Три женщины — три поколения.

Старуха дремала над своим вязаньем, Ксения Игнатьевна играла Шопена.

Ольга сидела, забившись в угол, смотрела на огни елки и слушала. Потом, не выдержав, просила:

— Мама, да перестань же!

Ксения Игнатьевна нервно оборвала игру, остановив на дочери свой лихорадочный взгляд. Она всматривалась в знакомые черты дорогого ей лица и не могла понять, отчего такими чужими казались они ей.

Этот спокойный белый лоб, этот тонкий, с глубоко вырезанными ноздрями нос, эти холодные, переменчивые глаза, этот рот, таинственно и загадочно приподнятый острыми углами кверху,— все это молодое лицо в нимбе темно-русых волос разве принадлежало ее дочери, маленькой куколке Оле?

Что-то враждебное было в этом лице, что-то затаенное, что-то свое, только свое, тайное.

— Что с тобою, Оля? — спросила мать.

— Ах, да ничего, мама. На меня действует твоя игра. Я не могу, не могу!

Она встала с кресла и прошлась по комнате, закинув за шею руки и прикусив губу. Она старалась не думать ни о чем, но вместе с обычной рождественской тоской ее охватывала безнадежность. Перед ней стоял ее незнакомец, мелькнувший в темном проходе вагона и уплывший далеко, в снежные поля. Где он? Кто он?

Как хотелось бы ей узнать хотя бы его имя, только имя, которое можно было бы повторять и тем приблизить его к себе. Она пробовала улыбнуться над собою, ее поражало, что она, всегда такая холодная, неожиданно для себя начала грезить о любви этого человека.

Нет, ей мало его имени. Ей нужно снова увидать его, слышать его голос, дотронуться до его руки, заглянуть в его душу.

Сперва она слепо верила в какое-то чудо, она даже сказала Лене, что он ее любит. Но после, когда, почувствовав себя в объятиях Ширвинского, она, обезумев, отвечала ему на его поцелуи, когда она на мгновение оживила свою грезу и вдруг осталась одна и поняла, что его нет с нею, что его, может быть, никогда не будет, ее охватило тупое отчаяние.

Она могла кричать, плакать, искать по свету и никогда не найти его. Да полно, был ли он на самом деле, не пригрезился ли он ей?

Нет,— увы! — это не была греза, которую может сменить другая, это была действительность, никогда не повторяемая.

Еще так недавно ей казалось, что он с нею, она жила его образом, но теперь, с бешеными поцелуями Владека, она поняла, что его нет. Его не будет.

Повторяя мысленно эти слова: «его нет и не будет», Ольга чувствовала, как постепенно деревенеет ее душа. После острой тоски это холодное спокойствие казалось благостным. Она стискивала зубы и повторяла еще: «его не будет, его никогда не будет… и пусть, пусть…»

Что же, будем как другие! Довольно фантазий. Ты хочешь поцелуев,— целуйся; хочешь богатства,— продай себя как можно дороже. Все это вздор. Не тебе же плакать! Ведь тебе приятны были поцелуи Мравина-Севского? А Ширвинский, который пугает тебя и манит своею страстью, своим упорством? А Вася, этот мальчик со своими грешными глазами? Ведь они все тянутся к тебе, ведь они все, каждый по-своему, манят тебя, грезят о тебе… Зачем же тебе тот, неведомый?.. Любовь? А кто сказал тебе, что их чувство не любовь, что ты их не любишь? Когда вот от поцелуев актера ты счастлива, от объятий Ширвинского у тебя кровь приливает к вискам?..

Ольга остановилась перед матерью.

— Мама, скажи мне, ведь я очень хорошенькая?

— Что за вопрос!

— Да нет, скажи мне правду.

Ксения Игнатьевна протянула к дочери руки.

— Ведь ты знаешь, что ты для меня прекрасна…

— Только для тебя?

— А ты кому бы хотела еще нравиться?

Мать привлекла тоненькую талию девушки к себе и с нежностью заглядывала в ее серые, теперь надменно блестевшие глаза.

Ольга вздернула плечами.

— Я ведь знаю, что я многим нравлюсь… но это вздор. Ты скажи, на что мне рассчитывать?

— Я не понимаю, Ольга, о чем ты?

— Ах, Боже мой… какая ты наивная, мама. Я не хотела бы продешевить себя…

Она спокойно смотрела в лицо матери.

Ксения Игнатьевна с испугом отшатнулась от нее.

— Что за цинизм? Опомнись. Откуда эти мысли? Или скажи, что ты пошутила, успокой меня, слышишь! Ну, молчи, не говори лучше, не говори. И это ты, моя принцесса! Ты, которую я так обожала! Где у тебя душа, где совесть? Я отдала тебе все, я окружала тебя заботой, лаской, я научила тебя молиться… Ты была такой чистой, такой тихой… Да нет, нет, этого не может быть… Посмотри, посмотри же на меня, дай мне свои глаза… Ну, вот так — они меня не обманут. Скажи, ты ведь такая же, как была? Да…

Ольга опустилась на колени перед матерью.

Ксения Игнатьевна держала ее голову в своих похолодевших руках. Одна щека ее и веко нервически подергивались.

— Успокойся, мама. Я не хотела огорчить тебя.

— Ну да, я знала же это… довольно того, что твой брат…

Ольга перебила ее:

— Мой брат не хуже и не лучше других. Он таков, каков есть, но он, к счастью, мужчина. И потом я вовсе не беру своих слов обратно. Я спросила тебя совсем серьезно. Видишь ли, я считаю, что ты исковеркала свою жизнь…

— Что?

— Да, да, мамочка… ты не волнуйся, ты слушай… Я знаю, что ты была очень и очень хорошенькой, ты и теперь у меня красивая…

Ольга провела своей тоненькой ладонью по бледной щеке и волосам матери.

— Не перебивай меня. Ты отдала эту красоту, свою молодость моему отцу и вот какой теперь стала…

— Ольга! Ты же знаешь, как я любила его.

— Ну да, знаю. Ты хотела быть счастливой и была ею только мгновение. Я не такая — мне нужно много счастья.

— Этого хочет всякая. Полюбишь, выйдешь замуж…

Ольга засмеялась, припав щекой к коленям матери.

— Мамочка, мамочка, какая ты глупая.

Она смеялась все больше. Ей стало жаль свою мать, потом себя. Слезы навернулись на ее глазах.

Ксения Игнатьевна нагнулась над нею. Непонимающая, сбитая с толку, испуганная, она силилась проникнуть в эту ставшую теперь чужой душу. У нее самой подступали к горлу нервические спазмы.

— Скажи, радость моя, ты любишь кого-нибудь?

Ей казалось, что она нащупывает что-то в окружавших ее потемках.

— Ах, не знаю, не знаю, ничего не знаю…

Ольга плакала. Окаменелость оставила ее.

— Назови мне его,— просила ее мать.— Ведь это так понятно… назови его…

Ольга вдруг подняла голову. Она посмотрела на мать широко открытыми строгими глазами, полными слез:

— А что ты мне скажешь, мама, если я тебе отвечу, что не знаю его имени. Совсем, совсем не знаю, кто он.

— Значит, его нет?

Она молчала. Глаза ее высохли, но в груди что-то жгло. Мать уронила свою голову на лицо дочери. Она шептала молитву.

Бабушка мирно спала над своим вязаньем. Кое-где на елке вспыхивали догорающие свечи.

XIV

В этот вечер Ольга рано пошла к себе в комнатку. Она разделась, поставила на ночной столик свечу и начала писать свой дневник, который вела урывками на клочках бумаги и в разных тетрадях. Написала несколько строк и задумалась.

Слишком сложно было у ней на душе, и она не могла всего передать, что чувствовала.

Наконец она задула огонь и затихла, подобрав под себя ноги и спрягав ладони между худых колен.

Но заснуть ей не удалось. Только-только ее мысли стали принимать живые формы, как дверь в ее комнату скрипнула, и вошел Аркадий.

— Ты не спишь еще? — спросил он, чиркая спичками и зажигая свечу.

— Нет, а что такое?

Ольга снова села на кровати, готовая слушать. Брат примостился около нее.

Они часто так говорили по ночам. Девушка не стеснялась брата.