Евгений Пермяк - Сегодня и вчера

• Название: Сегодня и вчера
• Автор: Евгений Пермяк
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

В книге представлены избранные произведения Евгения Андреевича Пермяка.

Творческий путь писателя неразрывно связан с трудовым Уралом, где Е. А. Пермяк родился и прожил более тридцати лет. Романы «Сказка о сером волке», «Старая ведьма» и «Последние заморозки» посвящены нашим дням, жизни народа уральских городов и деревень.

Рассказы из цикла «Приключения друзей моей юности» («Саламата», «Шоша-шерстобит», «Страничка юности») и другие знакомят читателя с сибиряками, жителями Кулундинских степей, где автор работал в двадцатых годах.

Раздел сказок продолжает главную тему творчества Е. А. Пермяка — человек и труд — и отличается стилевым своеобразием, богатством образного языка.

---

Но желание видеть ее было велико. Если он станет перед нею на колени, а потом падет ниц и скажет: «Я так долго хотел услышать из уст твоих отпущение незамолимых грехов моих», — может быть, она и не прогонит его?

Нет. Ему нужно найти другие слова. Ему нужно рассказать правду о том, как счастливый случай выболтал к ней дорогу, и не напускать никакого тумана. Бог для ее сердца будет плохой отмычкой. Но ведь Трофим и в самом деле не преследует никакой корысти. Ему нужно видеть ее и сказать ей, что он любит ее одну, и даже если ему казалось, что Эльза была любима им, то это случилось потому, что ее сатанинская бесстыдная плоть полонила его. И это нужно было сказать Дарье, чтобы она знала, как в этих лесах началось и кончилось его счастье и что только здесь останется продолжение его рода, который не хочет и, наверно, не должен узнавать в нем своего отца и деда.

Вечерело. Лес смолкал. Ни ветерка, ни писка птенца. Солнце было еще высоко, и на верхушках елей густо зрели в его лучах золотые шишки.

Все живое оставляет после себя потомство. И ель, и папоротник, и замеченный Трофимом под елочкой мухомор.

И зачем не ответил тогда Трофим девствующей во вдовстве Марфе и не вошел в ее тосковавшую по мужику избу! Может быть, теперь он бы и не оказался таким одиноким.

Где-то далеко, очень далеко заговорил мотоциклет. Несомненно, это возвращался Андрей Логинов. Трофиму не следует встречаться с ним в двух-трех верстах от Митягина выпаса. Об этом завтра же будет известно Дарье.

Пойти назад по дороге в Бахруши?.. Но далеко ли уйдешь? Главный механик нагонит и спросит Трофима, как и зачем он забрел сюда.

А мотоциклет все ближе и ближе. Самое верное — спрятаться в молодом ельничке, а потом, пропустив Логинова, пойти ближней тропой, если она не заросла. Так он и сделал.

В густом еловом молодняке не раз хоронился он с Даруней от чужих глаз и часами просиживал, но замечаемый даже птицами.

Мягок и сух лесной покров в жарком июле. Как на хорошей постели, лежит Трофим. Здесь еще гуще пахнет грибами и ярче видится прожитое.

Мотоциклет замолк. По дороге прошла комолая коза. Наверно, та самая блудня, которую искала встречная женщина в розовом полушалке.

Мотоциклет снова объявил о своем приближении «и наконец показался. Трофим прижался к земле, пригнул голову, чтобы видна была дорога.

Это был он. В коляске мотоциклета сидела девушка в голубом сарафане. Она сказала Логинову:

— Дальше бабушка не велела…

— Я знаю, — ответил Андрей.

Девушка легко выпрыгнула из коляски и протянула руку.

— Завтра приезжай пораньше.

— Да как же пораньше… Надежда Трофимовна по воскресеньям рано не встает.

— А ты разбуди маму.

— Это все равно… Пока до завода да обратно… Да она и забоится скорой езды… Вот тебе и три часа. Раньше одиннадцати не приехать… Погоди, Катя, не уходи… Посиди в коляске. Еще мало времени.

Если бы Андрей не назвал Катю по имени, если бы Катя не произнесла ни единого слова своим тягучим и певучим, никогда не смолкавшим в ушах Трофима голоском, если бы Катя встретилась Трофиму на Бродвее или в самом неожиданном месте, он все равно остановился бы и окликнул ее: «Даруня, как ты попала сюда?»

Ни одежда, совсем не похожая на ту, что носили сорок лет тому назад, ни две косы, заплетенные вместо одной, ни слова, которых не знала Даруня, — ничто не помешало бы узнать ее.

Холодный пот крупными каплями покатился по лицу Трофима, заливая его глаза. Он пошевелился, чтобы достать из кармана платок. Катя повернула голову в его сторону.

— Да что это, право, мы, Андрей, ни туда и ни сюда… Проводи уж лучше меня… Мне как-то не хочется тут сидеть.

Катя снова выпрыгнула из кабинки, а Логинов стал заводить мотоциклет в ельник, чуть было не коснувшись передним колесом Трофима. Затем Катя и Андрей, взявшись за руки, медленно пошли по дороге обратно к Митягину выпасу. Трофим, проводив их глазами и дождавшись, когда пропадут их голоса, поднялся. Пот лил не переставая, в висках стучало.

Постояв у ели, он наскоро набил трубку и направился прямиком через лес с твердым намерением вернуться в эту же засаду, чтобы хоть краем глаза увидеть свою дочь Надежду.

XXXIII

В субботу вечером Петр Терентьевич сидел в молодой голубой рубашке за вечерним чаем. Причесанный нежной рукой Елены Сергеевны, он пребывал в самом разотличном настроении. Бахрушин только было хотел начать рассказывать жене, до чего хорошо кончились его ряды-переряды с железнодорожниками, как звякнула щеколда и на дворе появился Тейнер.

— Если товарища Пэ-Тэ Бахрушина нет дома, то скажите ему, Елена Сергеевна, что совершенно одинокий и «спозабытый, спозаброшенный» иностранец хочет вызвать сожалеть у местного населения…

— Давай, давай, казанская сирота, американское сосуществование… Самовар на столе, витамины в графине, — отозвался Петр Терентьевич, приглашая Тейнера. — Коли слаще поешь, пьянее попьешь, может, и напишешь лучше…

— Нет, нет, Петр Терентьевич, американская пресса не продается и не покупается. Но!.. Я говорю «но», — сказал Тейнер, входя, раскланиваясь и притопывая, — но если хозяин не поскупится, великий империалист Тейнер, может быть, станет добрее.

— Очень рады, очень рады! — пригласила Елена Сергеевна Джона, наряженного в клетчатую, расписанную обезьянами, шестернями и пальмами рубаху-распашонку, заметив: — Ну до чего же наряден нынче мистер Тейнер, чего только наши бабы смотрят…

— О! Не шутите… Я уже имею заманчивое предложение Тудоихи сходить за грибами.

После памятной размолвки на участке, где росла ранняя капуста, у Бахрушина с Тейнером снова установились дружеские отношения.

— Ну и что же мы имеем на сегодняшнее число, господин сочинитель? — спросил, усаживая Тейнера, Бахрушин.

— Начало без конца.

— А где же конец?

— У Дарьи Степановны.

— Гм… Так ведь она-то в этом деле, насколько я понимаю, сбоку припека. Все-таки главная цель в вашей книжке — это колхоз, увиденный глазами Трофима и вашими глазами…

— Это цель! Но она не должна быть на виду… Вы не знаете нашего читателя… Он хочет, чтобы для него развязано было все. Сделайте так, чтобы Трофим Терентьевич встретился с Дарьей Степановной.

— А как я это могу?.. Я даже не знаю, где она находится.

Тейнер заглянул в глаза Петру Терентьевичу, улыбнулся и сказал:

— Если вам мешает только это, то я вам подскажу, где сейчас находится Дарья Степановна.

Петр Терентьевич в свою очередь заглянул в глаза Тейнеру:

— А откуда вам известно ее местонахождение?

— Ах! Не спрашивайте… Я совершенно напрасно оказался журналистом. Мне нужно было стать детективом. Сыщиком. Слушайте… Недавно мне пришло в голову позвонить дежурной телятнице. И я спросил ее, как обеспечить очерк в газету о Дарье Степановне… И она сказала, что Дарья Степановна отдыхает сейчас на Митягином выпасе со своими внуками. Я сказал «спасибо» и повесил трубку…

— И вы поверили этому, мистер Тейнер?

— Нет. Я решил проверить и позвонил на Митягин выпас и попросил к телефону Дарью Степановну. И мы очень мило поговорили и условились о встрече.

Бахрушин поежился на стуле, переводя глаза то на жену, то на Тейнера, будто говоря этим: «Ишь ты, какой ловкач!»

А Тейнер продолжал:

— И я вскоре побывал у нее. И я записал все необходимое на тот случай, если Трофим Терентьевич не встретится с нею и у меня пропадут самые интересные главы моей книги.

— Ну, коли так, то кто же вам мешает сводить туда Трофима?

Тейнер ответил на это:

— Одна из моих прабабушек была англичанкой, и говорят, что несколько капель ее благородной крови передалось мне. С тех пор я себя чувствую джентльменом, с одной стороны, и провокатором — с другой. Поэтому я не мог под вашей гостеприимной крышей рассказать Трофиму Терентьевичу то, что вы делаете для него тайной.

— Благодарю вас, если вы говорите правду, мистер Тейнер.

Тейнер поклонился и ответил:

— Я стараюсь всегда говорить правду… И, может быть, вовсе не потому, что это приятно для меня… Это выгодно.

— Выгодно? — спросил Бахрушин. — Это как же так?

— Очень просто. Одна ложь всегда рождает вторую, вторая — третью, третья — четвертую, и так до тех пор, пока ты не запутаешься во лжи и не скажешь правду… Я не вижу в этом выгоды и предпочитаю сразу говорить то, что есть. Это нелегко, но что же делать! Приходится.

Бахрушин и Елена Сергеевна одобрительно захохотали. А Тейнер стал показывать снимки, сделанные им на Митягином выпасе.

— Я нахожу ее живописной и в эти годы, — сказал он, положив на стол цветной снимок, на котором Дарья Степановна стояла в окне дома Агафьи вместе с маленьким внуком. — Не находите ли вы, Петр Терентьевич, что таким же мальчиком рос его дед?