Жан Эшноз - Я ухожу

• Название: Я ухожу
• Автор: Жан Эшноз
• Издательство: Издательство «МИК»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-87902-096-7

Феррер, владелец картинной галереи в Париже, узнает, что много лет назад на Крайнем Севере потерпела бедствие шхуна «Нешилик», на борту которой находилась ценнейшая коллекция предметов древнего эскимосского искусства. Он решает отправиться на поиски сокровища, тем более, что его личная жизнь потерпела крах: он недавно разошелся с женой. Находки и потери — вот лейтмотив этого детективного романа, где герой то обретает, то теряет сокровища и женщин, скитаясь между Парижем, ледяным Севером и жаркой Испанией.

---

Да вот примерно и все: трапезы, богатые жирами, проходили в положенные часы, бар ежевечерне открывался на какие-нибудь полчасика только-только пропустить одну-две кружки пива. После первого дня на борту, который Феррер посвятил знакомству с судном, погода затуманилась и стала активно портиться. В иллюминатор своей каюты Феррер увидел проплывший мимо, по правому борту, Ньюфаундленд, затем ледокол прошел вдоль побережья Лабрадора до бухты Девиса, а оттуда к Гудзонову проливу, и за все это время моторы так ни разу и не включились на полную мощность.

Застывший воздух над высокими утесами охряно-коричневых и лиловатых оттенков был ледяным, а значит, тяжелым; он грузно давил на такое же застывшее море мутного, серо-желтого цвета; ни единого дуновения ветра, ни единого корабля, а вскоре практически ни единой птицы тут не было, и ничто не оживляло пейзаж хоть каким-нибудь звуком или движением. Пустынные прибрежные скалы, заросшие мхом и лишайниками и оттого похожие на скверно выбритые щеки, крутыми уступами падали в воду. Сквозь непреходящий туман можно было скорее угадать, чем увидеть, ледники, с черепашьей скоростью сползавшие с их верхушек. Вокруг стояла мертвая тишь, и так продолжалось до тех пор, пока судно не встретилось с паковым льдом.

Вначале он был сравнительно тонок, и ледокол мог прокладывать себе путь обычным ходом. Но вскоре лед стал настолько плотным, что дальше так идти было невозможно; теперь корабль взгромождался на припай, разбивая его своим весом; лед расходился, и длинные извилистые трещины змеились во все стороны до самого горизонта. Феррер забрался в носовой отсек судна и, отделенный от льда одной только металлической перегородкой толщиною шестьдесят миллиметров, прислушивался к этому близкому шуму, напоминавшему хрипы, вздохи и шепоты привидений в замке, а также лязг их цепей. Однако, взойдя на мостик, он различал только легкое мерное потрескивание — с таким звуком рвется ветхая материя или опускается на дно атомная подводная лодка, где экипаж мирно жульничает за картами в тщетном ожидании нового приказа.

Итак, ледокол шел вперед, шли и дни. В поле зрения не наблюдалось никаких кораблей, если не считать одного встречного судна того же типа. Ледоколы постояли бок о бок примерно с час, пока капитаны обменивались лоциями и новыми данными, а затем пошли каждый своим путем. Это были места, куда никто и никогда не заглядывает, хотя на владение ими претендует немало стран: скандинавы как их первооткрыватели, Россия как близлежащая держава, Канада, которая совсем рядом, и Соединенные Штаты, ибо они — Соединенные Штаты. Пару раз с борта можно было увидеть заброшенные поселки на побережье Лабрадора, некогда построенные — и построенные прекрасно, от электростанции до церкви, — правительством для блага туземцев. Однако эти последние, не будучи приспособлены к цивилизации, разрушили поселения дотла, а сами ушли прочь, на погибель. Рядом с развороченными бараками то там то сям на высоких деревянных перекладинах еще болтались высохшие тюленьи туши — жалкие остатки пищевых запасов, предохраняемых таким образом от белых медведей.

Все это было интересно, все это было пустынно и грандиозно, но через несколько дней слегка поднадоело. И тогда Феррер стал усердно посещать библиотеку, отыскивая там классиков полярных исследований — Грили, Нансена, Баренца, Норденшельда — и видеофильмы всех жанров, в первую очередь, разумеется, таких, как «Рио-Браво» и «Kiss me deadly»[1], но также «Развратных кассирш» или «Ненасытную стажерку». Эти последние видеошедевры он отважился попросить лишь после того, как убедился в связи Брижит с радистом; утратив надежду на успех, он перестал бояться дискредитировать себя в ее глазах. Впрочем, опасения его были напрасны: Брижит с неизменной материнской снисходительной улыбкой и полнейшим равнодушием вписывала в регистрационную книгу что «Четыре всадника апокалипсиса», что «Всади поглубже!» Улыбка ее была до такой степени безмятежной и поощрительной, что вскоре Феррер начал вполне бессовестно выдумывать себе всяческие легкие недомогания — головную боль или ломоту в суставах, дабы раз в два-три дня претендовать на медицинское обслуживание — то компрессы, то массаж. И, нужно сказать, в первое время это ему неплохо удавалось.

5

Что ему удавалось гораздо хуже, шестью месяцами раньше, так это дела в галерее. Ибо в тот период, о котором я повествую, рынок искусства выглядел отнюдь не блестяще, так же, кстати, как не блестяще выглядела и электрокардиограмма самого Феррера. Он и раньше перенес несколько сердечных приступов и даже легонький инфаркт, впрочем, без особых последствий, разве что ему пришлось отказаться от курения, — в этом вопросе кардиолог Фельдман был неумолим. И если прежняя жизнь Феррера, размеченная сигаретами «Мальборо», напоминала подъем на веревке с узлами, то отныне ему, лишенному табака, приходилось, можно сказать, взбираться вверх по бесконечному, совершенно гладкому канату.

За последние годы Феррер собрал вокруг себя небольшую группку художников, которых регулярно посещал, нерегулярно наставлял и уж совершенно определенно раздражал. Среди них не было скульпторов, ввиду его прошлого, зато имелись живописцы — Беклер, Спонтини, Гурдель и, главное, Мартынов, который в то время резко пошел вверх, работая исключительно в желтой гамме; ну и еще несколько других. Например, Элисео Шварц, специалист по предельным температурам и изобретатель мехов в виде замкнутой цепи («А почему бы не добавить сюда парочку клапанов?» — подсказывал Феррер), затем Шарль Эстерельяс, занимавшийся инсталляциями в виде холмиков из сахарной глазури или талька («Тебе не кажется, что здесь чуточку не хватает цвета? — осторожно спрашивал Феррер. — Или нет?»), далее, Мари-Николь Гимар, сделавшая предметом своего искусства увеличенные изображения укусов насекомых («А что если тебе заняться еще и укусами гусениц? — вдохновенно предлагал Феррер. — Или змей?»), и, наконец, Ражпутек Фракнатц, работавший исключительно в области сна («Только, ради Бога, полегче со снотворными!» — умолял его Феррер). Но, во-первых, по нынешним временам мало кто покупал работы этих художников, а, во-вторых, сами они, особенно, внезапно проснувшийся Ражпутек, ясно дали понять Ферреру всю неуместность его визитов.

Словом, что ни говори, а торговля картинами заглохла. Где оно, то прекрасное время, когда телефоны звонили без умолку, факс захлебывался от заказов, а галереи всего мира жадно требовали новостей о художниках, мнения художников, биографии и фотографии художников, каталоги и проекты выставок художников?! Где те несколько лет бурного подъема, когда без всяких проблем можно было опекать всех этих людей искусства, находить для них стипендии в Берлине, фонды во Флориде, должности преподавателей живописи в Страсбурге или Нанси?! Увы, от всего этого не осталось и следа; мода на искусство прошла, источник денег иссяк.

Убедившись, что ему не сподвигнуть коллекционеров на покупку вышеуказанных шедевров и что в моду входит этническое искусство, Феррер с некоторого времени начал сворачивать привычную деятельность. Он незаметно оставил в покое специалистов пластического жанра и, продолжая, конечно, опекать своих живописцев, особенно, Гурделя и Мартынова, из коих первый был на подъеме, а второй в явном упадке, решил направить главные свои усилия на более традиционные виды искусства — искусство племен бамбара, банту, равнинных индейцев и прочее в том же роде. Для верного вложения денег ему требовался опытный консультант, и он нашел его в лице некоего Делаэ, который заодно три дня в неделю дежурил вместо него после обеда в галерее.

В отличие от профессиональных достоинств, внешность Делаэ явно говорила не в его пользу. Представьте себе человека, целиком составленного из кривых. Сутулая, колесом, спина, вялое рыхлое лицо, кошмарные бесформенные усы, скрывающие всю верхнюю губу и лезущие в рот (а некоторые вздыбленные волоски забираются и в ноздри); усы эти так длинны и нелепы, что выглядят фальшивыми, наклеенными. Все жесты Делаэ мягки, округлы, извилисты, так же, как манера держаться и говорить; его очки с изогнутыми оглоблями вечно сползают то на один бок, то на другой, — словом, полное отсутствие прямолинейности. «Держитесь же прямо, Делаэ!» — говорил ему иногда раздраженный Феррер. Но тот не реагировал — что ж, тем хуже.

В первые месяцы после ухода из домика в Исси Феррер наслаждался своим новым укладом жизни. Располагая полотенцем, чашкой и половиной стенного шкафа у Лоранс, он сперва проводил в квартирке на улице Аркад все ночи до одной. Затем, мало-помалу, эта верность стала давать трещины: Феррер начал пропускать каждую вторую, каждую третью, а скоро и каждую четвертую ночь, проводя их в своей галерее — сначала в полном одиночестве, потом в относительном, и все это вплоть до того дня, когда Лоране заявила: «А теперь давай-ка складывай свои манатки и вали отсюда, хватит с меня!»