Максим Кабир - Черная церковь

• Название: Черная церковь
• Автор: Максим Кабир
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

— Эй, старый! — кричит она. — Прячь антисоветскую пропаганду! НКВД едет!

— Ох, дожились! — шутливо отвечает помолодевший на тридцать лет Борис. — Слава Партии, есть заначка Бухарина!

Овсянников входит в дом, кланяется хозяевам. У него ямочки на щеках и глаза голубые, как Мокрова в апреле. Только сегодня в них затаилась тревога, и задумчивая морщинка легла меж бровей.

Он снимает шинель, садится за стол.

Уж не приключилось ли чего? — думает Борис.

— Приключилось, Борис Иваныч, приключилось.

Побеги в Трёшках случались нечасто, тем более в семьдесят девятом, когда вместе с государственным режимом смягчился и режим заключённых. Да и раньше бегали одни самоубийцы: бегать-то здесь особо некуда. Ежели на восток, в Архангельск или, там, Южанск, поймают в три счёта. А к Вологодской области, в тайгу — смысла и того меньше. Дед Бориса говорил, что архангельские болота прямо в ад идут, что глубина их непостижима. Ерунда, конечно, однако утонуть в трясине проще простого. Потом медведи, волки, кикиморы — тайга полна разным зверьём. Заключённые и при Ежове с Берией считали, что расстрел лучше, чем сгнить в лесу. А тут такое — побег!

Борис справедливо полагал, что за последнее время вохра совсем обленилась, переложив свои обязанности по охране зеков на природные условия края. И вот итог, вчера перед отбоем обнаружили нехватку двоих рецидивистов.

— Мы, — Паша говорит, — до рассвета подождали, а только небо порозовело, пошли на восток. В октябре проверка из Москвы, не хватало нам такого конфуза. Взвод пошёл, там, где рельсы заканчиваются, разделились по трое.

— Через Пешницу пошли? — спрашивает Борис. Пешница — так называлось когда-то село за станцией, его, когда Боря маленьким был, лесной пожар уничтожил, да так и осталось пепелище.

— Через Пешницу и вглубь. Где Мокрова мельчает.

Борис присвистывает: далеко зашли. В памяти всплывают истории стариков про духов леса, про кикимор с болотницами, про церковь Своржа.

А Паша рассказывает. Шёл он с двумя подчинёнными, палкой прощупывал почву на предмет топи. Выбирал такой маршрут, какой выбрал бы, будь он беглецом. К девяти утра наткнулся на прогнившие деревянные сваи, что в былые времена поддерживали мост. Моста нет, а эти почерневшие бивни остались. И возле них следы недавнего привала. Попались, голубчики.

По свежим следам повёл Паша свою группу дальше. А потом… потом…

— Ты, Паша, рассказывай, ничего не скрывай. И не бойся глупым показаться. Ужель птицы петь перестали?

Паша удивлённо вскидывает брови: откуда знаете?

— Да как же, пятьдесят лет здесь обитаю. Кое-чего про тайгу нашу слышал.

— Да, — продолжает Паша, — птицы замолчали. Будто пластинку кто-то выключил. Резко так. И потемнело, словно сумерки уже. Мне не по себе стало, но я от ребят скрыть пытаюсь, хотя вижу, и они смущены. Вокруг сосны, торфяник. Мысли о смерти в голову лезут. И ещё чушь всякая. И это… перекреститься захотелось.

Член партии опускает глаза смущённо. Он, наверно, и креститься-то не умеет, а вот, захотел. Потребовалось.

— Стыдиться нечего, — твёрдо говорит Борис, — я в детстве туда по грибы ходил. И креститься хотелось, и в монахи постричься. Нехорошее место, Павлик, очень плохое. Если зеки твои пропали, не найдёшь. И искать не стоит.

Лейтенант молча смотрит в окно, на тайгу за Мокровой, а потом негромко говорит:

— Так мы нашли. Нашли.

И впрямь нашли — недалеко от моста разрушенного, на природной залысине посреди леса. Одного мёртвым, другого абсолютно сумасшедшим.

— Бывает ли такое, чтоб человек за одну ночь с ума сошёл? — спрашивает Паша. — Да ладно, человек — Михайлов, бандит, каких свет не видел. Он в Омске дюжину людей зарезал, и ничего, психика не расстроилась. А тут…

А тут рецидивист Михайлов задушил товарища по побегу Челядинова, набил полные уши болотного ила (и себе, и трупу) и сел посреди поляны дожидаться конвоиров.

— Ещё и пел при этом! — подчёркивает ошарашенный Овсянников.

— Что пел? — не из праздного любопытства уточняет Борис.

— Да, может, и не пел, а просто повторял: «бом, бом, бом»… Но нараспев так… На нас никак не прореагировал. Глаза стеклянные, в одну точку смотрит и талдычит своё. Мы его под белые ручки доставили в лагерь. Он сейчас в лазарете связанный, что с ним делать — ума не приложу. Мои орлы тоже молодцы — едва заставил вернуться за Челядиновым. Борис Иваныч, я вот думаю, может, они ягод каких съели, что крыша у них поехала?

— Тут не в ягодах дело, — отвечает Борис. — Ты, Паша, про Чёрную Церковь слышал?

— Не слышали мы ни про какую церковь, — отвечает Борис детям в 2009 году. — Ближайшая церковь в Южанске. Раньше в лагере было что-то вроде молитвенного домика — будка такая с иконой. Но она в девяностых сгорела.

Кузьмич прячет глаза, когда красавица Лиза обводит присутствующих пытливым взором.

«Не верит, — понимает Арина, и тоска пронзает её сердце. — Истину ищут, бесята, а истина-то в болоте на дне».

— Вы не могли о ней не слышать, — произносит Лиза. Она явно главная в их троице. Парни молчат, смущённые её наглостью, — вот здесь о ней писали.

Девушка достаёт из рюкзака потрёпанную газету со статуями острова Пасхи на обложке. Южанское «НЛО» за девяносто шестой год.

Борис хочет ответить, что подобный мусор не читает, но его сбивает выражение Лизиного лица. С какой мольбой, с какой надеждой смотрит она на него.

— Я эту статью в детстве прочитала, — говорит девушка. — В девять лет. И так мне эта история врезалась в память, что когда мы с ребятами начали сайт про аномальные явления верстать, первое, что в голову пришло, написать о Болотной Церкви. Я все архивы облазила, всё, что можно, нашла. Здесь она была, возле Трёшки. Но где именно? Где?

Борис разворачивает газету, шелестит жёлтыми страницами. На развороте статья с громким названием «Таёжное чудо».

Старик пробегает глазами по строчкам: «Чем занимался Сворж в ссылке, никто не знает, но доподлинно известно, что через 13 лет после убийства батюшки он вновь появился в Южанске. Живой и очень страшный».

О том, что Григорий Петрович Сворж вернулся, в Южанске слышали. Его даже видели несколько раз: заросшего бородой до самых глаз, постаревшего, будто почерневшего кожей. Он-де ночевал по оврагам, питался на базарной помойке. Сдавать жандармам его не стали. Люди полагали, что человек, который пешком прошёл от Сибири до Южанска, свой ад уже перенёс и мучить его сверх того не по-божески. Была ещё одна причина: жуткий взгляд чёрных-пречёрных глаз каторжника. Связываться с ним не хотели. Поговаривали, что из ссылки он сбежал не один и что товарищами своими в пути питался. Поговаривали, что за грязными усами он скрывает клыки. Да мало ли чего поговаривали. В конце концов, Сворж недолго пробыл в Южанске. В 1880 году (ему тогда было почти пятьдесят) ушёл на восток, и след его затерялся ещё на несколько лет.

Всплыло имя Григория Петровича в середине восьмидесятых девятнадцатого века. По краю прошёл слух, будто на болотах за Пешницой поселился страшный как черт мужик, и будто строит он там дом.

— Не дом он строит, а дворец! — говорили сельские жители. — Уже три этажа возвёл, самостоятельно!

— Из чего ему строить? — не верили скептики. — Не иначе в Вологде гвоздей закупил?

— Без гвоздей строит! — клялись первые. — Из коряг, из окаменевших деревьев да грязи. А по ночам ему строить караконджалы помогают.

Караконджалами в народе называли спутников Лиха Одноглазого, рогатых безобразных тварей.

— Вот что! — вступал в разговор взрослых веснушчатый мальчуган. — Я на болотах ягоду собирал, собственными глазами стройку видел. Нет там никаких караконджал. А Сворж есть. Косматый, злой. И то, что он строит, верно, только это не дом, а церковь. Чёрная она, что стены, что крыша. По бокам её балки подпирают — брёвна сосновые. Вся она неровная, неправильная, жуть берёт. С купола ил стекает, а на маковке заместо креста перекрученная коряга. Я, как увидел, сразу оттудова дёру дал!

И вновь пошли слухи от Пешницы до Южанска, про Церковь Болотную Чёрную, хоть её саму мало кто видел. Не потому, что пряталась она, а из-за страха людского разумного на грешное дело смотреть. Но были смельчаки, и подтверждали они: Церковь существует.

— Ну и что! — отмахивались упрямые скептики. — Согрешил человек, теперь вот грехи замаливает, храм для лесных зверюшек строит.

— Не для зверюшек, а для хмырей болотных. И сам он уже на человека не похож: лает, на четвериках скачет да, знай, бока своего уродства глиной смазывает.

Но какой бы невидалью ни была болотная стройка, глаза она не тёрла, ибо оставалась скрытой в таёжной чаще. И Архитектор (как прозвали каторжника) к людям не захаживал. Шли годы, Церковь превратилась в местную страшилку, обросла вымышленными подробностями, вроде икон с рогатыми мордами и трона внутри (для самого Лиха). В восемнадцатом году людям было не до фольклора. Гражданская война докатилась и до самой тайги. Интервенты захватили Архангельск. Потом, в двадцатом, пришли большевики, и неожиданно даже для местных жителей один архангельский комиссар вспомнил про Болотную Церковь.