Кузьма Петров-Водкин - Моя повесть-2. Пространство Эвклида

• Название: Моя повесть-2. Пространство Эвклида
• Автор: Кузьма Петров-Водкин
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 0101

---

    Больше недели сидел я над иконой, покуда не наступил перелом и я начал удовлетворяться работой. По цветовой основе с охровыми гаммами, заговорили, казалось мне, краски их звучностью и выразительностью, но… очевидно, это было время, когда терпение подрядчика истощилось. Утром застал я его перед моим произведением…

    - Ну, вот, - сказал он нараспев, - больше не трудитесь чку портить, а то подсохнет, так ее и не смоешь…

    - Так что же? - спросил я смущенно.

    - Да ничего-с! Проба не вышла… Тебе, я вижу, надо выбираться по художеству, - вреда меньше: пыряй там себе кистью… А в нашем деле требуется, чтобы человеческого карахтера в иконе не было, чтоб не посеять какого сомнения… Икона, вьюноша, штука заковыристая, - за ней много выходов разных…

    - Ну, что же, - говорю хозяину, - раз не подхожу к делу, давайте рассчитаемся.

    - Расчет какой! За харчи бы с вас хоть половину, да за материал… - и вздохнул, как жертва. - Ну, да уж так и быть, для первоначалу прощу, - сам нарезался!…

    Я надел картуз и с большим стыдом выскочил из мастерской.

    Понял я, что вышел на одиночный поединок с жизнью и что теперь ни близкие мои и никто не может помочь мне в моей борьбе.

    Недолго продержались в школе мои товарищи. Я встречался время от времени с ними, из рассказов их виделось приближение распада.

    Вертлявый юноша занял место руководителя, но вскоре было выяснено, что Генька (так звали его ребята) никакого отношения к живописи не имеет, а просто "нахально упражняется".

    - Эрастовна наглухо завинтилась в руках этого хахаля, - рассказывал Рябов, - а у нас к нему с первого мига подозрение установилось: сукин сын, думаем, только понять не могли, для чего он нас обхаживает, чем попользоваться хочет.

    По тем же рассказам и у Лидии Эрастовны происходили недоразумения с новым руководителем.

    Еще при мне картины после смерти Бурова были свернуты в трубки и перевезены на дачу. Хотела ли вдова ликвидировать городскую квартиру, или предвидела споры, могущие возникнуть между наследниками, и позаботилась о сохранности картин, или это входило в планы расторопного юноши, но картины со "Шлиссельбургским узником" во главе сложены были в чулане на даче и хранились там под замком.

    История с картиной произошла следующим порядком.

    Ученики спали частью в сенях, частью во второй половине дачного строения.

    Однажды среди ночи Стрелкин был разбужен кем-то, шагнувшим через него. В прорезе открывшейся наружу двери он увидел тень человеческой фигуры. Стрелкин выскочил следом за удалявшейся тенью и рассмотрел в темноте листвы человека со свертком, быстро убегавшего вниз, по просеке, на побережную дорогу.

    Стрелкин разбудил Вихрова и сообщил ему о происшедшем.

    Приятели зажгли лампу и увидели, что дверь чулана, где хранились картины, была незапертой; "Узника", отдельным свертком стоявшего в углу чулана, - не было.

    Подняли на ноги всю банду и разбудили Лидию Эрастовну. Вдова, узнав о случившемся, закричала:

    - Ах, это он, негодный человек! - и заплакала, умоляя ребят спасти картину учителя.

    Рассказ о приключении "Шлиссельбургского узника" в разбойных ущельях Жигулей был много раз и наперебой сообщен мне моими друзьями.

    - Понимаешь, ночь бурная, воровство, погоня… Месть за поруганную картину учителя, - лучшего и придумать нельзя было при нашем безделье! - говорили мои друзья.

    Отряд погони разбился надвое: Минаков, Киров и Мохруша, самые быстроногие из всех, ударились верхней дорогой, чтоб отрезать путь вору, если бы тот захотел переменить береговую, каменистую и трудную для ночного пути, дорогу на верхнюю, наезженную.

    Стрелкин, Рябов и другие открыли погоню низом.

    Вихров остался охранять дом с хозяйкой, ребенком и с остальными картинами Бурова.

    Первая группа ищейками пробежала далеко вперед по верхней дороге и, не встретив живого существа, убедилась, что "Узника" тащат низом; спустилась к береговой тропе и присела в порослях осокоря.

    Ночь была тихая (когда из бурной она превратилась в тихую, - рассказчики мои об этом умолчали)… С Волги ни всплеска. Слышен был каждый звук сорвавшегося осыпью камешка.

    Хруст щебня из-под ног идущего они услышали издали. Ребята поднялись.

    Когда человек со свертком обозначился довольно ясно, Минаков своим басом крикнул встреч идущему:

    - Снимай, сукин сын, штаны!

    Декларация была ясная, имитирующая грабителей. Идущий остановился.

    - Стрелять буду! - пригрозил он и выстрелил для острастки вверх.

    - Свои мы, Генька, свои, - завопил испуганно Мохруша.

    В ответ на выстрел невдалеке раздался знаменитый среди горчишников посвист Рябова. Другой отряд приближался.

    - Это ты, Минаков? - успокоенно сказал Генька, снимая с плеча сверток, - чего же дураков валять, убил бы еще, пожалуй… - Он закурил папиросу. - За мной охоту устроили?!.

    Сейчас же подоспели другие преследователи и окружили похитителя.

    Рябов подошел к нему вплотную, острием ладони секнул по предплечью Гекьки и поднял с полу револьвер.

    - Дубина, сражаться, что ль, с вами буду, - и так бы отдал… - огрызнулся пойманный.

    - Заткнись, белогорлица! - отрезал Рябов и, обратившись к Стрелкину: - Теперь действуй, Андрюша.

    - Так как же, Евгений Викторович, руководить нами захотел, а сам воровским делом занялся?!

    Генька перебил Стрелкина:

    - Языки точить не к чему, меня не обгонишь… Поймали - ваше счастье, берите картину! - развязно сказал Генька, закуривая новую папиросу.

    - Взять - это мало: мы тебя свяжем да в полицию представим, вор, грабитель! - загорячился Киров.

    - Идиоты вы, идиоты! Да понимаете ли вы цену этому свертку? Вы хотите, чтоб "Узник" у вашей хозяйки затерялся, чтоб от Бурова памяти не осталось?!. А знаете ли вы, что на эту картину у меня больше прав, чем у Лидии Эрастовны?!.

    - Смердишь, белогорлица, - сказал мрачно Рябов, подходя вплотную к Геньке. - Твои счеты с Эрастовной храни про себя… С полицией валандаться мы не будем, но уходи отсюда так, чтоб и вони твоей не осталось, - понял? А явишься, так на твою мертвую долю, это я - Рябов - говорю, - слышал? Получай! - Рябов бросил к ногам парня револьвер и неожиданно для всех ударил его по лицу. Гуттаперчевый воротник Геньки отстегнулся и блеснул белизной в ночи.

    Товарищи набросились на Рябова с упреками.

    - Он сволочь беспамятный, ему надо, - невозмутимо сказал Рябов, укладывая сверток "Узника" на плечо, - айда, ребята!

    - Дубина, мужлан! - сказал вслед уходившему Генька, оправляя воротник и галстук…

    Не знаю, какие еще авантюры претерпел "Шлиссельбургский узник", раньше чем попал на стену столичного музейного хранилища.

    После всех невзгод, какие перенесли мои товарищи после распавшейся школы, мое предложение о собственной мастерской наконец-то восторжествовало. Младшие из учеников были отправлены по домам для вручения их родителям, а мы сняли недалеко от базара полугиблый дом за четыре с полтиной в месяц и повесили на нем вывеску, гласившую: "Артель живописцев исполняет вывески и другие работы", и стали ждать заказов.

    Первой ласточкой была "Продажа сена и овса".

    Конечно, нас не могла удовлетворить простая, буквенная вывеска, и поэтому мы придумали украсить надпись колосьями овса по синему фону и полевыми цветами.

    Дружно и весело шла работа. Стрелкин то и дело отбегал от вывески и жмурился в кулак:

    - Вот это так дело, весь город изукрасим!

    К вечеру следующего дня принес мужчина в поддевке крест для подписи, и на этой работе артель не поскупилась: у подножия креста Минаков изобразил "адамову голову" с берцовыми костями.

    Заказчик "Сена и овса" сначала был смущен украшениями, но или чувство прекрасного взяло верх, или разъяснение Стрелкина, - что-де лошади сами будут останавливаться перед таким полевым пейзажем, - подействовало, во всяком случае, мужик даже улыбнулся и надбавил четвертак за установку на месте.

    Улица расцветилась от вывески. Рябов, вообще пессимист по части эстетики, и тот крякнул от удовольствия, вбивая последний гвоздь над дверью лабаза. Прохожие глазели на цветную диковину.

    Упоенные достижением, вернулись мы в мастерскую.

    Жарили в этот вечер яичницу с ветчиной и пили чай с лучшим изюмным ситным.

    Мужчина с "адамовой головой" не вернулся, но лабазник пришел через четыре дня. Очень расстроенный, потребовал он от нас либо деньги обратно, либо перекрасить вывеску.

    - Срам один, - говорил он, - от вывески: девки приходят, цветов покупных требуют… Соседи на стыд подымают: птичек, мол, не хватает - вот-те и веселое заведение…

    Приняв во внимание наше смущение, мужик отошел сердцем и уже умоляюще обратился к нам: