Кузьма Петров-Водкин - Моя повесть-1. Хлыновск

• Название: Моя повесть-1. Хлыновск
• Автор: Кузьма Петров-Водкин
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 2014

---

    Ко времени, о котором я буду говорить, мирское, неизбежное начинало входить в жизнь этих людей, это не было еще развалом родительских обычаев - скорее это было практической, коммерческой эволюцией. Хлебные заправилы начинали посылать своих детей в губернскую гимназию и в местное четырехклассное училище.

    Гимназию обычно эти жертвы цивилизации не кончали - по обоюдному соглашению отцов и детей наука обрывалась четвертым классом. Были, конечно, срывы и заскоки в этом заигрывании с просвещением, но первая порода юношества дела отцовского не бросала, образование сказывалось лишь в принятии одежды по моде, с крахмальным бельем, и они уже иронически улыбались на косоворотки, из-под жилета, навыпуск и на длиннополые кафтаны-сюртуки своих отцов. Назову несколько фамилий из главных хлебных дельцов: Узмины, Лесовы, Хазаровы, Культяповы, Махаловы, - с домом Махаловых свяжет меня судьба в течение моих переходных лет.

    Перевоз зерна начинался не сразу. С большой оглядкой действовал его главный поставщик. Чует он удочки, заброшенные Махаловыми, Узмиными вокруг него, - не влопаться бы, не напороться. И вот нагрузится мужик бабьим продуктом, картошкой или капустой, приедет в базарный день в город и встанет, как ни в чем не бывало, на Нижней площади. Начнет прислушиваться, расспрашивать о ценах, большой ли привоз и "как в Расее воопче уродилось", с большим ли ражем рыщут по базару хлебные приказчики.

    Вызнает, что надо, капустишку продаст и пристегнет лошаденку, чтоб поскорее известие домой доставить.

    В деревне сход, обсуждение добытых сведений и решение - везти ли на Миколу зимнего или раньше.

    В особых случаях, когда до зарезу денег надо - сына забреют или дочь на просватах, - привезет мужик первый воз окрещенной пшеницы. Скупщик подскочит, что ястреб. Хватит зерно на пригоршню и сейчас же сбросит.

    Начинается спор, перебранка - спуск и подъем цены по копейке - неизбежная, при неустановившейся цене, картина торга.

    - Ну, так и быть, - бросает скупщик, - курам стравить возьму. Вези прямо на дом. - И запомнит покупатель все приметы покупки первого воза - быть иль не быть сезонной удаче.

    Третьей группой, столь близко заинтересованной в движении с полей зерна, - были грузчики или, как у нас их зовут, ссыпщики.

    У меня с детских лет осталось впечатление о налаженности и спайке, о наличии круговой поруки и сговора ссылочных артелей.

    Бывали минуты, вгонявшие в панику хлебозаготовителей и в растерянность мерзнувших возле зерна мужиков и приводившие в боевое, как перед чужой дракой, настроение обывателей, распадавшихся симпатиями на три фронта.

    - Ссыпщик забортовал…

    Это известие возбуждало всех. Мужик, въезжая в город, услышав эту весть, - чесал затылок.

    Хлебник поперхивался стаканом чая на купеческой половине гостиницы Красотихи, что при Волге. Плохо еще разбираясь в то время в людских социальных взаимоотношениях, я пережил с волнением и запомнил одно из таких событий Хлыновска.

    Дело произошло в разгар скупки и ссыпки.

    Иван Узмин прорезался в цене: передал за белотурку по копейке на пуд. Зерно потекло в его амбары. Приемная работа поднялась до кипения. Пудовки мелькали, как ласточки, взвивались до верхнего сусека амбара и с бульканьем железа возвращались обратно к возу.

    Конкуренты Узмина выходили из себя, крепились, нейдя на прибавку, да и сам Узмин рвал на себе волосы: разнес телеграммой своего приказчика Балаковского пункта, введшего хозяина в ошибку случайным повышением цены, которая тотчас же снизилась. Возвращение на попятный Узмина могло бы поколебать авторитет фирмы. "Узмину нечем платить" - это было бы охулкой на всю жизнь.

    Чем бы все это кончилось - неизвестно, если бы не вмешался второй заинтересованный.

    К обеденной передышке к амбарам Узмина спешно прибежал Ульян Косой, ссыпщик из другой группы. Влетел прямо в круг и сказал:

    - Ребята, мы, так раз-эдак, ошибку даем - нужна прибавка, наши порешили на полкопейке…

    Решение было принято.

    Полетел старший сын хозяина на легких санках к отцу.

    По городу загудело…

    На место происшествия прибыл исправник. Ему, конечно, трудно было в то время разобраться в наличии преступности с той или другой стороны, но он должен был прибыть на шум, так как шум всегда явление недоброе для всех видов власти.

    - Братцы, что у вас здесь такое? - деланно отечески обратился он к грузчикам.

    Григорий Водкин от артели дал разъяснение о копейке и полкопейке.

    - Что же дальше? - спросил исправник.

    - Дальше?… - Григорий и сам не знал в точности, что же дальше, но знал одно:

    - Это, ваш-родие, дело наше - междоусобное… Поезжай к себе на квартиру - мы это всем миром обладим, и тебе зазора не будет…

    Два дня бурлил Хлыновск.

    Постоялые дворы и площади заполнялись возами.

    Мужик себя чувствовал, как невеста между двумя спорящими из-за нее женихами.

    Иван Узмин сам приезжал к грузчикам. Бил себя в грудь. Наконец упал на колени, покаялся в своей ошибке с надбавкой и расплакался.

    Ссыпщики сочувственно вздыхали, жалостливо матюкались, но остались на своем.

    Дело решил третий заинтересованный - он же и производитель первой ценности.

    На нижнем базаре взобрался на воз заросший бородой, как обезьяна, крохотный мужичонко и крикнул речь:

    - Мужики, хрестьяне, айда в Балаково…

    Простой и такой естественный выход, как искрой, поджег толпы хлебопашцев:

    - Айда в Балаково… Айда в Духовницкое… Запрягайся, мужики, айда…

    Заскрипели мерзлые гужи об оглобли; занукались лошаденки; завизжали полозья, и потянулся головной обоз через Волгу и вдоль Волги - к Балакову.

    От последнего решения содрогнулся весь город… Окровянилось бы зерновое дело. Это означало безработицу в городе, голод ребятишек и крах хлебной кампании для местных воротил…

    Через какие-нибудь полчаса верховые и легкие сани помчались за отбывающим зерном.

    Скупщики сдались и разверстали между собой ошибку Ивана Узмина. И замелькали снова черного железа пудовки по лестницам амбаров.

    Весело было в городе в зерновой разгар. Крендельщики, сбитенщики снуют, перекликаясь товаром. Ларьки разбиты у самых возов с душистым, свежего помола, хлебом, с леденцами, парнушками с яблочной пастилой, с кадушечным и сотовым медом.

    В других лавках весь товар налицо выставлен, и не протолкаться в лавках от покупающего люда.

    Товар что надо: расписная посуда, платки бахромные с разводами, тульские самовары, сияющая от дегтя нагольная обувь, ярославские валенки в рост человеческий с хитрыми узорами…

    А для ребятишек столько всякой всячины, что, бывало, дыхание сдавит от восторга. Нос мерзнет, ноги коченеют, а внутри - как в кипящем горшке.

    А среди всего этого и на крышах и под ногами зобастые голуби белые, сизые розовые, у них также праздник зерна, ушедшего с полей.

    Звенела медь и шуршали бумажки, переходя из-за пазух мужичьих в заприлавки…

    На торгу шло большое дело.

    Скупщик совал руку в глубину воза и на весу определял сорт и качество зерна. Оно янтарными бусами сверкнет на морозном солнце и сольется с руки обратно в гущу янтарей.

    Объявлялась цена. Мужик получал ярлык с номером амбара. Воз трогался по адресу и становился в очередь по приемке.

    Весы в то время считались излишними, хотя и находились возле приемщика, - хлеб принимался пудовкой. Приемщик делал три жеста: зачерпывал первым жестом, вторым срезывал ладонью руки излишние зерна обратно в воз и третьим, приподымая слегка на руке пудовку, произносил счет, повторявшийся громко приказчиком, и ссыпал зерно грузчику.

    Покупатель мог потребовать взвески любой зачерпнутой пудовки, но эта проверка обычно вызывала только насмешки окружающих - весы всегда отмечали точную меру. И, когда недоверчивый продавец получал ярлык, например, на двадцать восемь проданных пудов пшеницы, принимавший бросал вопрос:

    - Сколько сам считал? Мужик, осклабившись, отвечал:

    - Так что двадцать шесть с четью… - Его подымали на смех:

    - Хороша твоя мера, чать сарафаном бабы мерил.

    Мужик и сам с приятностью смеялся над собой.

    Точность веса на глаз и ощупь - в этом честь профессионала-приемщика, и такие специалисты очень ценились, с другой стороны, и честь купца. Ну-ка, разнесись базаром: "Махалов обвешивает", - это было бы позором до провала дела.

    Между прочим, приемщики обладали удивительным мускульным ощущением тяжести. Приходил такой мастер на базар покупать хотя бы мясо. Брал кусок на руку и сообщал мяснику: "девять фунтов и три восьмых". Молодые мясники, больше от удивления, проверяли вес - вес был точен всегда.

    Когда зерно попадало грузчикам, с ним происходила новая удаль, игра со взлетавшими к верхнему люку железными пудовыми мерами: они непрерывной цепью достигали до назначения и, как подстреленные птицы, падали обратно, руки людей как бы не касались их.