Мария Красавицкая - Горшочек с медом

• Название: Горшочек с медом
• Автор: Мария Красавицкая
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Семнадцатилетняя Юля жила в коммунальной квартире в Москве, когда началась война. Рассказ был напечатан в журнале «Юность» (№6,1984 год).

---

«Сярэдзина»— оказывается, поясница. Поясница-таки действительно немела: чтоб выполнить норму, заслужить право на рабочую карточку, надо было шить и шить.

— У вас исключительно практический ум, Пелагея Ивановна,— понаблюдав за их дружными действиями, похвалил дед.— Налицо поточная линия.

И подключился к ней сам: стал завязывать узелки.

Еще жарко пылал август, а тетка Паланея уже задумалась о зиме. Походила вокруг печки голландки, подумала. Вынесла печке приговор: «Дрэнь!»

Где-то разыскала глину. Развела ее в ведре и принялась за реконструкцию печи. Вынула несколько плиток кафеля, несколько кирпичей из недр печки— образовалась ниша. На помойке подобрала кусок старого листового железа. Вмазала его в печку над топкой. Получилась удобная небольшая плита.

Трудами своими тетка Паланея осталась довольна:

— Дрова беречь надо!

И взялась заготавливать дрова. Выпилила во дворе — что по тем временам напоминал поленовский «Московский дворик» — весь сушняк. А если по правде сказать, то и не только сушняк. Затем отыскала неподалеку деревянный полусгоревший домишко — зажигалка попала.

— Пойдем, Юля, разберем.

Адов это был труд для слабосильной Юли. К полуразваленному дому и подступиться-то было страшно: бревно громоздится на бревно. Ничего: разбирали, таскали вдвоем каменно-тяжкие балки.

— Зачем?—посмеивались соседи.— Купить на складе, только и всего.

— Во, изживенцы! — парировала гневно тетка Паланея.

Впрочем, скоро и соседи поняли: рано посмеивались. Не только дров на складах, но и самих-то складов больше не было.

А жизнь становилась все тревожнее. Порой в сводках, передаваемых по радио, назывались такие города, что сердце замирало: кольцом обкладывал враг Москву!

В любое время суток мог прозвучать теперь из черной тарелки репродуктора монотонный голос: «Граждане, воздушная тревога!»

Не явилась однажды утром старуха молочница. Деревня ее недалеко от Москвы…

А «ежи» и надолбы у московских застав — это как? Вот-вот сомкнется, защелкнется вражеское кольцо, и тогда... Что тогда? Сжалась, притаилась Москва в осеннем непроглядном мраке.

И в один из декабрьских, снежных, морозных вечеров— торжественный голос Левитана по радио, известивший о первых наших победах в Подмосковье!

Однако голод не тетка. А что давали по карточкам? Только хлеб. Черный, тяжелый, он казался вкуснее всего на свете. Но как же его было мало!

Чтобы хоть ненадолго утолить голод, можно поехать в деревню, поменять продукты на вещи. Унизительно, а что делать?

Поездки такие — обязанность Юли: маме перед самой войной сделали тяжелую операцию, ей нельзя поднимать тяжести. По трое, по четверо собирались девчонки-одноклассницы, ездили, бродили от избы к избе, променивали на картошку последнее, что еще имело хоть какую то цену.

В то воскресенье Юле с девчонками повезло: быстро управились, выгодно наменяли картошку. Юля пожадничала, набрала три ведра.

Но уж если везет, то везет во всем. У околицы их подобрал старик, ехавший на станцию на лошади И поезда ждать почти не пришлось. Радовались: уж в Москве-то как-нибудь доберемся.

И вот остался Юле последний рывок: от трамвая до дому. Правда, она оказалась одна. Некому помочь поднять мешки на плечо. Стояла на остановке, примерялась: как ловчее это сделать? И тут мешки сами собой оторвались от земли. Что за диво?

Парень в лохматой куртке из черно-белого собачьего меха держал мешки на весу.

— Я помогу,— сказал он.

Они встретились взглядами. Сострадание — вот что было в зеленовато-карих глазах парня. Он тотчас отвел глаза.

«Я помогу!»—Юля расценила это так, что он взвалит ей мешки на плечо. Плечо она и подставила.

— Нет, нет! Я донесу.— И он поднял мешки себе на плечо.

Юля что-то лепетала: неудобно, с какой стати...

— Идем! — перебил он довольно угрюмо.

Молча дошли до дому. Парень внес мешки в комнату, свалил на пол.

— Ну, вот. До свидания!

— То есть как это «До свидания!» — Дед проворно выскользнул из своего закутка за ширмой.— Нет, нет! Раздевайтесь! Лиза, чайку! Впрочем, что чаек? Картошечки... Отвари картошечки.

— Что вы? Зачем? — Парень пытался отступить к порогу.— Я тороплюсь.

— Никуда вы, молодой человек, не торопитесь. Снимайте куртку! — В голосе деда появились повелительные нотки.

И гость покорился. Снял шапку, рукой поправил прямые светло-русые волосы, и они привычно легли назад, открыли просторный лоб. Разделся — и без куртки, в которой казался мешковатым, гость стал словно бы выше ростом. Толстый, домашней вязки свитер плотно облегал фигуру.

Пока Юля растапливала печку, а мама чистила картошку, дед усадил гостя, повел «светский» разговор. Выяснилось, что зовут его Женей. Что профессия у него такая — «слова о ней сказать нельзя». Что отец на фронте. Мать, она врач, тоже.

Стоило Юле выскочить в коридор, как ее перехватила тетка Паланея. Понизив до возможных пределов свой густой голос, попрекнула:

— Что ж ты ходишь, як тая... як халда? Такого спрытного мальца привела, а сама...

Толчок пришелся вовремя: Юле и самой неловко было а старой юбчонке, в бумазейной кофте с заплатами на рукавах. Извлекла из шкафа единственное свое выходное платье, побежала к тетке Паланее переодеваться.

— Ну вот! — восхитилась та.— Другое дело: чистая принцесса.

Впрочем, кажется, Юлино превращение в принцессу замечено было единственно теткой Пала- неей — «спрытный малец» и глазом не повел в Юлину сторону.

— К столу, к столу! — пригласила наконец мама.

Исходила паром желтоватая рассыпчатая картошка. И хлеб мама нарезала щедрыми ломтями. И селедку сегодня «выстояла» кстати.

Женя стеснялся. Взял всего пару картошин. Дед, посмеиваясь, добавил угощения.

— Хватит, хватит! — Женя склонился над тарелкой, вдохнул аромат картошки.— Уж и не помню, когда ел такую... домашнюю.— И прибавил: — Я на казарменном положении.

— Бронь? — понимающе спросил дед.

— Бронь,— с откровенной горечью подтвердил Женя.— Стыдно! Вот перед такими, как она,— кивнул на Юлю,— стыдно.

— Значит, здесь вы нужны! — возразил дед.

— Слабое оправдание.

За разговором день незаметно перешел в вечер.

— Вам далеко добираться? — озаботился дед.— Комендантский час...

— А у меня ночной пропуск! — И Женя невесело усмехнулся.

В свои семнадцать Юля, конечно, пережила не одну влюбленность. То мимолетную, то в глубочайшей тайне тянувшуюся долго. Не раз бывало: в трамвае, в метро столкнется взгляд со взглядом. На мгновение. А помнится долго. И сожаление: с любовью, единственной, неповторимой, быть может, разминулась.

Тот Женин сострадающий взгляд на трамвайной остановке... Он был таким открытым — в душу ему Юля заглянула. «А что теперь? — думала она.— Сидит напротив, могло бы быть: глаза в глаза. А он... На меня ни разу не глянул. Еще бы: кого хочешь очки мои испугают».

Сумей Юля посмотреть на себя сторонним взглядом, то узнала бы, что очки как раз подчеркнули в ней лучшее, глаза.

Но она этого не знала, очков своих стеснялась. Сидя напротив Жени, поглядывая на него украдкой, влюбляясь все больше и больше, думала горько: «Уйдет, и все кончится!»

— Все таки мне пора! — Он встал.

Провожать его в коридор вышли всей семьей. «И всё, и всё!» — мысленно твердила Юля.

Но тут в коридор в клубе морозного пара вверглась тетка Паланея. Ведро с водой в одной руке, горящая свечка — в другой. Воду брали из крана в подъезде, где давно уже перегорела синяя светомаскировочная лампочка.

— На,— сказала тетка Паланея и сунула Юле свечку.— Посвети ему.

И хлопнула у Юли за спиной дверью в коридор — перед носом у деда и мамы. Метнулся, едва не погас огонек, и Юля защитила его ладонью. Огонек, успокоившись, просветил ее пальцы.

— Осторожно. Тут ступеньки. Три. Все!—обронила Юля, перешагнув последнюю ступеньку.

Слабый отсвет пляшущего на сквозняке огонька скользил по Жениному лицу. Оно было задумчиво.

— Как хорошо мне было в вашем доме! — сказал он глуховато, вполголоса, словно протянул Юле соломинку, за которую она и уцепилась.

— А вы приходите! — с жаром воскликнула она.

— Спасибо! — Он помолчал, прибавил: — Может быть... Мне не просто вырваться. Спасибо. До свидания! — И заскрипел снег от его быстрых шагов.

Неделю Юля вздрагивала при каждом стуке в дверь: «Он!»

Он пришел только в следующее воскресенье. И стал в доме частым гостем. Всегда со своим «сухим пайком»: то банка консервов, то кусок колбасы. А то — с извинениями! — просто хлеб.

Нет, не к Юле он приходил. Он приходил к деду. Начинались бесконечные чаи, бесконечные обсуждения последних военных событий. Надевала ли Юля в честь его прихода лучшее платье или оставалась в домашнем — этого он, пожалуй, не замечал. Зато Юля видела в нем, наверное, даже больше, чем следовало.