Журнал Русская жизнь - Бедность (февраль 2008)

• Название: Бедность (февраль 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Семь хлебов для диктатуры пролетариата

Конфеты несчастья

Ирина Глущенко - Мясо

Искусствовед в революции

Алексей Митрофанов - Органическое свойство

ДУМЫ

Евгения Долгинова - Фашист прилетел

Захар Прилепин - Поднимите мне веки, но сначала принесите глаза

Дмитрий Быков - Небедные люди

Борис Кагарлицкий - Периферийная империя

ОБРАЗЫ

Аркадий Ипполитов - Пять историй с прологом

Дмитрий Данилов - Угольная депрессия

Наталья Толстая - Гордость и предубеждение

ГРАЖДАНСТВО

Олег Кашин - Смерть матроса Железняка

Павел Пряников - Труба

Евгения Долгинова - С одного контейнера

Евгения Пищикова - Голь на выдумки

Михаил Харитонов - Обезжиренные

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Миф о 23 февраля

МЕЩАНСТВО

Людмила Сырникова - Пыль и рояль

Лидия Маслова - Плеск и нищета

ХУДОЖЕСТВО

Андрей Ковалев - Побег невозможен

Денис Горелов - Ворчали старики

Максим Семеляк - Над пропастью в Дарджилинге

Аркадий Ипполитов - «Сатирикон», или Интеллигенция времен Нерона

Борис Парамонов - С открытым хлебалом

---

- Горе нам беднякам! О, сколь человечишко жалок!

Описывать далее наши возгласы одобрения, Фортунату, скромно облаченную в вишневую тунику от Дольче и Габбана, подпоясанную желтым кушаком, ее витые запястья и золоченые туфли, появление Габинны с его женой Сцинтиллой, застольные разговоры о коринфской бронзе, виллах на Сардинии и выступление гламурной Дамы, провозгласившей, что она ждет не дождется бури, которая все бы это смела, нет надобности. Это уже все и так описано у Петрония. Мы пили и удивлялись столь изысканной роскоши. Когда же дело дошло до полной тошнотворности, я попросил Энколпия помочь мне выбраться отсюда. Он вполне по-дружески отреагировал на мою просьбу, согласившись поймать такси.

У нас не было в запасе факела, чтобы освещать путь, и молчаливая зимняя ночь не посылала нам навстречу никакого света. Прибавьте к этому наше опьянение и полное незнание мест, где и днем легко было заблудиться среди заборов. Еле-еле добрались мы до пустынного шоссе, где Энколпий меня и оставил, сказав напоследок:

- Между прочим, эту фразу, что вы теперь все повторяете, о том, что у молодого человека с мозгами есть только два выхода, Пелевин спер у меня. Я-то это сказал еще две тысячи лет тому назад.

На этом месте рукопись обрывается.

Борис Парамонов С открытым хлебалом

Из книги «Матка Махно»

Поэт (Слуцкий) о тяготах советской истории: «Все сдавали - бабы не сдавали…» Это значит: «наши матери и жены» - еще сильнее нас. Да и совдеп ни при чем, иди глубже: коня на скаку остановит! И принято этому как-то то ли с приятностью, то ли восторженно удивляться. Что-то вроде комплимента в подобных словах видеть. Момент застольного умиления - вроде как тов. Сталин провозглашает тост за русский народ. В таком сопоставлении, получается, русские - бабы. (Ср. Розанов: «Жиды - бабы, как их не бить?»)

Тут не случайная словесно-речевая ассоциация. Русскую историю определяют именно «бабы». Это матриархат. Известная концепция о женственной пассивности русских, о недостаче в отечественной истории «светоносного мужеского начала» (Бердяев и прочие андрогины Серебряного века) по внимательном вдумывании оказывается верной как-то наоборот. Я сам был энтузиастическим сторонником этой концепции: Россию все по очереди насилуют, «мужи» - только сторонние, от татар до Маркса, и надо, мол, не только самозародиться русскому мужскому началу, но и в брутальность уже пост-русской, то есть советской, истории внести элемент женственности, возродить оную в потребной дозировке. Мол, «деревенщики», Белов с Распутиным, это дело поняли и по-своему выразили: это «бунт болота против мелиоратора» (я, в давней статье).

Плюнуть и растереть! Все ужасы русской истории - от баб. «Вечно бабье в русской душе» совсем не так проявляется, как принято и приятно считать: не в пассиве, не в «пассивной педерастии», а в концентрированной, глубинной, поистине бытийной жестокости русско-советского российского существования. А бытие - женского рода, это баба, в которой идет партеногенез. Читайте Делеза о мазохизме: Мазох потому велик, что угадал тайну бытия, в мазохистской - бытийно-модельной - сцене отца нет, он не требуется (точнее, он и подвергается мучению).

В России открыли этот секрет, выразили тайну бытия - женщины, «бабы». Имею в виду двух нынешних художни-ков (-ц?) - Муратову и Петрушевскую.

После Платонова не было в русском искусстве ничего подобного. На уровне этого гения только две эти - женщины? художники? художницы? Сам язык противится гендерному различению. Вообще слово «женщины» как-то неуместно мягко в разговоре о них - или о Цветаевой, Гончаровой, даже Ахматовой. О последней недавно заговорили как должно; но в статье Жолковского, представившего ААА в качестве некоего бытового Сталина, упоминается и цитируется Недоброво, писавший об Ахматовой как о жестоком насильнике (-це?) еще в 1915 году. Тогда можно сказать, что самые представительные строчки Ахматовой: «На столе забыты/ Хлыстик и перчатка». Ахматова - амазонка, пересевшая с коня на танк («Я - танк»). Такой бытовой Сталин представлен в повести Петрушевской «Маленькая Грозная». Но таковы и все ее женские героини (а других у нее нет, и не нужно). Коммуналка у нее - лагерь, а мать родная - пахан.

Идея и практика советской коммуналки сформулирована Р. Бартом с более чем уместной отсылкой к Фурье; «более», потому что коммуналки были организованы сознательно, в порядке коммунизации быта согласно проектам отцов-основателей. Известно даже имя инициатора - Ларин, будущий тесть Бухарина. И Барт пишет об этом в связи не с кем-нибудь, а с маркизом де Садом:

«Закрытость садического пространства выполняет и другую функцию: она создает основу для социальной автаркии… Самым близким аналогом садовского города будет фурьеристский фаланстер: та же установка на подробное вымышление некоего самодовлеющего человеческого интерната, то же стремление отождествить счастье с закрытым и организованным пространством…»

Не нужно особенно напрягаться, чтобы увидеть у Петрушевской закрытое пространство Сада. Сюжеты Петрушевской прикровенно, но жестоко сексуальны. В ее коммуналках и многосемейных «отдельных» квартирах («однушках» и «двушках») происходит, производится, осуществляется свальный грех, то есть реализуется, «озвучивается» (музыкантша!) тайный мотив коммунизма, бабий мотив. «Женщина - универсальная сексуальность» (Вейнингер когда-то), и на бытийным уровне секс может быть только свальным грехом, мировым, как революция. Но культура - мужское дело - загнала женщину в социальность, хотя бы в форме моногамной семьи; социализм - идея, проект социализма - идеологический субститут, символическое замещение этого фундаментального желания, женская месть, извращенная или, по-философски, «превращенная» форма женского бессознательного. А символическое исполнение запретного желания всегда на бессознательное удовлетворение наслаивает муку. В коммуналках свальный грех идет как скандал, скандал - форма эротической реализации преступных вожделений. Петрушевская поняла, что семья - естественная форма коммуналки, ее зародыш, зерно, ген, платоновская идея. «Фурьеристична» - семья. Вы можете объявить ее ячейкой социальности и необходимой культурной формой, но вот поглядите, что она на самом деле есть или что мы, бабы, из нее можем сделать.

У Сада:

«Он рассказывает, что знал человека, который…ал трех детей, которых он имел от своей матери, из которых один был женского пола, и ее он заставил выйти замуж за одного из ее братьев, и, таким образом,…я ее, он…л свою сестру, свою дочь и свою сноху, а сына своего он заставлял…ть свою сестру и свою тещу».

А вот Петрушевская:

«Это вопрос к женам, о деточках, и тут свадебный хор раскалывается на отдельно взятых певиц, идет ряд соло: где-то процветает в Японии, а то ли в Австралии упомянутое со слезой дитя жены дипломата, где-то поет в опере, щебечет у бабушки в Кишиневе первое дитя жены местного хрюшки с его китайским божком, третья гостья тоже имеет взрослого выкидыша от первого брака, этот вообще живет на отшибе давно, выкинутый отчимом при помощи воздетой к потолку табуретки: типичная история.

Род, о род человеческий! Одного совокупления достаточно, и целая каша заваривается на долгие поколения вперед, рожденный плод опять же плодит подобных себе и так далее.

Определено женским кружком, что и нынешние молодожены тоже первые дети первого брака у своих родителей, покинувшие материнский кров (много лет после покинувших этот же кров своих отцов).

Путаница-перепутаница, но факт установлен: перед собравшимися протекает свадьба детей первых ошибочных браков, чада матерей, которые (матери) затем хорошо наконец вышли замуж и нарожали других детей. Вот теперь все понятно«. (»Бессильные руки«)

Та же (собачья) свадьба, сплетение, склещение - в «Своем круге», одной из двух лучших вещей Петрушевской. «Свой» круг потому, что все переспали со всеми и много раз поменялись фигуры сексуальной кадрили.

Никаких соло и дуэтов у Петрушевской нет, у нее всегда и только хор. «Московский хор». Англичанин Майк Фиггис с его «Одноразовым сексом» - щенок по сравнению с Петрушевской, у него только две пары обменялись партнерами, хотя через помирающего от спида гомосека все оказались связанными со всеми. Гомосеков у Петрушевской вроде нет (есть за сценой некая «грязная тень гения» - любителя мальчиков), но зато в финале «Своего круга» намечается инцест неудачника Андрея и его единственной любви - дочери Сонюшки. Вообще едва ли не любимое занятие ее героини - «человека жестокого», по ее же собственному признанию, - обвинять окружающих, от зятя до трамвайного соседа, в покушении на растление собственных детей.

Параллель у Сада:

«Дабы объединить инцест, адюльтер, содомию и святотатство, он входит в зад к своей замужней дочери с помощью облатки».