Журнал Русская жизнь - Россия - Европа (март 2008)

• Название: Россия - Европа (март 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Будни странников

Владимир Крымов - Сегодня

Федор Лубяновский - Ходоки на Одере

ДУМЫ

Сергей Болмат - Там, где нас нет

Борис Кагарлицкий - Бархатный расизм

Дмитрий Быков - Утешитель

Мариэтта Чудакова - Русским языком вам говорят! (Часть третья)

ОБРАЗЫ

Михаил Харитонов - Идея Европы

Елена Веселая - Почему мы не любим друг друга

Алексей Крижевский - Славяне меж собою

Захар Прилепин – «А потому, что они уроды!»

Аркадий Ипполитов - Приключения Людмилы

ЛИЦА

Приехали

Олег Кашин - Гений последнего плевка

Олег Кашин - Человек со «Знаменем»

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Долгинова - Женский день

Павел Пряников - Молитвой и трудом

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Особый путь

СВЯЩЕНСТВО

Евгения Пищикова - Воскресная шляпка

МЕЩАНСТВО

Максим Семеляк - Съестной пустячок

Людмила Сырникова - Купол Фостера

Наталья Толстая - Листик салата обязателен

---

Интерлакен летом превращается в английскую колонию. В Швейцарии, впрочем, и везде первый встречный и поперечный - англичанин. Немногие племена из земнородных не посылают еще туда от себя представителей каждый год с весны до осени; но от англичан не посещения, а просто набеги, и Боже упаси друга и недруга приехать в гостиницу, где поселилась ли, ожидается ли фамилия - название, которое принадлежит лишь англичанам - хотя только на одни сутки: завладеет всем - еще милость, если одним - этажом, дня не пробудет без parlour (приемной), drawing-room (гостинной), bed-room (спальной), особой для каждого, даже слуги и служанки, угла другим не оставит.

«…»

Из всех больших городов, где мне случалось быть - не говорю о приморских Неаполе, Генуе - красотою местоположения только Рим может сравниться с Москвою. А кто смотрел на Москву с Ивана Великого, тому все города европейские с такой же высоты покажутся уродливыми от остроконечных, превысоких и претяжелых черепичных крыш с жильем в три, четыре ряда в этих подоблачных райках и с циклопическими, безобразнейшими дымовыми трубами. В Москве летом, в ясную погоду после дождя, легкие и плоские, зеленые почти на всех строениях, кровли - как свежий дерн между садов и светящихся серебром и золотом глав на церквах.

Материал подготовил Евгений Клименко

* ДУМЫ * Сергей Болмат Там, где нас нет

Набросок путеводителя

I.

Впервые я увидел инсталляции этого художника в Кельне, в музее современного искусства.

Он выставил города: Франкфурт, Лондон, Чикаго, Париж, Пекин, Токио. Все они были похожи друг на друга - макеты фантастических небоскребов самых невероятных цветов, энергичные супрематические скульптуры немыслимой раскраски, утопии изощренного провинциала, от которых иного простодушного космополита мог бы запросто хватить кондратий. Родом художник был из Африки.

Вот в такие колоритные пределы стремится всякий, кому долго не давали ездить по миру и одновременно много показывали по телевизору «Клуб кинопутешествий»: охота к перемене мест свойственна цепной собаке, как это изящно сформулировал однажды Томас Бернхард.

Я сам тогда, в конце прошлого века, недавно переехал в Кельн из умышленного русского города, который в одном путеводителе был назван «Лас-Вегасом девятнадцатого столетия». Все эти сахаринно-анилиновые сказочные миражи еще не до конца выветрились в те времена из моей собственной головы. Пафос этих скульптур был мне близок, смех разбирал меня в огромном пустом зале, но я еще не понимал тогда всей их иронической, язвительной горечи.

Всякий переселенец эмигрирует из тоскливой повседневности в невиданный миф, в те края, где нет готовых форм, где все разъято, смешано, разбито, иными словами - по ту сторону обыденности, если не бытия вообще. Новая жизнь в данном случае - это не преувеличение: достаточно заглянуть в класс на курсах изучения языка и посмотреть, как почтенный пенсионер из Ирана с ненавистью и тоской выговаривает неизбежное «Я приехал на велосипеде» под настороженными взглядами своих соучениц и соучеников любого возраста и национальной принадлежности.

Само собой, с первого взгляда кажется, что куда проще убежать от скуки, нежели терпеливо культивировать ее в качестве еще одной кормовой культуры. Тем не менее бодрым и напористым, понаехавшим тут бихевиористам, которые упорно мигрируют из провинции в метрополию, скука представляется скорее недостатком - либо питания, либо воспитания, - нежели экзистенциальной принадлежностью повидавшего виды сибарита, перемещающегося в обратном направлении - из гомонливых котлов цивилизации в райские кущи курортных оффшоров.

II.

Вполне понятно поэтому, что все выставленные на подиумах, воображаемые мировые столицы были нью-йорками. Нью-Йорк - это традиционная эмблема нового мира и связанных с ним романтических представлений о человеке - хозяине своей судьбы, преобразователе природы и общества, неутомимом пролетарии, постигающем, подобно Фаусту, на собственном опыте суть законов бытия. Здесь есть место подвигу, здесь героизм - это не пустое слово: достаточно вспомнить Лимонова, уехавшего в этот город вполне салонным советским культуртрегером и вернувшегося обратно убежденным национал-большевиком. Мэтью Барни прекрасно сумел передать нью-йоркский дух в своем третьем «Кремастере», где орудием бессмертия становится «Додж» - одновременно и молот, и наковальня, эссенцией нового человека - стальные зубы с примесью перемолотого в прах зомби, а школой жизни - монументальная попытка объехать всех на кривой, закончившаяся живописным увечьем, нанесенным дерзкому социальному альпинисту стражами законов мироздания - масонами и бандитами.

Нью- Йорк -это своего рода точка отсчета, ориентир, один из полюсов цивилизации, цель всякого мексиканского амундсена или египетского нансена. Здесь стоит побывать хотя бы для того, чтобы понять или почувствовать, как устроена современная глобальная психогеография, существенно изменившаяся со времен Беньямина и Дебора. Не случайно новые нигилисты - не те вдохновенные прагматики Тургенева и Якоби, которые пытались освободить язык повседневности от метафизических эксцессов, а нынешние безапелляционные проповедники, для которых всякое настоящее время - это досадная помеха, неустранимый зазор, то и дело назойливо мелькающий между исполненными священного смысла страницами, строчками и знаками и, в конечном счете, между законченным совершенством прошедшего и еще более поразительной безупречностью будущего, - не случайно они, в отчаянной попытке остановить время, выбрали своей мишенью именно Манхэттен как центр всемирного циферблата.

Ханна Арендт, рассуждая об уникальности Американской революции, упоминает о том, что, помимо прочего, она положила начало Новому времени, современной истории как таковой. Иными словами, эта революция упразднила не только симметричную вечность монотеистов, раз за разом распространяющуюся в обе стороны от той единственной центральной новости всякой религии, которую верующий ежедневно узнает заново, но заодно и ту, еще более древнюю цикличность античной однообразной новизны, которая в силу бесконечной повторяемости утрачивает всякую ценность и становится «суетой сует». Ханна Арендт пишет о том, что вместе с Американской революцией люди открыли в себе «способность к новизне», и не случайно индустрия массовых новостей возникла параллельно с развитием Соединенных Штатов - их пример показал, что в мире есть такие общественные изменения, которые могут вызвать повсеместный интерес широких масс.

По вполне понятным причинам автор книги «О революции» всячески избегает употреблять слово «прогресс» - термин, изрядно заклеванный моралистами. Революция, в свою очередь, тоже понятие амбивалентное: это может быть постепенно набирающий обороты двигатель изначально сомнительного, шаткого и хрупкого общественного прогресса, а может быть (особенно если иметь в виду, что первоначальный смысл слова «революция» - возвращение) - и безостановочный ницшеанский цикл дионисийской вседозволенности и аполлонического террора.

Так оно и есть, по сути дела: американская революция была не столько восстанием недовольных, сколько результатом уже сложившегося за океаном к середине XVIII века уклада жизни и окончательно оформившей его работы на редкость компетентных и изобретательных политических авангардистов. Все дальнейшие европейские революции были попытками повторить этот уникальный исторический эксперимент в совершенно чужеродных условиях и поэтому, как, например, революция французская, отличались крайней жестокостью и растягивались на десятилетия, если не на века.

Поэтому, оказавшись в Нью-Йорке, вы, даже если вы не интересуетесь ничем, кроме Вермеера в коллекции Фрика или фильмов о размножении пластинчатых червей по каналу Дискавери, не сможете не почувствовать отзвука этой вращающей мир энергии. Одно время казалось, что история совсем уже было выдохлась в трактатах Фукуямы, но 11 сентября 2001 года она все-таки выпуталась из смирительной рубашки гегелевских умозаключений и была запущена заново усилиями его неожиданных оппонентов, которые, как всякая сила из тех, что вечно желают зла и вечно совершают благо, хотели ровно противоположного.

«Американец - это новый человек, живущий в соответствии с новыми принципами; в силу этого он должен руководствоваться новыми идеями и формировать новые мнения. От принудительного безделья, услужливой зависимости, нужды и бессмысленной работы он перешел к трудам совсем иной природы, снискавшим щедрую поддержку» - писал французский переселенец и фермер Мишель де Кревкер, которому, по странному стечению обстоятельств, посол США в Париже, будущий президент и автор первой по-настоящему глобальной политической доктрины Джеймс Монро отказал во въезде на новую родину уже во времена революции французской, когда де Кревкер, будучи аристократом, вынужден был скрываться от робеспьеровской «деспотии свободы». За сто лет до Ницше изобретатель знаменитого выражения Ubi panis ibi patria де Кревкер на другой стороне Атлантики открыл для себя «новую расу людей, чьи труды и чье наследие станут рано или поздно причиной великих перемен в мире».