Журнал Русская жизнь - Понаехавшие (апрель 2008)

• Название: Понаехавшие (апрель 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Самаркандские евреи в Москве

Революция глазами грамотного пулеметчика

ДУМЫ

Андрей Громов - Дверь в русский мир

Борис Кагарлицкий - Страна городов

Олег Кашин - Комиссия по визированию

Евгения Долгинова - Милость к равным

Мариэтта Чудакова – «А в наши дни и воздух пахнет смертью»

ОБРАЗЫ

Дмитрий Быков - Горе завоевателям

Дмитрий Данилов - Продолговатое двухэтажное строение с двумя входами

Максим Семеляк - Время и место

Аркадий Ипполитов - Про всемирную отзывчивость

Дмитрий Ольшанский - Хозяин

ЛИЦА

Маме здесь нравится

ГРАЖДАНСТВО

Олег Кашин - Богородский киберпанк

Михаил Харитонов - Уехать из Мариуполя

Павел Пряников - Неофициальная народность

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Варвары в армии

СЕМЕЙСТВО

Евгения Долгинова - Счастливый исход

Лидия Маслова - Витязь в овечьей шкуре

Евгения Пищикова - В чужих людях

МЕЩАНСТВО

Людмила Сырникова - Западно-восточный желудок

ХУДОЖЕСТВО

Денис Горелов - Белый конь борозду портит

Аркадий Ипполитов - Собирать и возвращать

ПАЛОМНИЧЕСТВО

Геннадий Йозефавичус - Чудо света

ПАРТНЕРСТВО

Жить по правилам

---

Однако проблемы на самом деле есть. Во-первых, четвертая волна - исключительно гастарбайтерская, и исключительно среднеазиатская. В отличие от третьей волны, она организованная и системная. Это целенаправленная политика привлечения дешевой рабочей силы, отсюда и особенности организации этого миграционного потока: практически везде он организован людьми, специализирующимися на «доставке таджикских рабочих рук». Они собирают их, отвечают за них, меняют по своему усмотрению, отсылают домой и «дозавозят» новых. Причем количественно этот поток растет не прекращаясь, и уже вполне может быть сопоставим со второй мигрантской волной. А количество, как известно, переходит в качество. Таджики просачиваются через организационное сито и начинают оседать в российских городах. Пока это не выглядит критично, но продолжение стимулирования этого потока, в котором сегодня заинтересованы в равной мере и бизнес, и власть, может привести к тому, что миграционное давление увеличится до критических для России параметров.

А они у нас ниже, чем в той же Европе, и это вторая, а по большому счету - самая главная проблема. Понаехавшие в России - это не только проблема миграции «чужих», это и проблема миграции своих. Дело в том, что все последние 20 лет стремительно происходит процесс вымывания населения из малых и средних городов и массового перенаселения городов крупных. Россия - самая большая страна в мире - уже начинает бить японские и латиноамериканские рекорды концентрации жителей в крупных городах. Такая концентрация, естественно, порождает высокое давление на социальную инфраструктуру и резко повышает уровень социального напряжения. В этой ситуации миграционное давление резко усиливается. Там, где высокое напряжение, любой шероховатости достаточно, чтобы начало искрить. А мигранты (кавказцы, таджики, узбеки - все равно) - это даже при самых благоприятных обстоятельствах все-таки «другие», а потому будут той самой шероховатостью.

При этом параллельно происходит вымывание наиболее активного и социально адаптированного коренного населения из малых и даже средних городов. В результате адаптационный и ассимиляционный механизм перестает работать, и эти города легко становятся «добычей» мигрантов или, наоборот, центрами межэтнических конфликтов. Опасность китайского нашествия на Сибирь не в том, что китайцев там слишком много - пока совсем не много,- а в том, что там все меньше и меньше русских.

Собственно, если что и угрожает России и русскому миру в ближайшей перспективе, то это не столько понаехавшие мигранты, сколько стремительная сверхконцентрация населения в мегаполисах. И самое печальное, что движение к концентрации - одно из ключевых оснований нынешней экономической и социальной модели.

В заключение хочу еще раз остановиться на двух уже проговоренных моментах. Пример Азербайджана показывает, что растущая экономика страны забирает назад поуехавших оттуда мигрантов. То есть русские, желающие южанам скатертью дороги, объективно заинтересованы в процветании союзных республик. Другое дело - и тут мы возвращаемся к началу статьи, - что без мигрантов наша экономика не выдержит международной конкуренции, мы станем безнадежной провинцией глобализирующегося мира. Из этого, казалось бы, неразрешимого противоречия выход один: не чувствовать себя провинцией и не быть ею. Русский мир - бесконечно больше той территории, что сегодня называется Российской Федерацией. И нынешние понаехавшие замечательно чувствовали себя в нем, оставаясь на своем месте. Любые внутренние конфликты русский мир разрешал в прошлом, а значит, имеет все шансы разрешить их в будущем.

Борис Кагарлицкий Страна городов

История и перспективы

В начале ХХ века наша передовая интеллигенция любила сетовать на то, что Россия страна сельская. Это засилье деревни с ее неизбежным консерватизмом губило любые начинания, тормозило развитие. Так, во всяком случае, думали люди, всей душой стремившиеся к распространению в Отечестве европейского прогресса.

Однако по уровню урбанизации Россия не всегда была неразвитой страной. В домонгольский период варяги, приезжавшие в Киев и Новгород из отсталой Скандинавии, называли Русь «страной городов». Они были первыми трудовыми мигрантами, из них формировались княжеские дружины, некоторым, особо одаренным, удавалось пробиться на административные посты.

Русские, в свою очередь, ехали в Византию. Так в Константинополе возник целый «русский квартал», где ремесленный и торговый люд не только зарабатывал деньги, но и овладевал передовыми технологиями. Некоторые варяги, транзитом проехав Русь, устраивались на службу к грекам, где их принимали за славян, как сейчас на Западе молдаван с украинцами, белорусами и казахами («русские» в понимании среднего немецкого бюргера).

Торговые города Древней Руси пожгли и разорили татары, но еще прежде того они пришли в упадок под влиянием итальянской и немецкой конкуренции. Но даже и в послетатарской Московии городское население по стандартам той эпохи было отнюдь не маленьким. Западные путешественники XVI и XVII веков удивляются нравам московитов, но никогда не сетуют на отсутствие городской жизни. Во всяком случае, я ни разу таких замечаний не находил.

Россия сама себя стала воспринимать страной деревенской и мужицкой в конце XVIII - начале XIX веков, когда, оказавшись на периферии европейского капитализма, отстала от развернувшегося на Западе процесса урбанизации. Переселять народ в города было России невыгодно. Страна, торговавшая зерном, нуждалась в сельском населении.

Зато мечта о том, чтобы переместить население из деревни в город, стала в России такой же необходимой частью идеологии прогресса, как и вера во всепобеждающую мощь индустрии и необходимость образования. Старый режим, державшийся на экспорте зерна, с этой задачей справиться не мог. Потребовалась революция, чтобы совершить перелом.

Русская революция завершилась победой города над деревней. В борьбе за выживание городов любой ценой (ее должны были уплатить сельские жители) - секрет военного коммунизма, продразверстки и красного террора. Города надо было кормить даже в ситуации, когда по всем экономическим законам они должны были бы умереть: старая система товарообмена между городом и деревней рухнула. Ей на смену пришли продотряды и реквизиции.

Городской рабочий стал символом будущего, деревенский мужик - отсталого, косного. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы подтолкнуть людей к переезду в город. Однако первыми в крупные промышленные города двинулись не крестьяне из русской глубинки, а жители малороссийских и белорусских местечек. По большей части - евреи, вырвавшиеся из черты оседлости. Но так же их украинские, белорусские и польские соседи.

Промышленный рост в 20-е годы был весьма скромным и массового перемещения трудовых ресурсов не требовал. А деревня чувствовала себя совсем неплохо после изгнания помещиков, перераспределения земель и замены продразверстки умеренным (на первых порах) продналогом. Зато городам срочно нужны были новые массы чиновников, надо было комплектовать растущий бюрократический аппарат. Выходцы из местечек были грамотными, лояльными к новой власти и привычными к городскому образу жизни, имитировать который они всячески стремились в своих поселках.

Старая городская культура сохранилась и развивалась, пережив потрясения войн и революций. Однако очень скоро наступил Великий перелом. Мировой кризис 1929-1932 годов в Советском Союзе обернулся отказом от новой экономической политики, коллективизацией и форсированной индустриализацией. Массы вчерашних крестьян бросились в города, спасаясь от голода, репрессий, или в поисках более высокого социального статуса. Какими бы ни были условия жизни рабочих, вступая в их ряды, крестьянин из отсталого класса переходил в класс-гегемон. При всем кошмаре существования в бараках и коммунальных квартирах 30-х, у их жителей были серьезные преимущества перед сельским населением: свобода передвижения, выбора места работы, перспективы образования и, при некоторой настойчивости, карьерного роста. Рабочие в первом поколении легко могли стать партийными деятелями, управленцами и даже войти в ряды новой советской интеллигенции. Репрессии 1937-1938 годов имели неожиданные (или все же запланированные?) демократические последствия. Освободилось огромное количество управленческих и партийных должностей. Их в стремительном порядке занимали «выдвиженцы», выходцы из низов.

Одним из парадоксальных (или диалектических) социально-культурных последствий индустриализации стало размывание и скорое исчезновение старого рабочего класса. Того самого, который вместе с интеллигенцией создал большевистскую партию, совершил революцию, выиграл Гражданскую войну. Немногочисленные кадры старого пролетариата еще в 20-е годы, по словам Ленина, тонули в новой городской бюрократизированной среде, «как мухи в молоке». В 1930-е годы ситуация стала необратимой. Раньше в цехе на 6-7 кадровых рабочих приходилось 3-4 переселенца из деревни, их можно было обучить, привить им определенные правила, культуру и традиции. К концу 30-х хорошо, если один кадровый рабочий приходился на десяток бывших крестьян, чаще - на сто. Традиции и классовое самосознание почти исчезли.