Журнал Русская жизнь - Водка (июнь 2008)

• Название: Водка (июнь 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Веселие пити

Ефим Зозуля - Сатириконцы

ДУМЫ

Мариам Новикова - Любить по-черному

Василий Жарков - Властный обычай

Борис Кагарлицкий - Пьяный термидор

Андрей Громов - Погубленные и спасенные

Максим Семеляк - Разонравилась она мне, что ли

Лидия Маслова - Братья-близнецы

ОБРАЗЫ

Захар Прилепин - Герой рок-н-ролла

Дмитрий Быков - Love Story

Михаил Харитонов - В завязке

Евгения Пищикова - Филины

ЛИЦА

Олег Кашин - Крепкое рукопожатие

Дело житейское

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Долгинова - Танцы кривых

Мария Бахарева - Неупиваемая чаша

Олег Кашин - Порядочный арестант

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Бутылка в небесах

МЕЩАНСТВО

Эдуард Дорожкин - Белоснежная Мэри

ПАЛОМНИЧЕСТВО

Карен Газарян - Венская композиция

Екатерина Шерга - Заколдованный источник

ХУДОЖЕСТВО

Аркадий Ипполитов - Натюрморт с бутылками

Денис Горелов - Бывает, что и баран летает

---

К сожалению, биология, базирующаяся на чистом принципе удовольствия, в случае и с сексом, и с алкоголем неизбежно вступает в конфликт с ломающей кайф психологией. Возникающий между двумя (или более) людьми сексуальный интерес на некоторое время сплачивает и объединяет их почти так же, как желание выпить, - и точно так же чреват обратной реакцией, накрывающим поутру похмельем и сожалением, что выпито было слишком много и не в тех пропорциях, а секс получился, как это нередко случается, гораздо менее захватывающим, чем представлялось в алкогольной эйфории.

В этой своей способности обольщать человека обещанием выхода на какие-то новые, еще не изведанные уровни удовольствия, а потом разочаровывать и обманывать ожидания, секс и алкоголь тоже похожи: мысленное, теоретическое желание «нажраться» и «потрахаться», гусарское предвкушение того, как лихо и весело все это будет происходить, довольно часто бывает сильнее и приятнее, чем само чувство опьянения или с таким трудом достигнутый оргазм. Сами собой напрашиваются и параллели между чисто внешними признаками алкогольного опьянения и сексуального возбуждения: человек становится развязен, говорлив, самоуверен и в общем-то довольно смешон на взгляд трезвого наблюдателя, в присутствии которого одинаково неприятно и абсурдно как принимать алкоголь, так и удовлетворять половой инстинкт.

И тем не менее, несмотря на то, что повышенная привлекательность секса и алкоголя существует только в инфантильном сознании подростков, которым и то, и другое до поры до времени запрещается, огромное количество взрослых, солидных и неглупых людей упорно продолжает заполнять свой досуг именно алкоголем и сексом, а не собиранием марок и вышиванием крестиком. Думается, что не в последнюю очередь популярность этих двух изнурительных, иногда вредных для здоровья и финансово обременительных развлечений заключается именно в их сочетании. По отдельности секс и алкоголь так же скучны и обыденны, как просмотр телесериалов или воскресный шоппинг с семьей, - упоительное (пусть даже и иллюзорное) ощущение повышенной насыщенности жизни событиями и эмоциями возникает из совмещения, из взаимодействия плещущегося в крови спирта и клубящихся в надпочечниках гормонов - только вместе эти две субстанции оказываются достаточно сильны, чтобы одержать краткую победу над системой социальных сдержек и противовесов, контролирующих сидящее в каждом из нас животное.

* ОБРАЗЫ * Захар Прилепин Герой рок-н-ролла

Трезвые мысли из пьяного лета до пьяной зимы

Это было очень пьяное лето.

У меня бывало так: однажды случилось целое лето путешествий; чуть раньше лето музыки было. Всегда нежно помнится лето страсти; и другое лето не забывается - лето разлуки и совести. Они очень легко разделяются, летние месяцы разных лет: если помнить их главный вкус и ведущую мелодию, которой подпевал.

А еще ведь осень бывает, и зима, и весна.

Была зима смертей. Потом зима лености и пустоты. Следом зима предчувствий. (Первая промозглая, вторую не заметил, третья - теплая, без шапки.)

Осень ученья случалась, осень броженья, осень разочарованья.

Впрочем, темы могут повторяться в разных временах года. Случалось и лето смертей, и осень лености бывала.

А весну я никогда не любил.

Совпало так, что на те летние месяцы пришлось много алкоголя.

Им замечательно легко было пользоваться тогда: алкоголь приходил кстати, потреблялся весело и неприметно покидал тело во время крепкого сна, почти не одаривая утренней ломкой и дурнотой.

Утром было приятно просыпаться и видеть много света. Казался вкусным дым бессчетных вчерашних сигарет: мы снова все вместе курили в той комнате, где я замертво пал восемь часов назад.

Я люблю запах вчерашнего молодого пьянства; я даже нахожу это эстетичным: когда из-под простыни встает вполне себе свежий человек и бежит под душ, внутренне ухмыляясь над собой, вчерашним, но без презренья, без уничиженья.

Силы сердца казались в то лето бесконечными, сердце брало любую высоту, не садилось в черном болоте, не зарывалось в жирной колее. Выбиралось отовсюду, только брызги из-под колеса, и снова бодро гудит.

Было правило: не пить до двух часов дня. Иногда, в качестве исключения, позволял себе не пить только до полудня. Проснувшись утром, я всегда с легкостью определял, когда начну свое путешествие. Но в любом случае слово держал неукоснительно: либо с двух, либо с двенадцати, но не минутой раньше.

Помню эти попытки отвлечь себя, когда на часовой стрелке без четверти двенадцать, без двадцати минут… без семнадцати… черт. Как долго.

Похмеляться нужно в кафе. Если у вас нет денег на то, чтобы похмелиться в чистом кафе - не пейте вообще, вы конченый человек. Кафе хорошо тем, что позволяет уйти; из квартиры, похмелившись, выйти сложнее; а если выйдешь - то пойдешь во все стороны сразу, дурак дураком.

Без трех минут двенадцать я, свежий и с чистыми глазами, заходил в кафе, заказывал себе пятьдесят грамм водки и пятьсот грамм светлого пива.

Я садился всегда на высокий табурет напротив бармена; лучше, если бармен - женщина, но и мужчина приемлем. Нельзя пить с пустой стеной и тем более в тишине, это еще одно правило, даже два правила, которые нельзя нарушать.

(А водку с пивом пить можно, в этом нет ничего дурного.)

Бармен передвигался на быстрых ногах, никому не улыбаясь, - в России бармены не улыбаются, они уже с утра уставшие.

Я смотрел на него иронично: он работает, а я еще нет. Я ждал, когда мозг мой получит животворящий солнечный удар и все начнется снова, еще лучше, чем вчера.

Выход из похмелья - чудо, которое можно повторять и повторять, и оно всегда удивляет; ощущения совсем не притупляются. Это, наверное, подобно выходу из пике. Гул в голове нарастает, тупая земля все ближе, настигает дурнота, и вдруг - рывок, глаза на секунду смежаются, голова запрокидывается, в горло проникает жидкость, и вот уже небо перед тобой, просторы и голубизна.

Я вышел из пике и двинул на вокзал встречать героя рок-н-ролла.

Мы не были знакомы раньше, но изображение его курчавой башки украшало мою подростковую комнату в давние времена, половину моей жизни назад.

Как водится, подростком я и представить не мог себя рядом с ним и подобными ему: к чему героям рок-н-ролла нелепый юноша из провинции. Впрочем, и мне они незачем были: музыки вполне хватало для общения.

Тот самый, кого я встречал сегодня, с курчавой башкой, был одним из, пожалуй, трех самых буйных, самых славных в свои времена рок-н-рольных героев. В те годы злое лицо его отливало черной бронзой, а в голосе возможно было различить железный гул несущегося на тебя поезда метро; причем голос звучал настолько мрачно, что казалось: поезд идет в полной темноте и света больше не будет. С ужасом в подростковых скулах я чувствовал, что вот-вот сейчас, всего через мгновенье меня настигнет стремительная железная морда и раздавит всмятку. Мне едва удавалось спастись до конца песни, но тут начиналась следующая, и вновь было так же радостно и жутко.

Поезд так и не настиг меня, он унесся в свои гулкие, позабытые тоннели и затерялся на долгие времена. Изредка, по уже совсем другим делам проходя по земле, я вдруг слышал этот железный, подземный гул, и сердце ненадолго откликалось нежностью и подростковым эхом: ты все поешь еще, мой обожаемый некогда, мой черный, курчавый, растерявший, как мне мнилось, звонкую бронзу…

Слава его больше не клокотала в глотке у поперхнувшейся и сплюнувшей под ноги страны.

Два иных его певчих собрата избрали иные пути. Первый въехал под «Икарус», отчего умер честным и замечательно молодым, а второй, долгое время блуждавший по тонким белым дорожкам, неведомой теплой звездой был приведен в Гефсиманский сад, переночевал там и остался жить, уверовавший в нечто несравненно большее, чем героин. В обмен за жизнь у него отобрали дар, но он того не заметил.

Я не держал на них зла за то, что они оставили меня: слыша их голоса, я прожил несколько нервных, но полных сладостными надеждами лет, - с кем еще было жить подростку, как не с героями рок-н-ролла. Распечатав красивые рты, они почти десятилетие смотрели на меня со стен, а потом сотни их фотографий вместе с обоями были оборваны со стен моей мамой, пока сын ее бродил неведомо где.

Нелепо испытывать обиду на то, что юность не подтверждает надежд. Все должно быть как раз наоборот: юность обязана самочинно пожирать свои надежды - оттого, что продливший веру в них никогда не исполнит судьбы своей.

У меня отличные отношения с моей юностью: мы не помним друг друга и не вспоминаем никогда; то же самое случилось бы и с героями рок-н-ролла, если б один из них не вернулся ко мне, обретший, наконец, плоть и даже место в поезде, прибывавшем к вокзалу того города, где неизменно счастливый, а в то лето еще и пьяный обитал я. Прозвание ему было Михаил.