Журнал Русская жизнь - Август (август 2008)

• Название: Август (август 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Козлова Н.В. - Как они смели сдаться?

История одной баррикады

Накануне

Аккуратная, сладковато-рассеянная

ДУМЫ

Дмитрий Ольшанский - Родственник

Дмитрий Быков - Свободное время

Борис Кагарлицкий - Кризис и мы

Александр Храмчихин - Вторая ошибка Ельцина

ОБРАЗЫ

Захар Прилепин - Ваше Императорское Величество

Аркадий Ипполитов - Милый Августин

Александр Русанов - Дача, Жанна, драка с дураком

Михаил Харитонов - Конец вашего лета

Татьяна Толстая, Александр Тимофеевский - Крупа и аксессуары

ЛИЦА

Олег Кашин - Человек с глазами-сверлами

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Долгинова - Рабские яблоки

Мария Бахарева - Дом и бульдозер

Дмитрий Данилов - Тело нежное

Олег Кашин - Принципиальный кузнец

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Незнаменитая война

МЕЩАНСТВО

Евгения Пищикова - Поцелуй помидор

ПАЛОМНИЧЕСТВО

Людмила Сырникова - Покорение заграницы

Максим Семеляк - Месса и Нессо

ХУДОЖЕСТВО

Денис Горелов - Паромщик

Алексей Крижевский - Камера наезжает

Карен Газарян - Диктатура интеллигенции

---

* БЫЛОЕ *

Козлова Н.В.

Как они смели сдаться?

Воспоминания сестры милосердия о Русско-японской войне. Часть первая

Утро 27 января 1904 года… Кто из нас не помнит его?! Телеграф принес известие, что ночью японцы взорвали наши броненосцы и война началась. В течение нескольких первых дней весь Петербург, казалось, жил одной мыслью, одним чувством, одной тревогой: что-то делается там, за 10 000 верст от нас?

Конечно, первой мыслью моей было записаться в сестры милосердия, и начались мои «хождения по мытарствам», что испытали и хорошо знают столь многие волонтерки. Приходишь записываться в общины, где тебя встречают с явным недоброжелательством и тайной подозрительностью. Мы все были как будто виноваты в том, что вдруг воодушевились патриотизмом и пришли беспокоить общинное начальство. Наконец мне удалось записаться на курсы Георгиевской общины, но надежда попасть на Восток была еще очень туманна.

Итак, я приготовилась терпеливо ждать у моря погоды, как вдруг графиня вице-председательница N-ской общины, узнав, что я так стремлюсь попасть в какой-нибудь отряд, предложила мне причислиться к сестрам, которые уезжали через неделю на Восток.

В одну неделю надо было собраться, причем разрешено было взять с собою лишь маленькую корзинку, небольшой чемоданчик и портплед с подушкой. В воскресенье на первой неделе поста назначен был молебен отъезжающим, и я должна была явиться туда, уже одетая в форму, к одиннадцати часам утра.

Однако отъезд нашего отряда отложился на неопределенное время. Нами помыкали, как пешками: то нас отпускали, то не отпускали; то мы ехали, то не ехали. Лишь 9 мая наш отъезд был решен. Перед этим, дня за два, нас возили во дворец представляться Государыне Императрице Александре Федоровне, имени которой был наш лазарет. Она произвела на нас всех чарующее впечатление.

Наконец настал день 9 мая, холодный и ветреный; дождь лил как из ведра. Отъезжали мы с военной платформы. Эшелон наш состоял из нас и двух других отрядов: финляндского и немецкой евангелической общины. Для меня такой состав был небольшим испытанием. Ехать так далеко среди представителей чужих народностей казалось крайне тяжело. К тому же у меня тогда была глубокая антипатия к немецкой национальности.

Отряд наш состоял из двух врачей, пяти сестер и семи санитаров. До Москвы мы ехали целых полтора суток, все с теми же дождем и холодом. Там мы должны были взять новый поезд, и у меня теплилась надежда, что нас соединят с другими русскими отрядами. Но насмешница-судьба решила иначе. Не только явились к поезду все те же финляндцы и немцы, но еще прибавился целый отряд немецких баронов из остзейских провинций, ехавших санитарами на войну.

После отъезда из Москвы началась собственно не езда, а жизнь в вагонах с определенными часами для вставания, чая, обеда. Утром убирали свое купе, мыли пол, стирали пыль, днем читали, писали и даже вышивали красной бумагой полоски на фартуки с именем общины. Начали понемногу определяться отношения, как между собой, так и с совершенно незнакомыми нам врачами.

Врачи были назначены нам из главного управления Красного Креста. Старшим врачом оказался сравнительно еще молодой человек, акушер по профессии, которому в первый раз приходилось быть уполномоченным отряда. Второй врач должен был занять место терапевта в нашем лазарете. Назначен он был из Харькова, где занимал какую-то должность при университетской лаборатории. С первых же дней между нашими врачами определилось враждебное отношение друг к другу, которое росло и крепло всю дорогу и в Манчжурии дошло до серьезных размеров.

***

И вот, наконец, мы в Харбине. До получения дальнейших распоряжений нас решили поселить в сестринском общежитии в Старом Харбине. Впечатление, произведенное на нас этим общежитием, не поддается описанию. Трудно было поверить, что этот дом отдан в распоряжение сестер, на обязанности которых лежит в каждой больнице следить за чистотой и гигиеной; до того все было грязно и запущено. Начальства в этом доме не было никакого; распорядителями всего являлись горничная Маша и какой-то унтер-офицер, поставленный туда, вероятно, с целью показать, что все было на военном положении. Против дома, через улицу, был общественный сад с рестораном и музыкой, и так как в общежитии проживало немало волонтерок Красного Креста, не причисленных ни к одной общине и представлявших собою свободных гражданок, - то можно себе представить, какие уже тогда ходили толки и слухи.

Нам отвели маленькую и грязнейшую комнату с пятью койками. С помощью одного нашего санитара мы принялись ее мыть, чистить и приводить в порядок. Мы были готовы терпеливо ждать, пока нас назначат куда-нибудь. Какова же была наша радость, когда уже через два дня пришли врачи и объявили, что мы едем в Лаоян.

***

Здесь уже чувствовалась близость позиций. На станции была страшная суета, все спали не раздеваясь, лишь сняв грязнейшие сапоги. С этого вечера мы погрузились в неописуемую сырость, пропитывавшую нас насквозь; все было сыро: и белье, и платье, и постель. Сырость испарялась из почты и висела в воздухе. Манчжурские дожди имеют странное свойство не освежать воздуха. Дождь льет как из ведра, а от земли поднимается теплый пар, и становится душно дышать, как в парнике. Здесь мы в первый раз испытали манчжурскую грязь, действительно невообразимую.

Проснувшись на следующий день, мы осмотрели свое расположение. Сзади нас на запад, довольно близко, было китайское кладбище с большими тенистыми деревьями, очень красивое, но очень антисанитарное, так как китайцы не зарывают покойников, а лишь засыпают их холмиками земли. Оттого, вероятно, временами и несло таким зловонием в этой местности. За кладбищем в кумирнях или фанзах помещался первый Георгиевский отряд, прекрасно устроенный. У них были даже клумбы с цветами. Направо от нас шли палатки, заканчивающиеся красным домиком, налево шла дорога, а впереди на некотором расстоянии проходила железная дорога и возвышалась гора, которая, говорят, была страшно укреплена. Для всякой еды надо было идти в «Красный домик», находившийся в распоряжении Красного Креста, даже для чая и кофе. Там было настоящее столпотворение.

На пятый день нашего пребывания в Лаояне старший врач принес известие, что Александровский назначает нас в Тьелин, с предписанием развернуться в постоянный госпиталь на 200 коек. А мы- то мечтали обратиться в передовой летучий отряд. Но Александровский нашел, что для передового отряда наш госпиталь слишком хорошо оборудован, и было бы жаль терять все это дорогое имущество, так как передовые отряды Красного Креста то и дело снимались и отходили назад, бросая весь инвентарь.

***

Для всей работы по устройству госпиталя у нас было всего семь санитаров, и потому пришлось нанять работников-китайцев, способных извести святого медлительностью своей работы, ленью и каким-то тупым равнодушием, написанным на их лицах. При этом еще обоюдное непонимание языка, невозможность ничего объяснить без переводчика-старшинки, который сам ничего не делал и довольно часто исчезал. Из наших санитаров человека три были плотники, одного старший врач взял себе в качестве лакея и одного приставил ко мне помогать по хозяйству. Это был хороший тип, но потом он запил, забуянил, и его пришлось отправить в Харбин.

Вообще масса санитаров пьянствовала отчасти оттого, что они из России ехали привычными пьяницами, отчасти оттого, что после нескольких месяцев в Манчжурии их начинала угнетать тоска по родине и они топили ее в вине и всяком безобразии. Многие санитары допивались до того, что бросались друг на друга с ножами.

А красно- крестная интеллигенция в лице врачей и студентов, так старательно занимавшаяся пропагандой среди солдат, эту свою меньшую братию оставляла безо всякого внимания, без малейшей нравственной поддержки. Все их отношение к санитарам выражалось в том, что когда эти последние допивались до буйства, их отправляли на станцию к коменданту, чтобы посадить под арест, а в случае частого повторения безобразий их отправляли в харбинское управление Красного Креста с волчьей аттестацией.

Наконец нам объявили, что присылают первую партию больных в 25 человек. В день их приема все сбились с ног. Поместили их в двух комнатах поменьше, так как большая палата не была еще готова, и всем двадцати пяти человекам сделали ванны, причем ванны надо было наполнять ведрами (крана еще не было) и воду греть на кухне. Это был Сизифов труд. Но, по счастью, со всем справились, облекли больных в больничное белье, напоили их чаем, накормили ужином. Незаметно подошел вечер, и, оставив на ночное дежурство одну из сестер, мы вернулись в свой домик. Усталость чувствовалась страшная, ноги ломило, и они опухли, но впечатление от новой работы, от сознания начавшейся деятельности, от вида больных было так велико, что я не могла заснуть всю ночь.