Журнал Русская жизнь - Родина (август 2008)

• Название: Родина (август 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Козлова Н.В. - Ну вот и все

Борис Кагарлицкий - Разгадка сфинкса

Иван Кузнецов - Кулацкий хлеб

ДУМЫ

Дмитрий Ольшанский - Пусть сильнее грянет буря

Александр Храмчихин - Цена победы

Евгения Долгинова - С царем в голове

Михаил Харитонов - С большой буквы и маленькой

Денис Горелов - Ария Бизе из оперы Хозе

Дмитрий Быков - Пространство полемики

ОБРАЗЫ

Дмитрий Воденников - Сомнамбулическая честность

Аркадий Ипполитов - Плоть и кровь

Захар Прилепин - То, что у меня внутри

Дмитрий Данилов - На нижних этажах

Наталья Толстая - Суточные

Мария Степанова - Вторая проза

ЛИЦА

Олег Кашин - «До чего, христопродавцы, вы Россию довели»

Алексей Крижевский - Не голосовал

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Долгинова - Любила и буду

Олег Кашин - Синий паспорт

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Не потерять Камчатку

СЕМЕЙСТВО

Евгения Пищикова - Черный рис и серебряный иконостас

МЕЩАНСТВО

Эдуард Дорожкин - Хозяин Николиной горы

Людмила Сырникова - Ibi Patria

ХУДОЖЕСТВО

Максим Семеляк - Сестра Хаос

---

- Я вросла в этот край, как мох,

ты бы так никогда не смог.

Я уже говорю, как местная!

Нинка мне давно стала тесная.

Я здесь много лет, не десяток дней,

мне давно равно, что случится с ней.

Переправлю их на ту сторону -

и пойду гулять на все четыре стороны.

Твоя правая - моя левая

многодонная полоса,

буду в ней молодой королевою:

белой пеной стрелять в небеса.

И позвал бы меня -

поздно возвращаться.

Подай- ка огня

и пора прощаться.

…шепчет? кричит?

А он все молчит.

18.

Далеко среди тумана,

как глаза, горят огни.

На свободе, без охраны,

Нина с Толею одни.

Говорит тихонько Нина,

так, как в песенках поют:

Знаю, где твоя машина.

Уходи, пока дают.

Уезжай скорее, Толя.

Нас тут держат на убой.

Я привыкла ждать без боли -

не бери меня с собой.

При обочине дороги

припаркован грузовик,

заведется, как ведется,

только имя назови.

Тайный груз-пирожок

под сиденьем, запечатан.

Что же ты, мой дружок,

озираешься, печален?

Люди плачут-провожают

и смеются, уходя,

терпят муки, как рожают,

забывают, погодя.

Подарят пятак,

искупают в луже.

Здесь, у нас, не так,

но не знаю, лучше ль.

Здесь свет, как сноп,

над пустыми водами.

Не целую в лоб:

тикай огородами!

Пока есть, куда бежать,

буду взглядом провожать.

19.

Толян говорит

глухо, неуверенно:

- Давай-ка со мной,

коли все потеряно!

Черед настал

предаваться в руце.

На небе места

силою берутся.

Врата без замка:

залепили скотчем.

Попрем на закат,

может быть, проскочим.

Вот только Колян,

что сейчас в грусти,

идти на таран

нас с тобой не пустит.

И что? Ничего.

Мы прорвемся без него.

Жаль, подругу твою

не могу дозваться.

Ну, увидимся в раю,

некуда деваться.

20.

Погоня, погоня!

- Уходят, уходят! - По коням!

Долинами длинными их без разбору погоним,

пока у машины хватает во чреве бензина,

пока не сгорела с предательским свистом резина

и ужас не начал лизать беглецов языками.

Погоня, погоня! - Возьмем их своими руками!

Дорога пустая, а дух, как в вокзальном сортире.

Бежит грузовик, и его догоняют четыре.

Он то оторвется - и сердце во мне оборвется,

А то нагоняют - а воздух меня не роняет.

Я видел и сверху, и снизу, и, кажется, сбоку:

в машине шофер помолился незримому Богу -

и прыгнул его грузовик за глухую канаву.

И вижу я все это сверху и, кажется, справа.

Но черных четыре машины, как умные пули, -

накрыли канаву, и эту канаву сглотнули,

и как не заметили: начали полем стелиться

- Не мешкай! - привычной побежкой охотничьей псицы.

Они нагоняют. Но вот из кабины мелькнуло,

не то занавеска, не то это женская ручка

как будто махнула - и в воздухе что-то сверкнуло,

расческа, по-моему, вечная женская штучка.

И там, где упала, все поле задернуло лесом

густым и безлиственным и почему-то белесым,

то русые кудри, приправленные

пергидролем.

За ними пропал грузовик, занавешенный полем.

Но снова нагнали! Наставили круглые фары,

как будто легли в незапамятной тьме светофоры,

и каждым из них черно-белый огонь пробегает -

такое бывает у этих, когда достигают.

А в кабине болтанка

вроде теплого супа,

а Толян за баранкой

напевает сквозь зубы.

(- Если АМО форда перегонит,

Значит, Раечка будет твоя!)

И снова рука, как платок, над машиной мелькнула,

тряхнуло машину, как будто в ведро обмакнуло,

и зеркальце под колесо полетело с подскоком -

дешевое, мелкое, мутное, с розовым боком,

ценою три цента,

и то два - наценка.

Где зеркало пало - внезапное озеро встало,

вода накатила, и ветром ее залистало,

безмерные воды качнулись с востока на запад -

и дно опустело, как будто их выпили залпом.

Безвидные рыбы забились на дне.

И джипы поехали по глубине.

А в кабине болтанка,

а в кабине трясучка,

а Толян, как из танка:

- Ну давай же ты, сучка,

не сдавайся, голубка,

не сбавляй обороты,

помоги оторваться

от проклятой охоты!

Просит голосом надобы

на конечной черте,

а машина и рада бы,

только силы не те.

Нагоняют, нагоняют, нагоняют, нагоня…

Вы прощайте, дорогие, оглянитесь на меня!

21.

Грузовик по щиколки в грязи.

Волглая, бессмысленная воля.

Баба говорит: затормози.

Время останавливаться, что ли.

И на все четыре колеса

наступила сила тормозная.

Гул затих. И встали небеса

со звездой, которую не знаю.

И сама сошла она, как дура,

на колесный след.

Юбку, словно колокол, надуло,

ну а ветра - нет.

Платье деревенского пошива,

белое в цветы,

даже ночью выглядит паршиво,

а поди же ты -

в свете фар, надвинутых с дороги,

тем, кто нападал,

словно свечки, светят руки-ноги,

дыбится подол.

И тогда, на вечную разлуку

с жизнию жилой

высоко она поднимет руку

и платок - долой.

И - занялось.

От ее волос

встал свет, как сноп, и пошел по кругу.

И - в зелень, в синь,

куда ни кинь,

бенгальским огнем обдало округу.

Горим, горим

Огнем-белым.

Замелькали полосы,

как в занозах, в звездах.

Это же не волосы,

это воздух-воздух!

Половина неба в раскаленном белом,

половина мира начисто пропала.

И полей не стало. И машин не стало.

И в ушах стреляет, словно парабеллум.

Прочищаю окоем:

ходит воздух пушечный,

грузовик стоит на ем

маленький, игрушечный.

Дверь, как челюсть, отвалилась,

Нина села, как впервой,

и машина покатилась

по подушке пуховой.

(Как по маминому следу,

как по снежному двору

я на санках еду-еду

и не верю, что умру.)

- Гони, Толян, на белое!

- А я что делаю?!

22 (XXIV).

В Москве, на Тверской,

есть одна кофейная.

Дама с Колею сидит

вся благоговейная.

Ничего не кушает,

очень много слушает.

- Коля, Коля, Николай,

ты уже поправился?

Кого хочешь, выбирай.

Может, кто понравился?

Ты сопровождающий

высшего разряда,

лучший из товарищей

нашего отряда.

Для тебя я потому

нарушаю правила -

по билету одному

пару переправила.

Гордись, оцени

широту начальства.

В порядке они,

больше не печалься.

И оба симпатичные,

но это мненье личное, -

а за то, что ты без спросу

упразднил ей приговор

тебе будет - кровь из носу -

в личном деле выговор.

Но это мера частная:

для общего отчета.

А так скажу - прекрасная,

прекрасная работа!

…Дождь идет, морося,

ветки не сгибаются,

Коля жрет лососяґ,

Глупо улыбается.

ВСЕ

Декабрь 2006; 26 июля - 1 августа 2008

* ЛИЦА * Олег Кашин «До чего, христопродавцы, вы Россию довели»

Упрямая бедность Владимира Крупина

I.

Квартиру в писательском доме в тогдашнем проезде Художественного театра Крупины получили в 1986 году, когда Владимира Николаевича избрали секретарем правления Союза писателей СССР. Дом старый, двадцатых годов постройки, и в квартире, которая досталась Крупину, до войны жил поэт Джек Алтаузен, прославившийся, в частности, строчками: «Я предлагаю Минина расплавить, Пожарского. Зачем им пьедестал? Довольно нам двух лавочников славить, Октябрь их за прилавками застал». Крупин цитирует это стихотворение и говорит, что, вселившись, он сразу же позвал батюшку и освятил квартиру.

Крупин - очень набожный человек. Когда я сказал ему о чем-то - «Черт его знает», - он перекрестился и попросил меня в его доме так не выражаться: «Лучше уж сказать „Хрен его знает“ или еще как-нибудь, чтобы враг нашего спасения не радовался. А то ведь самый маленький бесенок самым маленьким коготком может перевернуть вселенную. Не призывайте бесов».

Сделать набожному человеку комплимент очень просто. Достаточно сказать ему, что о нем давно ничего не слышно, что его книг нет в магазинах, а сам он уже лет двадцать как не выступает по телевизору. «Я как раз этого и добивался, - говорит Крупин. - Мне кажется, что чем человек значительнее, тем он незаметнее, а мне очень хочется быть значительным. Зайдите в книжный магазин - кто там торчит? Маринина, Быков да Донцова. Мне среди них делать нечего. Да и спасение наше совершается не в толпе, не на трибуне, а в одиночестве. Поэтому я принципиально не принимаю литературных премий - еще с 1989 года, когда мне присудили премию имени Льва Толстого, а я не смог ее взять, потому что разделяю мнение святого Иоанна Кронштадтского о Толстом. Раньше было сложно отказываться, но потом привыкли, перестали давать».