Журнал Русская жизнь - Гражданская война (октябрь 2008)

• Название: Гражданская война (октябрь 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

В девятом круге

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник - Нежная женщина

Артур Ренсом - Шесть недель в Советской России

ДУМЫ

Борис Кагарлицкий - Маленькая гражданская

Михаил Харитонов - Девяносто третий год

Александр Храмчихин - Пир победителей

Олег Кашин - Два креста и баррикада

Дмитрий Быков - Чувство врага

ОБРАЗЫ

Захар Прилепин - Terra Tartarara

Дмитрий Ольшанский - Двое с пальмовыми ветвями

Наталья Толстая - О жуликах и героях

ЛИЦА

Олег Кашин - Агент Кремля

Пасынок

Евгения Долгинова - Соблазн ненавидеть

Дмитрий Данилов - Молитва Василия Ивановича

Карен Газарян - Слово не воробей

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Идеальные солдаты

СЕМЕЙСТВО

Евгения Пищикова - Чужие

МЕЩАНСТВО

Эдуард Дорожкин - Личная линия обороны

ХУДОЖЕСТВО

Аркадий Ипполитов - Битва с Ахматовой

Максим Семеляк - У аппарата

---

Бронированный автомобиль, который раньше обыкновенно стоял перед входом в Смольный, исчез, вместо него стояла теперь ужасающая статуя Карла Маркса, грубая и тяжеловесная на неуклюжем пьедестале; огромная шляпа, которую он держит на спине, похожа на отверстие восемнадцатисантиметровой пушки.

Единственные признаки охраны - два легких полевых орудия, немного пострадавшие от непогоды; они стоят под сводами входа, который они разнесли бы на тысячи кусков, если когда-либо пришлось бы из них стрелять.

Когда я вошел внутрь, чтобы получить пропуск в верхние этажи, мне едва верилось, что я столько времени отсутствовал. Здание было менее оживлено, чем раньше. В коридорах не сновала уже шумная толпа делегатов, выбирающих себе революционную литературу у книжных стоек, как это было в те дни, когда маленький серьезный рабочий из Выборга стоял на часах у двери Троцкого и когда из окон ниши можно было видеть большую залу, откуда доносились отзвуки нескончаемых прений Петроградского Совета. Литвинов пригласил меня пообедать с представителями Совета. Я принял приглашение с радостью: первое - я был голоден, второе - я считал лучшим встретиться с Зиновьевым здесь, чем где-либо в другом месте. Я хорошо помнил, как мало он был ко мне расположен в первые дни революции. Зиновьев - еврей, у него густая шевелюра, круглое гладкое лицо и очень быстрые движения. Он был против Октябрьской революции, но, когда она свершилась, он опять сблизился с Лениным, сделался представителем Северной Коммуны и остался в Петрограде, когда правительство переехало в Москву. Он - ни оригинальный мыслитель ни хороший оратор, исключая моментов дискуссии, когда надо ответить оппозиции. В этом он чрезвычайно ловок. После убийства его друга Володарского и Урицкого в прошлом году у него было сильное нервное потрясение. Я не замечал никогда ничего, что дало бы повод думать, что он германофил. Несмотря на то, что он марксист, против англичан у него ярко выраженное предубеждение. В первые дни революции он принадлежал к тем коммунистам, которые мне, как «буржуазному» журналисту, чинили препятствия. Я слышал также, что он с большой подозрительностью отнесся к моей дружбе с Радеком.

Я испытал большое удовольствие, наблюдая за выражением его лица, когда он вошел и увидел меня сидящим за столом. Литвинов представил ему меня и очень тактично рассказал ему о выходке Локкарта по отношению ко мне, после чего он стал очень любезен ко мне и сказал, что если я на обратном пути из Москвы задержусь на несколько дней в Петрограде, то он позаботится о том, чтобы меня ознакомили с историческим материалом, касающимся деятельности Петроградского Совета в мое отсутствие. Я сказал ему, что удивляюсь, что он здесь, а не в Крондштадте, и спросил его о восстании и об измене Семеновского полка. Громкий смех ответил мне, и Позерн объяснил, что Семеновский полк вообще не существует и что люди, сочинившие эту историю, хотели придать ей правдоподобие тем, что упоминали имя полка, который четырнадцать лет назад играл главную роль при подавлении Московского восстания. Позерн, худой, бородатый мужчина в очках, сидел на другом конце стола; он был военным комиссаром Северной Коммуны.

Обед в Смольном прошел так же непринужденно, как в былые дни, только еды было гораздо меньше. Делегаты, мужчины и женщины, приходили прямо с работы, садились на свои места, ели и возвращались к своим занятиям. Зиновьев задержался только на несколько минут. Обед был чрезвычайно прост: суп с куском конины, которая была вкусна, каша с чем-то белым, не имевшим никакого вкуса, и чай с куском сахара.

Разговор вертелся, главным образом, около вопроса о возможности мира, и довольно пессимистические сообщения Литвинова были приняты с разочарованием. Когда я кончил обед, пришли Воровский, г-жа Воровская, маленькая Нина, оба норвежца и швед. Я узнал, что половина нашей компании собиралась сегодня же вечером уехать в Москву; я решил поехать с ними и поспешил в мою гостиницу.

Из Петрограда в Москву

Перед отъездом, конечно, было много волнений. Некоторые из нас в последнюю минуту не были готовы. У девяти человек с маленьким ручным багажом был в распоряжении только один автомобиль. За ним был подан грузовик для больших вещей, я предпочел ехать на грузовике, и меня порядочно трясло дорогой. Эта поездка напомнила мне поездки в первые дни революции, но те поездки были гораздо веселее. Тогда грузовики были нагружены пулеметами, солдатами, ораторами, энтузиастами всякого рода и всяким другим людом, которому удавалось туда забраться.

На Николаевском вокзале отправка произошла в полном порядке. Когда мы вошли в вагон (старый вагон третьего класса), мы увидели, что на наших местах, занятых для нас одним из нашей компании, сидели, не имея на это права, чужие. Но даже этот инцидент был мирно разрешен - год или даже шесть месяцев назад это было бы невозможно.

Перегородка с дверью делила вагон на две части, отделения были открытыми и боковые скамейки могли служить для спанья. Мы спали в три этажа один над другим на деревянных полках. У меня было довольно удобное место на второй полке. К счастью, верхняя полка над моей головой была занята вещами; таким образом, я мог сидеть согнувшись, а мои ноги болтались над головами матерей, маленьких детей и большевиков. На каждой станции начиналось всеобщее хождение через вагон, каждый, у кого был котелок, кофейник, кувшин или даже пустая жестянка, проталкивался через вагон, чтобы достать кипятку. У меня были два термоса. Я взял их и пошел вслед за другими. Из всех вагонов вылезали пассажиры и спешили в буфет. Никакого надзора за порядком не было, но сильный инстинкт общественности, который так отличает русских, сделал то, что люди автоматически встали в очередь, а когда поезд двинулся дальше, все опять заняли свои места и стали пить чай. Это продолжалось всю ночь. Засыпали, просыпались, пили чай и принимали участие в разговорах, которые велись в разных концах вагона. С моей высоты я слушал то одних, то других. Одни ворчали на дороговизну продуктов, другие не могли понять, почему остальные нации все еще ведут войну против России. Один рабочий рассказывал, что приехал окольным путем из Архангельска; он описывал царившее там недовольство и рассказал историю, которую я передам как пример того, что говорят в России небольшевики. Несмотря на присутствие многих коммунистов, этот человек не скрывал своей антипатии к теории и практике большевиков. И все-таки он рассказал следующий случай.

Какие- то части русских войск в районе Архангельска отказывались идти на фронт. Их начальство было не в состоянии воздействовать на них, и было заменено другим. Были вызваны американские войска, которые окружили бараки и потребовали от русских, отказывавшихся идти на фронт, убивать своих земляков, и чтобы они выдали своих зачинщиков, угрожая, что в противном случае каждый десятый из них будет расстрелян.

Двенадцать вожаков были после этого выданы, должны были сами вырыть себе могилы и были расстреляны.

Вся эта история могла быть выдумана, но она типична для того времени.

В другом конце вагона начались горячие споры о сущности эгоизма, причем спорившие подкрепляли свои взгляды примерами, взятыми из поведения противной стороны. На маленькой станции произошел забавный ругательный поединок между кондуктором и кем-то, пытавшимся влезть в наш вагон, в то время как место его находилось в другом вагоне. Оба располагали фантастическим запасом проклятий. Даже человек из Архангельска прервал свой рассказ, чтобы послушать ругающихся. Я помню, как один горячо желал, чтобы рука другого отсохла, но и тот тоже не отставал и желал первому, чтобы такая же участь постигла его голову. В Англии такая горячая ссора кончилась бы дракой, здесь же ничего подобного не случилось, собралась только небольшая кучка людей, которые сочувственно слушали словесный поединок и беспристрастно и восторженно одобряли то одного, то другого.

Наконец, я попытался заснуть. Воздух был такой затхлый, что можно было задохнуться. Пахло дымом, маленькими детьми, поношенным платьем и тем особым запахом русского мужика, которого никогда не забудет тот, кто его раз испытал. Было невозможно спать. Но все же я ехал с некоторыми удобствами. Я постарался поэтому не обращать внимания на гудящие кругом разговоры, мысленно представил себя в Англии на рыбной ловле и пытался доставить некоторое облегчение моим ноющим костям тем, что время от времени менял положение на моем твердом ложе.

Первые дни в Москве

Был очень холодный день, когда я пробирался сквозь толпу на вокзале в Москве. Я долго торговался с извозчиком, который потребовал сто рублей за поездку до «Метрополя». Улицы в глубоком снегу казались в меньшем порядке, чем в Петрограде, но все же были чище, чем год назад. Трамваи шли. Извозчиков было, по-видимому, столько же, сколько их было раньше. Лошади казались в лучшем состоянии, чем прошлым летом: тогда они еле передвигали ноги. Я спросил о причине этого улучшения; извозчик рассказал мне, что лошади теперь имеют паек, подобно людям, и, таким образом, каждое животное получало теперь немного овса. На улицах было много людей, но большое число закрытых магазинов угнетающе действовало на меня. Тогда я еще не знал, что причиной этого была национализация торговли. «Общественная» торговля преследовала цель подорвать в корне спекуляцию мануфактурой и другими товарами, в которых был большой недостаток. В течение моего пребывания в России во многих из этих магазинов были устроены городские лавки, похожие на наши народные кухни. Теперь, если кому-нибудь нужен новый костюм, он должен идти со старым костюмом в отдел снабжения и должен доказать, что он действительно нуждается в платье; тогда ему выдают ордер, по которому он получает новый костюм. Это было попыткой прекратить спекуляцию и устроить более или менее правильное распределение товаров, в которых был недостаток.