Журнал Русская жизнь - Корпорации (февраль 2009)

• Название: Корпорации (февраль 2009)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Хроника

Лирика

БЫЛОЕ

Антонина Весельева - Тьма египетская

Олег Проскурин - Самый человечный человек

Мария Бахарева - По садовому кольцу

ДУМЫ

Максим Кантор - Матрешка как образ истории

Олег Кашин - Начальство и дикое поле

Борис Кагарлицкий - Хаос крепчал

Борис Парамонов - Рашкины дети

Карен Газарян - Отечество в безопасности

Эдуард Дорожкин - Девичники и мальчишники

ОБРАЗЫ

Евгения Пищикова - Государственные человечки

Михаил Харитонов - Духовка

Борис Куприянов - Красная палатка

Дмитрий Быков - Падение последних

Наталья Толстая - Болото с лягушками

Аркадий Ипполитов - Банда Рафаэля

ЛИЦА

Олег Кашин - Автограф на купюре

Взяла с собой вышивание

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Долгинова - Чужих людей соединенье

Екатерина Шерга - Господа шаманы

Олег Кашин - В поисках небесного Домжура

Захар Прилепин - Жить в долг-2

Евгения Долгинова - Посвящение в студенты

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Боевой дух и пушечная плоть

ПАЛОМНИЧЕСТВО

Виталий Сусленков - Вечный Рим арабского королевства

МЕЩАНСТВО

Эдуард Дорожкин - Магазин «Свет»

ХУДОЖЕСТВО

Аркадий Ипполитов - 007. Избавим от страданий

Дмитрий Быков - Федин беден

Денис Горелов - Косим трын-траву

Денис Горелов - Четыре сбоку - ваших нет в одессе-маме

---

Я просила у доктора разрешение перевезти сына в Одессу, так как там еще тепло, и на это он дал свое согласие. Медлить нельзя было, и начались наши сборы. Сын бедный кашляет, идет горлом кровь. В вагоне было душно, он задыхался. Мне так тяжело было видеть его угасающим, что не раз утирала я украдкой скатившуюся слезу, при встрече взглядов с сыном всегда старалась быть спокойной, чтобы он не понял опасность своего положения. Какая ужасная минута была, когда поезд подошел к Киеву и вместо обыкновенной радостной встречи, его встретили товарищи и носилки. Бедняжку бережно уложили и понесли на вокзал, где мы отдыхали три часа, ожидая поезда в Одессу. Надо тут было видеть любовь товарищей, как все окружили его, как каждый хотел сказать ему свое утешительное приветствие, и сын мой, видя это, положительно ожил. У него неизвестно откуда явилась бодрость духа, оживление и он немного даже поговорил. Тяжело было сознавать, что он такой же молодой, как и его товарищи, но что уже не жилец земной. Доехали мы до Одессы. На вокзале встретил нас мой муж. Войдя в вагон, он и не предполагал, что сын так серьезно болен, но когда увидел его, то горько, горько заплакал.

Пригласили сейчас же доктора Сабанеева. Доктор Сабанеев, выслушав его, сказал, что у него острая простуда; прописал микстуру и велел принимать два раза в день по ложке. Когда доктор уходил, я его спросила еще раз, что у моего сына, он опять сказал, что острая простуда, но я видела по лицу доктора, что у моего сына опасная болезнь и просила не скрывать от меня. Со слезами на глазах я упросила доктора Сабанеева пригласить консилиум, что он обещал. Мужа же я просила пригласить военных врачей. Приехали доктора Петровский и Сахаров, лечивший командующего войсками Одесского военного округа графа Мусина-Пушкина. Они выслушали сына, сказали, что острая простуда, прописали успокоительные порошки и уехали. Сын между тем задыхается, харкает кровью, жалуется, что мало ему воздуха, и чтобы облегчить его страдания, перевозили мы его с мужем из комнаты в комнату.

Наконец, приезжает доктор Сабанеев и с ним доктор Бурда. Они оба выслушали сына, осмотрели его, и доктор Бурда нашел, что у сына опасная болезнь, посоветовав его немедленно везти на излечение в Египет. Сыну же, вместо успокоения, доктор Бурда объявил категорически, что если он не поедет в Египет, то умрет через две недели. Вхожу я потом к сыну, а он мне говорит: «Хочешь, мама, чтобы я скоро умер, то оставь меня здесь, а если хочешь, чтобы я жил, то вези меня в Египет». Ну, каково же бедному сыну было выслушать этот приговор. Решение ехать было бесповоротное, надо было собираться скорее в дорогу, а тут я тревожилась еще, как оставить одного старика-мужа, надо было уложиться, всем распорядиться.

Грустно мне было ехать в чужую, неизвестную страну с больным сыном и покидать старого, не совсем здорового мужа; откладывать же поездку нельзя было. Наконец, пароход отошел, зашумели кругом волны, и с каждой минутой все больше и больше терялось очертание Одессы. Сын лежал, тяжело дыша, и все стонал, а кругом волны своим ревом все заглушали, и тяжело было у меня на душе, невзирая на новую обстановку - картину бесконечного моря; и притом началась у меня ужасная головная боль. И вот среди моих горьких дум вдруг сын подзывает меня к себе и говорит слабым голосом: «Мама, не дай меня выбросить за борт, если я умру». Он чувствовал себя очень плохо, сказав эти душу раздирающие слова. Когда он вздремнул, то я вышла на палубу поискать доктора или фельдшера. Капитан парохода рекомендовал мне пароходного фельдшера, фельдшер пригласил доктора, мы познакомились, и я просила его незаметно расспросить сына о болезни. Когда же доктор вышел на палубу, он мне сказал, что у него скоротечная чахотка, что у него большая каверна в правом легком и что он больше трех месяцев не проживет. Я заранее знала, что лишусь моего единственного, дорогого сына, и что должна все же ехать в неизвестную страну, и что-то там нас ожидает. И как ни грешно докторам, зная заведомо, даже видя уже слабость больного, все же посылать на излечение, лишь бы отделаться от такого неизлечимого человека, и как безжалостно эти доктора истерзали мою душу, послав меня, нервную, полную горя, женщину, в такую даль. Сын мой слабел все больше, питания на пароходе никакого для больного, потому что кормят плохо, и я питала его лишь только яйцами и печеными яблоками, взятыми мною из Одессы. Наконец, добрались мы до Александрии, но очень поздно, так что надо было ночевать на пароходе.

Все пассажиры уехали в город, позакрывали люки, и пароход начали грузить углем, вследствие чего воздуху в каюте не было. Сын задыхался совершенно и говорил мне, что, видно капитан хочет его смерти, что велел закрыть везде люки. Иду я просить капитана, чтобы он позволил открыть люк. И он позволил, когда я открыла люк, и впустили свежего воздуха, то сын немного успокоился, ему стало легче дышать. Утром надо было ехать в Каир. Добрый капитан посоветовал мне взять драгомана, знающего русский и арабский язык, я его нашла.

Сына дорога страшно утомила и он, слава Богу, заснул на новом месте. Я обратилась к хозяину с просьбой пригласить к сыну местного доктора, который пришел через час. Доктор Урбан осмотрев и выслушав сына, сказал, что лекарств не надо никаких, что здесь прекрасный, живительный воздух, что он скоро поправится от него. Сын страшно обрадовался, что не надо принимать лекарства, так они ему надоели. Так прошло несколько дней, что сын не принимал лекарств, задыхался страшно, говорил шепотом, ослабел совершенно, и аппетита не было, тогда доктор прописал ему лекарство для возбуждения аппетита, он принял ложку, ему сделалось нехорошо, а когда уже принял вторую, то уже сделалось совсем плохо, и я перестала совершенно давать. Пришел доктор, я ему сообщила, что сыну очень плохо от этого лекарства, он велел прекратить его давать. Опять две недели я не давала ему лекарства. Кормила я сына яйцами всмятку и отпаивала его молоком. Между тем кашлял он сильно и все выходила кровь с мокротой. Температура была ежедневно 39,3, так что доктор, опасаясь за его здоровье, навещал нас каждый день, но улучшения не было. Тогда я просила доктора пригласить консилиум, послали за доктором Траунератом в Каир, он хирург. Приехал он к нам, осмотрел сына и нашел, что у него большая каверна в легком, что сыну надо принимать гвояков, советовав пользоваться им по несколько раз в день. Это немного облегчило страдание сына. Я ломала руки с отчаяния, молилась Богу, прося Его сохранить мне сына, зная насколько опасно его положение, но он относился хладнокровно к своей болезни и даже сказал: «Ну, и черт с ним, если не будет у меня одного легкого, так можно обойтись без него, это роскошь иметь их два, вот живут же некоторые люди с одним легким, могу и я прожить». Эти слова его меня так ободрили, что я согласилась с ним, тем более, что вспомнила доктора Д., что у него осталось одно легкое и он полный, здоровый человек, и живет так уже много лет.

С этого дня, у него вдруг явилась бодрость духа, он начал как будто немного поправляться, силы, казалось, прибывали и голос сделался нормальный, только температура все высокая - 39,3. Доктор успокаивал меня, что это все пройдет, и он поправится, кашлял по-прежнему, но при выделениях мокроты крови показывалось мало. Он все время принимал гвояков. Доктор навещал сына через день, но слабость была сильная, встать с постели не мог и есть тоже сам не мог, так что я его кормила сама ложкой, как маленького ребенка. Варила я ему яйца всмятку, разной кашки и компот, - все это я варила на машинке; молока он пил много, также ел разные фрукты и особенно мандарины, все это он очень любил, вообще аппетит сделался у него хороший, но только не мог есть мяса. Но, видно, судьба не сжалилась над ним. Так мы прожили два месяца, и ничего не менялось. Вдруг начала у него показываться испарина в сильной степени, так что надо было менять по несколько раз рубашку ночью, и после этого наутро он был очень слаб.

Опять пригласили доктора Траунерата из Каира, долго выслушивал он сына и сказал, что надо пробовать сына поднимать с постели, а то он залежался и оттого ему плохо. Лекарства велел принимать те же самые и уехал. Вот начались наши страдания, надо его поднимать с постели, а он задыхается. Сначала я ему опускала ноги, затем поднимала за спину, затем нагибала голову, он брал меня за шею, и таким образом я его подняла с постели и перевела его на диван, но, Боже великий, сколько я ему этим причинила страданий, он сразу закашлял, и показалась масса мокроты. Я так испугалась, думая, что он сейчас кончится, что опять положила его на постель. Сейчас же я послала за доктором, а сама стою, ни жива, ни мертва. Боже, Боже, что за страдания быть в чужом краю, где одни лишь арабы, люди непонимающие, и никого из близких, кто бы посочувствовал моему горю. И к чему доктора посылают безнадежно больных в Египет, где живет здоровый народ, арабы, которые чуждаются больных европейцев, это только лишние мучения, как больному, так и сопровождающему его.