Майя Кучерская - Константин Павлович

• Название: Константин Павлович
• Автор: Майя Кучерская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03354-2

Взбалмошный и деспотичный, великий князь Константин Павлович (1779—1831) совсем не был похож на наследника русского престола. Сын убитого заговорщиками императора Павла I и брат Александра I, он мечтал вести жизнь частного человека, отказался от императорской короны даже тогда, когда вся Россия присягнула ему. К чему это привело, известно. Восставшие на Сенатской площади кричали «ура!» Константину и… Конституции (кажется, считая последнюю женой великого князя). Потом было восстание в Польше, в котором Константин Павлович также сыграл не слишком завидную роль. О жизни одного из самых эксцентричных представителей Дома Романовых ярко и увлекательно рассказывается в книге, представленной вниманию читателей.

Второе издание книги значительно переработано автором.

---

Константин Павлович считал, что наваринская победа выгодна одним англичанам, и, очевидно, совершенно забыв вкус молока вскармливавшей его гречанки, полагал, что греческое восстание должно быть подавлено{503}. Посетив Петербург в начале 1828 года, цесаревич ясно высказывался против войны с Турцией, находя ее делом опасным и непредсказуемым. «По слабому моему разумению, не с Востока можем мы ожидать зла, но с Запада, из этого очага всяких возмутительных мыслей»{504}, — замечал он в одном из частных писем уже в разгар войны.

Нетрудно себе представить, как при таких взглядах цесаревич реагировал на предложение Николая привлечь к участию в войне поляков. Николай, надеясь включить в состав русских войск польские, хотел достичь сразу нескольких целей. Во-первых, для чего-нибудь и существовала же польская армия, доведенная цесаревичем до идеального состояния; отчего было не проверить ее в бою? Во-вторых, поляки, имевшие свою историю отношений с турками, могли вспомнить славные времена короля Яна Собеского, не раз побивавшего турецкую армию в 80-е годы XVII века; участие в новой войне с турками польстило бы их национальному самолюбию. В-третьих, общее сражение против магометан могло сплотить братьев-славян теснее, чем самая пламенная речь российского государя на сейме, самые заманчивые обещания, клятвы в дружбе и договоренности. В результате неприязнь поляков к русскому правительству могла стать слабее.

Но как было бросить в бойню, грязь, пот, хрип, крик — словом, на верную гибель вышколенное, обожаемое, чистенькое польское войско, в котором едва не каждого цесаревич знал лично — и в лицо, и по имени? «Война портит войско». И на предложение государя цесаревич отвечал твердым отказом. «Помню, что государь думал отправить часть польской армии в поход… Великий князь Константин Павлович не согласился с этим мнением, хотел удержать, сохранить свою армию; и точно, он сохранил ее в целости против себя и России, — с горечью замечала позднее А.Д. Блудова, дочь товарища министра народного просвещения Д.Н. Блудова. — Помню, что батюшка и все наши друзья находили это большой, несчастной ошибкой; но положение великого князя и отношение государя к нему были такие особенные, такие ненормальные, что уступка желанию старшего брата была необходимой»{505}. 18 польских офицеров цесаревич отстоять всё же не смог; по настоянию Николая они были отправлены на Балканский полуостров выполнять не только военную, но и символическую миссию, и справились с обеими задачами отлично — в одном из писем Константину Николай отзывался о них с похвалой.

После капитуляции Варны, сильнейшей турецкой крепости, у стен которой погиб в ноябре 1444 года польский и венгерский король Владислав III, Николай отправил в дар Варшаве 12 найденных в крепости турецких пушек — в воспоминание о героической гибели Владислава, теперь отомщенной русскими войсками. Поляки дружеский жест не оценили, увидев в присланном даре унижение — и не без оснований: польский король Владислав был мусульманами побежден, а русский император мусульман победил{506}.

Увы, победа над Варной не означала прекращения военных действий. Война оказалась гораздо тяжелее и продолжительнее, чем предполагалось вначале. По окончании первой кампании предстояла вторая — уже с генералом Дибичем во главе и без императора в армии, — пока же русские войска отправились на зимние квартиры, а Николай Павлович в Россию. Только чудом он не утонул во время поднявшейся на Черном море бури и 14 (26) октября прибыл в Петербург. Накануне государя томили дурные предчувствия, оттого-то он и спешил в столицу, невзирая на непогоду. Предчувствия не обманули — в Петербурге Николай Павлович застал императрицу Марию Федоровну при смерти. Она умерла 25 октября (5 ноября) 1828 года. Константин тоже приехал из Варшавы на две недели отдать матери последнее целование.

«Из младшего в семействе я сделался силою обстоятельств, так сказать, его ветераном, — писал Константин в письме Лагарпу 31 декабря 1828 года. — Я приближаюсь к пятидесятилетию, а это приводит к размышлению, особенно в наш век, столь обильный событиями всякого рода. Проведши 34 года на действительной службе, из коих имел счастие посвятить 25 лет на службу любимейшему, почтеннейшему и снисходительнейшему из государей, можно сказать себе, что исполнил свое поприще без стыда и что пора удалиться. Время иллюзий прошло, то время, где всё кажется прекрасным; пора очистить место другим. Утешения и воспоминания о прошедшем остаются, и говоришь себе, что если не делал лучше, то не делал и хуже других. Вы бы не узнали меня по этим философским строкам, любезный и почтенный наставник, но они внушены опытом. Не подумайте, впрочем, чтобы я начертал их в минуту дурного расположения духа; напротив, я не могу нахвалиться всем вниманием и предупредительностью моего семейства или остатков его и всей публики, но 50 лет жизни и 34 года деятельной службы чувствительны и тяготеют. Бывши в Петербурге, чтобы отдать последний долг бренным останкам матушки, я довольно серьезно занемог, так что доктор хмурился в продолжение 48 часов, но благодаря Богу, попечениям моего доктора и 38-летнего друга Линдстрема и благодаря всеобщему участию, выразившемуся во всех слоях общества, я поправился через неделю. Государь, государыня и мой добрый и милый Михаил оказали мне особенное участие, которого я ввек не забуду. Теперь я возвратился к жене и мирно ожидаю событий и что захотят из меня сделать. Я счастлив у себя и главным двигателем к тому моя жена. Я уверен, что, если бы вы ее знали, она бы заслужила ваше одобрение»{507}.

Здесь всё — и печаль утраты, и усталость от продолжительной службы и прожитых лет, очевидно особенно усилившаяся после свидания с нелюбимой столицей, и поставленный отдельно от государя и государыни «добрый и милый» великий князь Михаил Павлович, с которым у Константина были особенно теплые отношения, и значимое упоминание о сочувствии ему во время болезни «во всех слоях общества», наконец, процеженное сквозь зубы «что захотят из меня сделать» — хотя, очевидно, никто ничего делать из цесаревича не собирался. Наконец, единственное утешение и источник счастья — любимая супруга, княгиня Лович. Исчерпывающая картина настроений Константина Павловича, справедливая не только для 1828-го, но и для 1829-го, и для 1830 годов, когда наш герой постоянно казался недоволен, обижен, уязвлен и, по тонкому замечанию Карновича, «напустил на себя старость»{508}.

Слух

Императрица Мария Федоровна «унесла с собой согласие царской фамилии, что Константин Павлович повиновался государю только из уважения к ней, что он теперь совершенно отстанет от императорского дома»{509}.

КОРОНАЦИЯ В ВАРШАВЕ

В августе 1829 года, после вступления армии Дибича в Адрианополь, разговоры о Константине Павловиче в русском обществе вновь ожили — путь к Константинополю был открыт, самые смелые мечтатели опять готовы были возвести несостоявшегося российского императора на византийский престол. Они не учитывали того, что русская армия была истощена до предела, десятки тысяч больных страшно ослабляли ее силы, к тому же приближалась осень, время грязи по колено и разбитых дорог. Самое лучшее, что можно было теперь сделать, — немедленно подписать с турками мир. И 2 (14) сентября 1829 года в Адрианополе во дворце Эски-Сарай мир был заключен. Те, кто помнил еще екатерининские замыслы, ворчали; сквозь восхищение великодушием Николая, не взявшего Стамбул штурмом, у иных патриотов проглядывала досада. Константин Павлович патриотических восторгов, вызванных победами русской армии над турками, не разделял{510}.

Еще в июле 1826 года скончался наместник в Царстве Польском Иосиф Зайончек, в политическом смысле, как мы помним, фигура марионеточная. Константин предлагал императору несколько кандидатур на освободившееся место — безрезультатно. Это естественным образом привело к тому, что теперь цесаревич единолично управлял Царством Польским уже без оговорок.

Тем временем в Варшаве всё нетерпеливее поджидали государя. Согласно конституции, Николай должен был короноваться как король польский. Но прошло уже более двух лет его правления, а государь не ехал. Именно в это время польское общество от отчаяния повернулось даже лицом к цесаревичу — по крайней мере вполоборота. В Варшаве стали распространяться слухи о том, что новый русский император «не любит поляков и даже ненавидит», что короноваться он не желает из презрения к народу и к королевскому титулу, а единственный заступник поляков перед Николаем — цесаревич{511}. Многочисленные злоупотребления поклонника Бахуса и женской красоты графа Николая Николаевича Новосильцева, как и нескольких его приближенных, которые бессовестно обирали своих подчиненных, деятельность тайной полиции, отсутствие национальной журналистики и свободы слова — всё это раздражало поляков, страна двигалась к неминуемой катастрофе. Приезд императора мог снять всеобщее неудовольствие и хотя бы ненадолго убедить поляков в том, что ими вовсе не пренебрегают. Да и время для приезда русского императора наступило благоприятное — расправа над декабристами подернулась легкой дымкой забвения, судебный процесс над членами польских тайных обществ наконец завершился.