Игорь Шприц - Империя под ударом. Взорванный век

• Название: Империя под ударом. Взорванный век
• Автор: Игорь Шприц
• Издательство: АСТ, Астрель-СПб
• Жанр: Политический детектив
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-032708-0, 5-9725-0024-8

Цикл романов «Империя под ударом» создан автором на основе собственного сценария, по которому снят одноименный телесериал.

В книге «Взорванный век» перед читателем раскрывается широкая панорама жизни Петербурга начала XX века. Главный герой, следователь Путиловский, вступает в борьбу с террором.

---

— О Моцарт… — Франк принюхался и выдал свою любимую реплику: — Опять ты выпил без меня?

* * *

Нельзя держать все яйца в одной корзине. И тогда у вас на завтрак всегда будет яичница из двух, а то и из трех яиц, поджаренные ломти бекона с прожилками мяса, две чашки крепкого черного чая с сахаром и две самокрутки приличного табака из голландской машинки. А то, что завтрак пришелся на полдень, — так это смотря когда лечь в постель. И с кем. Викентьев блаженно вдохнул тугую табачную струю, выдохнул и весьма довольным взглядом окинул новую лабораторию.

Он родился прирожденным химиком и знал толк в хорошей аппаратуре. Лаборатория была идеальна: реторты, колбы, перегонный куб, газовые горелки, вытяжной шкаф, набор химикатов сделали бы честь любому европейскому университету. Асбестовые маты, кислотостойкий фартук, очки, огневые тушители — все было предусмотрено. Газовые рожки, электрические свечи и калильные лампы — тройной запас по освещению был не лишним.

Викентьев хорошо помнил свои первые опыты: однажды перелил соляной кислоты, не проверил концентрацию, доверился поставщику, желатин начал вскипать, и в этот момент погас свет. Чудом он избежал взрыва, и то только потому, что на ощупь нашел бутыль дистиллированной воды и не промахнулся, поливая противень с желатиновым динамитом.

Это была его вторая лаборатория — вот откуда проросла мудрая мысль о корзинах с яйцами. Викентьев всегда был готов к опытам. Первая лаборатория была полностью идентичной. И никакая авария, никакой пожар не могли остановить его победного шествия к деньгам и славе под любой фамилией. В этом доме его знали как Станислава Добржанского, фотографа и аккуратного плательщика.

Доходный дом господина Неклюдова дал приют фотографу в полуподвале, откуда было еще два выхода в проходные дворы. Эти выходы послужили причиной предпочтения данного подвала всем остальным петербургским трущобам. Никто не знает, куда направит промысел Божий страждущего человека, посему человек должен заботиться о себе сам. В том числе и о запасных выходах из неожиданных ситуаций.

Брегет прозвонил пополудни. Викентьев прислушался — через секунду с небольшим с Заячьего острова, с бастиона Петропавловской крепости донесся хлопок пушки. Два с половиной километра, триста метров в секунду. Опять выстрелили раньше времени. Своему брегету Викентьев доверял больше. Пора. Он тщательнейшим образом упаковал две жестянки с динамитом в хлопчатую бумагу, затем в вощеный пергамент и в прорезиненный мешочек. Уложил упакованное в саквояж коммивояжера или доктора, надел пальто, котелок и с удовольствием встал напротив большого, в ореховой раме трюмо, поставленного так, чтобы из лаборатории видеть все, что происходит у входа.

Сейчас трюмо отразило в своей глубине молодого господина элегантной наружности, с щегольскими усами щеточкой и большими наглыми глазами. Было видно, что молодой господин уверен в себе, в своем пальто и котелке. Что у господина прекрасное будущее и интересное настоящее. И сегодня его ждет небольшое приключение, крупные деньги и любовь дамы. Страстная, как всякая последняя любовь.

— Ну–с, красавчик, пора… — сказало отражение Викентьеву — Добржанскому и подмигнуло серым глазом. Викентьев подмигнул ему в ответ. Они часто вели между собой такие короткие разговоры. Они нравились друг другу и не скрывали взаимной симпатии.

Надо было поторопиться: до вечерней встречи с Топазом следовало перевести первую лабораторию в заранее снятое помещение. Грузчики и подводы были наняты, нужно только присмотреть за ними, потом зайти по привычке пообедать к Корфу — постоянство привычек может приносить весьма неожиданные и приятные результаты. Ну а незадолго до полуночи его ждут Туз, Чухна и Топаз, которых, в свою очередь, ждет новогодний сюрприз… В успехе своей затеи Викентьев не сомневался ни на йоту.

Оставив открытыми все форточки — все‑таки газ! — он запер дверь, поколдовав над незаметными ловушками на тот случай, если кто будет интересоваться в его отсутствие содержимым полуподвала. Черная нитка в щели двери была незаметна, но весьма информативна.

Выходя со двора и натягивая черные перчатки, он поскользнулся и упал на четвереньки, оберегая саквояж от неосторожного удара.

— Чертов дворник! — Викентьев аккуратно поставил саквояж и стал отряхивать снег с щегольского пальто.

Девичий смех заставил его поднять глаза. Из‑под мехового капора над его неуклюжестью смеялись два чудных глаза.

— Пардон, мадемуазель…

— Я велю папа сделать дворнику выговор. — Девица явно хотела поддержать разговор. — Вы могли сломать себе ногу!

— А пока я сломал себе сердце.

Викентьев в отношениях с женщинами всегда шел сразу напролом. Но тут номер не прошел. Девица в ответ на быстрое продолжение знакомства нахмурилась, фыркнула, спрятала глаза под капором и, ловко перебирая по ступеням стройными ножками — они хорошо прочерчивались сквозь сукно юбки, — исчезла за парадной дверью.

Можно было последовать за ней и принести свои извинения, но не было времени. «Никуда ты от меня, голубушка, не денешься», — ласково подумал добрый молодец, кликнул ваньку–извозчика и поехал навстречу очередной удаче. Вся его прошедшая жизнь состояла из череды удач. А сколько их ждало в будущем…

* * *

— Милый, я провожу тебя до департамента! И никаких «но»!

Франк был неумолим в своей дружбе, как добрый Голиаф. И Путиловский смирился, как смирялся всякий раз, когда в прихожей раздавалось клокотание знакомого голоса, а верная Лейда Карловна, закатывая глаза, уже вносила в кабинет подносик с холодными закусками и горячительными напитками. Вслед за подносиком вплывала гора, именуемая туловищем Александра Иосифовича. А к горе была наилучшим образом прилеплена одна из приятнейших голов, когда‑либо встречавшихся Путиловскому.

Ум у Франка был выдающимся, но только в одной области — философии. В прочих областях человеческих знаний и практики Франк был беспомощен и наивен до изумления. Вот, к примеру, его все время обворовывали и надували всякие аферистичные личности — настолько часто, что в здании департамента все его визиты к Путиловскому однозначно связывали с очередным надувательством и никогда не проигрывали пари.

Он плакал на Невском над рассказами оборванных офицеров о поругании чести и достоинства, вручал им ассигнации, кормил многодетных вдов и их подозрительных деток в обжорках, помогал подняться упавшим во время гололеда и не переставал удивляться той ловкости рук, с помощью которой из его карманов исчезали портмоне и часы, а с галстука — булавки с рубинами.

Франк в шутку даже изобрел новую, ранее никому не ведомую науку — виктимологию, науку о жертвах. И себя описывал как идеальную жертву, вызывающую у жуликов неодолимое желание околпачить или обворовать такой предмет охоты. Он сравнивал себя с зайчиком — пудов на восемь! А жуликов — с волками. Дескать, им не удержаться при виде такого аппетитного зайчика.

На нем благополучно кормился не один десяток «стрелков», «фармазонщиков» и «щипачей», пока Путиловский инкогнито не посетил одну из многих известных ему «малин» и не поговорил там накоротке с одним человечком. После этого на Франка был объявлен всероссийский запрет.

Однажды один молодой и глупый воришка без ярко выраженной специализации запрет нарушил и «стрельнул» у Франка в Гостином дворе «лопатник» из хрустящей английской кожи. Воришка был слегка побит собратьями по ремеслу, а «лопатник» со всем содержимым галантно вручен Франку неизвестным человеком весьма странной наружности.

Франк был так удивлен происшедшим, что объявил науку виктимологию лжеучением и в тот же вечер за рюмкой… нет, тремя рюмками изложил сей эпизод Путиловскому как научный факт исправления общественной нравственности под влиянием идей философского просвещения. Он был бы удивлен еще больше, кабы знал, что акт вручения контролировался лично Путиловским из‑за ближайшей колонны Гостиного двора.

— Ну что, решился?

Вопрос о переходе Путиловского на кафедру обсуждался ими неоднократно. После чудесного избавления от статуса «вечной жертвы» Франк сразу уверовал в силу закона и сделал все от себя зависящее, чтобы иметь возможность встречаться с Путиловским еще и в университете.

— Да, я дал согласие. С осеннего семестра начну читать курс практической криминалистики. А потом и курс римского права.

— Отлично! Это надо отметить! Я знаю, тут неподалеку открыли прелестнейший ресторанчик…

И Франк крепко взял Путиловского под руку, дабы наставить его на верный путь к прелестнейшему местечку. Таких местечек у него была уйма.

— Увы, — охладил его пыл Путиловский. — Меня ждут в департаменте. Надо завершить один очень важный разговор. Я тут набрел на интересные вещи…