Дэвид Гарнетт - Женщина-лисица. Человек в зоологическом саду

• Название: Женщина-лисица. Человек в зоологическом саду
• Автор: Дэвид Гарнетт
• Издательство: Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-93381-136-Х

В этой книге впервые публикуются две повести английского писателя Дэвида Гарнетта (1892–1981). Современному российскому читателю будет интересно и полезно пополнить свою литературную коллекцию «превращений», добавив к апулеевскому «Золотому ослу», «Собачьему сердцу» Булгакова и «Превращению» Кафки гарнеттовских «Женщину-лисицу» и историю человека, заключившего себя в клетку лондонского зоопарка.

Первая из этих небольших по объему повестей сразу же по выходе в свет была отмечена двумя престижными литературными премиями, а вторая экранизирована.

Я получила настоящее удовольствие… от вашей «Женщины — лисицы», о чем и спешу вам сообщить. Читала, как завороженная, не отрываясь, хотя заранее знала, чем все кончится. По-моему, это успех. Очень заманчиво выглядит ваше желание скрестить современный юмор со стилем восемнадцатого века. Впрочем, даже интереснее другое — ваш талант рассказчика. Каждую минуту что-то происходит, и что поразительно, — без всякой натуги, живо и непринужденно, а вообще все очень похоже на Дефо. Видно, что сюжетов вам не занимать. Это для нас, старой писательской гвардии, самое трудное — необходимость сочинять истории, а у вас они выходят сами собой…

Из письма Вирджинии Вулф Дэвиду Гарнетту (1922 г.)

О том, как это написано, говорить не буду. По-моему, написано здорово: что называется, ни убавить, ни прибавить. Вещь поразительная: она точно выстроена от начала до конца. В ней есть чистота и логика нового творения — я бы сказал, нового биологического вида, неведомо как оказавшегося на воле. Она и впрямь как шустрый, чудной пушистый зверек, живой и прыгучий. Рядом с «Лисицей» большинство рассказов выглядят бледно — эдакими заводными механическими игрушками.

Из статьи Герберта Уэллса (1923 г.)

Огромное спасибо за повесть Д[эвида]. На редкость удачная вещь — я и не припомню ничего подобного за последнее время. По-моему, суть человеческой психологии и поведение зверя схвачены очень точно. В своем роде шедевр — читать местами грустно, местами смешно, при этом нет ни одной (насколько могу судить) неверной ноты в интонации, стиле, замысле. Словом, безукоризненно выстроенная повесть — поздравьте от меня Дэвида.

Из письма Джозефа Конрада Эдварду Гарнетту (1922 г.)

---

Русская «сказка» рано сплелась в воображении Дэвида с вольготной жизнью среди полей и лугов, окружавших родительский дом в Кёрне. Все биографы отмечают тягу семейства Гарнеттов к лесному уединению. Их сравнивают с первыми переселенцами в Америке. Называют «колонистами», «пионерами». Все они в той или иной степени опираются на воспоминания Дэвида: «Ни во времена Джордж Элиот, ни тем более Джейн Остин никто и не вздумал бы построить дом в полумиле от проезжей дороги, куда добраться можно лишь на двуколке по лесному бездорожью. До ближайшей деревни далеко, и вокруг ни души… Зато простор, тишина и лес кругом — это сторицей восполняло любые житейские неудобства. Строя дом, мои родители, наверно, ощущали себя переселенцами Нового Света. Они и впрямь были первопроходцами, в том смысле, что их совсем не радовала жизнь в людском муравейнике. Убежден, что они решили поселиться в таком укромном месте потому, что на дух не принимали викторианскую Табель о Рангах и не желали ей соответствовать». Еще их называли «лесными жителями», и вот эта сторона существования оказалась едва ли не главной для творческого становления Дэвида. Чувство близости к природе укрепилось в нем с раннего детства. «Он рос очень наблюдательным, — писал много лет спусти его сын Ричард, — и, сказать по правде, настоящее образование он получил, наблюдая за растениями и живностью в округе Чарт-Вудс. Его никто не стеснял, он жил на природе и к семи годам знал каждый камешек, каждую травинку: «Я помнил (отмечал писатель) каждое дерево, каждый поворот тропинки. Они и сейчас стоят передо мной, как живые. Я точно помню, где рос лесок, — потом его срубили. Помню камни и коряги на тропинке, — нынче ее уже нет, то ли забросили, то ли расчистили». В отличие от родителей, он стал заправским деревенским жителем, а по опыту и наклонностям — прирожденным натуралистом».

И все же в кораблики с шестилетним Дэвидом играл не кто-нибудь, а Джозеф Конрад, и товарищами его по детским играм были жившие одно время неподалеку дети Форда Мэдокса Форда. Понятно, что родителей Дэвида рано начал беспокоить вопрос о том, какое образование и где он получит. Мать давала ему уроки уже в три года, а в 1897 году пятилетнего Дэвида решили отдать в местную школу Лимпсфилд. Однако стечение обстоятельств (неожиданный уход из школы талантливой учительницы, на которую рассчитывали; стесненные материальные обстоятельства) не позволило Дэвиду там закрепиться. В основном он учился дома, под руководством матери и знакомого учителя Карла Хита. Правда, иногда домашнее обучение прерывалось, и Дэвида на полгода отправляли приходящим учеником в местную школу в Уэстерхеме. Так что в целом регулярного образования он не получил. Зато возможные пробелы в знаниях с лихвой восполнял очень редкий для английского мальчика тех лет опыт жизни на природе и путешествия по экзотическим странам.

Во многом благодаря поездке в Россию, о которой он мечтал, которую представлял в воображении по рассказам матери и которую увидел в двенадцать лет, Дэвид рано стал зрелым и самостоятельным. Чего стоят его воспоминания о деревенских пастухах — подростках, с которыми он часто сидел у костра, пока гостил с матерью у Эртелей в Тамбовской губернии летом 1904 года: «…Я очень быстро научился ездить верхом, и спустя несколько дней мне разрешили выезжать одному, без сопровождающих. Вскоре я обнаружил, что в миле от дома мальчики моего возраста пасут табуны лошадей… Все утро пастухи медленно объезжали пастбища, а к полудню кто-то один разводил костер и готовил еду… Когда обед был готов, «повар» начинал махать руками и кричать, созывая остальных. Те подъезжали, соскакивали, точнее, соскальзывали со спин своих жеребцов, привязывали их к ивам возле костра. Потом становились кружком, крестились, и, прежде чем снять деревянные ложки с бечевок, которыми подвязывали рубахи, они шепотом молились, опустив головы. Потом принимались за еду. Я сразу с ними подружился, помогал повару разводить костер, мешал кашу в котелке и так же, как они, крестился и лишь затем начинал есть. Поначалу меня ждали домой к обеду, но потом мне разрешили трапезничать вместе с крестьянскими ребятишками. Я иногда носил им немного сливочного или растительного масла — в кашу. Но сами они меня об этом никогда не просили и не рассчитывали, что я что-нибудь им принесу — так сказать, с барского стола. Я понял, что среди крестьян на Великой Руси коммунизм «по Христу» бытовал задолго до того, как в ней начался жестокий коммунистический фарс «по Марксу». Помню, несколько раз случалось так, что мимо нашего костра шел путник, и всякий раз кто-то из деревенских ребят вставал и приглашал его к костру… У них у всех под косоворотками на шее были кресты… Ребята постарше носили лапти (обувь, сплетенную из ивовой коры), перевязанные крест-накрест бечевкой или куском холстины. Ребятишки помладше бегали босыми… Это они научили меня наивному христианству — вере трогательной и прекрасной, какой никогда после я нигде не встречал».

(Представь, читатель, русского подростка, пасущего коров вместе с американскими ковбоями где-нибудь в Техасе в начале прошлого века, — необычная картина, правда? А ведь англичанин Дэвид Гарнетт у костра в приокской степи еще удивительней!)

Вот где пригодилось Дэвиду знание русского языка! Второй — и последний — раз он поедет в Россию весной 1911 года: девятнадцатилетним, романтичным, влюбленным юношей.

Природа и поэзия, вера в общечеловеческие ценности и свобода от социальных условностей, увлечение биологией и интеллектуальный скептицизм — все это странным образом сошлось в Дэвиде Гарнетте, породив натуру особого замеса. В 1911 году он сознательно выбрал биологию как самую интересную для него область знания, поступил в лондонскую Королевскую Школу Наук в Южном Кенсингтоне и успешно закончил ее два года спустя, получив диплом императорского колледжа и стипендию для продолжения научно-исследовательской деятельности. Его научным планам помешала война — уехав в Париж осенью 1914 года с целью продолжить работу в Институте Пастера, он вынужден был вернуться на родину: шла всеобщая демобилизация, и лишь чудом, благодаря вмешательству своего друга Мейнарда Кейнса (в будущем известнейшего западного экономиста 1920–1940 годов, основателя школы «кейнсианства»), он и его товарищ, художник Дункан Грант, не были привлечены военным трибуналом к ответственности за уклонение от воинской повинности (оба молодых человека были убежденными пацифистами). Вплоть до окончания войны Дэвид Гарнетт, Дункан Грант, художница Ванесса Белл (сестра знаменитой писательницы Вирджинии Вулф) вместе с двумя сыновьями, Джулианом и Квентином, жили в небольшой усадьбе Чарлстон на юге Англии, обрабатывая участок, так сказать, «кормясь с земли» и занимаясь творчеством.

Не в эти ли годы хрупкое равновесие между наукой и литературой, которые, по убеждению Гарнетта, «всегда находятся на волоске друг от друга», сместилось в сторону искусства? Думаю, что да. Во всяком случае, люди, знавшие Гарнетта, ждали подобного поворота. Однажды Уильям Бейтсон, основатель кембриджской школы генетики, сказал их общему знакомому, известному востоковеду и переводчику Артуру Уэйли: «Полагаю, Дэвид Гарнетт оставит науку. У него художественный склад ума». Так и вышло. Через несколько лет, в 1922 году, Гарнетт написал повесть «Женщина-лисица». Собственно, все его личные и семейные связи указывали на глубокий интерес к литературе и искусству. Его ближайшими друзьями были художники и писатели: Дункан Грант, Литтон Стречи, Ванесса Белл — о многих он с нежностью напишет в своей последней книге «Великие друзья: литературные портреты»(1979). Он был знаком с легендарным Т. Э. Хьюмом (1883–1917), идеологом вортицизма, оказавшим глубокое воздействие на философию Т. С. Элиота, и оставил о нем очень яркие воспоминания. Интересовался скульптурой вортициста Годье-Бржеска и часто спорил с ним. Гостил в доме Д. Г. Лоренса и Фриды Уикли в Италии на озере Гарда в 1913 году и сдружился с обоими. Так что его брак с художницей Рэй (Рэйчел) Маршалл весной 1921 года выглядит вполне закономерным. Рэй училась графике в лондонской Школе Искусств. Когда они с Дэвидом познакомились, она уже имела на счету три книги, опубликованные издательством «Чатто энд Уиндус» в ее оформлении, причем в одном случае из трех она выступала и автором. Рэй, которая, как позднее признавался Дэвид Гарнетт, поразила его оригинальным складом ума, оказалась для него настоящей доброй феей. Мало того, что она замечательно оформила его «Женщину-лисицу»(1922) и «Человека в зоологическом саду»(1924): обе книги вышли с ее иллюстрациями и с тех пор стали раритетами, она же, собственно, и навела Дэвида на сюжет о женщине-лисице, тем самым став для него крестной матерью.

Так, с двух книг о превращениях, начался литературный путь Дэвида Гарнетта. Он прожил долгую жизнь, пережив Рэй на сорок один год (она умерла от рака в 1940 году, и женился второй раз на Анжелике Белл, дочери Ванессы Белл). Написал несколько больших романов: «Возвращение моряка»(1925), «Без любви»(1929), «Покахонтас, или Несравненная Вирджиния»(1933), «И да восстанет она!»(1937), «Блестящий глаз»(1935), «Грани любви»(1955). Он издал письма Лоренса Аравийского(1938), собрание сочинений Томаса Пикока(1948) и собственную переписку с Т. X. Уайтом(1968). Написал трехтомную автобиографию «Золотое эхо»(1953), «Полевые цветы»(1955) и «Знакомые лица»(1962), до сих пор, увы, не переведенную на русский язык, а ведь в ней бесценные вспоминания не только о Констанс Гарнетт, подарившей миру русскую классику XIX века, не только свидетельства жизни наших соотечественников — Степняка-Кравчинского, Эртеля, Зинаиды Венгеровой и других, но и интереснейшие подробности о классиках мировой литературы XX века: Герберте Уэллсе, Голсуорси, Конраде, Форде Мэдоксе Форде, Форстере, Лоренсе, Хаксли и многих других знаменитостях, с которыми в разное время встречался или дружил Дэвид Гарнетт. И все же лучшими, непревзойденными его книгами остались те две небольшие по объему повести 1920 годов: «Женщина-лисица» и «Человек в зоологическом саду». И не потому, что первая была сразу же по выходе в свет отмечена двумя литературными премиями — Хоторнден Прайз и премией Джеймса Тэйта Блэка, а другая экранизирована. Как живые организмы, эти книги меняются вместе с веком, приспосабливаясь, подобно хамелеонам, к новым веяниям и раскрываясь новыми гранями. Словом, продолжают жить, независимо от мнений и конъюнктуры рынка, оказываясь «ко двору» феминистским ли 1970-ым, сегодняшним ли спорам о соотношении в человеке человеческого и машины.