Эйлет Уолдман - Любовь и прочие обстоятельства

• Название: Любовь и прочие обстоятельства
• Автор: Эйлет Уолдман
• Издательство: АСТ, АСТ Москва
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-062165-1, 978-5-403-02540-9

«На чужом несчастье счастья не построишь»…

Эмилия Гринлиф, влюбившаяся в женатого Джека, забыла об этом.

Она сделала все, чтобы спровоцировать развод любимого и выйти за него замуж. Но теперь настало время расплаты за содеянное…

Уильям, обожаемый сын Джека, снова и снова причиняет молодой мачехе боль. Его мать Каролина с наслаждением ведет против «разлучницы» настоящую войну…

А с дочерью самой Эмилии происходит несчастье.

Ситуация кажется безнадежной. Джек уже готов бросить новую супругу, «не оправдавшую ожиданий».

Жизнь Эмилии летит под откос.

И тут неожиданно на помощь Эмилии решает прийти Каролина…

---

— Мы можем продать лыжи твоего папы. Или хотя бы одну. Как тебе это? Одна лыжа. Почти новая. И одна палка.

Уильям качает головой:

— Это глупо. Никому не нужна одна лыжа. Надо продать вещи ребенка.

Я молчу. Сижу за столом и стискиваю чашку с кофе так сильно, что она вот-вот треснет у меня в руках.

— Можно продать кроватку, — продолжает Уильям. — Кроватка стоит тысячу триста одиннадцать долларов.

Уильяму нравится знать, сколько стоят вещи.

— Если мы продадим ее на «И-Бэй», то получим две тысячи долларов. Или даже десять тысяч.

— Нет, не получим, — отвечаю я.

— Но это же «И-Бэй», — терпеливо объясняет Уильям. — Ты предлагаешь вещи, которые тебе не нужны, и получаешь за них много денег.

Я разглядываю его макушку. У мальчика светло-каштановые волосы, как у Каролины. Но если у матери они, сверхъестественно сияя, свисают до плеч — прямые, гладкие, никаких секущихся кончиков, — то Уильям вечно лохмат, с одной стороны волосы стоят дыбом, с другой лежат ровно. Волосы тонкие, между прядками просвечивает желтоватая кожа. У Уильяма, по словам Джека (точнее, Каролины), грудничковый дерматит, и нам приходится каждый вечер втирать ему в голову детский лосьон и причесывать его сначала щеткой, а потом гребнем, чтобы убрать отшелушившуюся кожу. Когда Джек об этом заговаривает, мне приходится стискивать зубы, иначе я непременно скажу, что мальчик уже слишком велик для грудничкового дерматита, у него всего лишь перхоть.

— Нельзя получить десять тысяч долларов за детскую кроватку, — говорю я.

— Можно продать еще и коляску. Спорим, за нее дадут пять тысяч.

— Уильям, «И-Бэй» — это не волшебство. Люди предлагают деньги за то, что им действительно нужно. Никто не даст пять тысяч долларов за… коляску, если можно купить новую всего за восемьсот. — Челюсть у меня так напряжена, что начинает болеть за ушами. Под черепом будто стягивается узел. — Наверное, ты не так понял папу Бейли. Или сам Бейли чего-то не понял.

Уильям хмурится.

— Ты даже не знаешь Бейли. И его папу.

— Я не хочу говорить о продаже детских вещей, Уильям.

— Но для этого и существует «И-Бэй». Нужно продавать вещи, которые тебе не нужны. Тебе не нужны коляска, детская одежда, подгузники. И та дурацкая кукла, которая лежит в коробке. Продай Саманту на «И-Бэй».

Это уже слишком.

— Замолчи, Уильям. Замолчи наконец.

Я встаю из-за стола. Стул падает. Я смотрю на Уильяма и сразу чувствую себя виноватой. Иногда кажется, что Уильям выражает мысли Каролины и ведет себя как настоящий провокатор. Он дергает и тянет до тех пор, пока я не оправдаю их опасения, пока в очередной раз не докажу, что я ужасный человек. Я внушаю себе, что Уильям вовсе не загоняет меня в ловушку, не вынуждает выказать свои недостатки. Он всего лишь маленький мальчик. Просто мы с Каролиной облекли его куда большей властью, нежели полагается ребенку.

Я не поднимаю стул и выхожу из комнаты. Останавливаюсь на пороге маленькой спальни дальше по коридору, которая в те годы, когда дом только строился, планировалась как комната прислуги. Стены — болотно-зеленого цвета, с бордюром из розочек. Я красила их сама, поэтому края получились неровные, как будто рваные. Если присмотреться, можно увидеть, что ряд розочек загибается книзу — когда бордюр доходит до левого края окна, он уже на полтора дюйма ниже, чем вначале. Это меня раздражает. Хочется все переделать. Я жалею, что не наняла мастера, который выкрасил бы комнату как следует.

Прислоняюсь к косяку и вдавливаю пальцы в живот, пытаясь нащупать матку и гадая, по-прежнему ли она вспухшая и вздутая. Я щупаю рыхлую плоть, которая некогда была моей талией, и тычу большим и указательным пальцами ниже пупка. Мне больно — и слава Богу. Неприятно думать, что все вернулось на круги своя, и единственное свидетельство случившегося — кривой бордюр на скверно выкрашенной стене.

Я не свожу с него глаз, стараясь не смотреть на остальное. На ужасно дорогую кроватку с розовым бельем — сверху пухлые розочки, с изнанки клеточка. На пеленальный столик, аккуратные стопки подгузников, детскую грелку, вокруг которой обернут провод, похожий на мертвую змею, на пузырьки с лосьонами и мазями. На антикварный ковер ручной работы — по словам продавца, столь редкого розового оттенка, что он никогда прежде такого не видел. На кресло-качалку с кожаным сиденьем кремового цвета и подставкой для ног — подарок мамы. Отец подарил новорожденной на пять тысяч долларов сберегательных облигаций. Интересно, что делать с облигациями на имя человека, которого больше нет?

Я облизываю губы, чувствую соленый вкус и понимаю, что плачу — так сильно, что у меня течет из носа. Вытираю лицо рукавом и возвращаюсь на кухню. Не хочу, чтобы Уильям рассказал матери, как я снова показала себя злобной мачехой, что велела ему заткнуться, что он видел мои слезы.

Глава 4

Джек был первым женатым мужчиной, с которым я встречалась. Я всегда полагала, что женщины, которые встречаются с женатыми, жестоки и безответственны. А еще они дуры, если думают, что мужчины, которых они соблазнили, будут им верны. Человек, который изменил одной жене, изменит и другой. Верность — вопрос характера, а не обстоятельств.

Начало моего романа с Джеком не отличалось оригинальностью. Я работала в юридической фирме, где он был компаньоном и шефом. В первый раз мы поцеловались во время деловой поездки, в моем номере, на третьем этаже отеля «Клермонт» в Окленде. В первый раз мы занимались любовью, как я уже говорила, у него в кабинете. Мне было тридцать, когда мы начали встречаться, а Джек готовился встретить неизбежный день сорокалетия. Я играю для него туже роль, какую обычно для мужчины средних лет играет красный «порше».

Все это очень банально и убого, постыдно и унизительно — за исключением того, что я его люблю. Люблю так сильно, что не могу понять, отчего другие люди, испытывающие подобное чувство, ведут самую обыкновенную жизнь и не останавливают на улице прохожих, чтобы поведать им о достоинствах своих возлюбленных. Я так люблю Джека, что мне постоянно страшно — вдруг с ним что-нибудь случится. Хочется завернуть его в вату и положить в карман — там он будет в безопасности. Я чувствую себя защищенной, лишь когда Джек на виду, когда ему не грозит опасность разбиться на самолете, или попасть под машину, или угодить под свалившийся с крыши шар для боулинга, который разобьет ему череп. Я так люблю Джека, что готова его съесть, начиная с мизинцев на ногах и заканчивая маленькими, высоко посаженными ушами.

Я даже не думала, что можно так себя чувствовать. Хотя мне доводилось влюбляться. Был один парень, иудей, за которого, по общему мнению, я должна была выйти замуж. Был однокурсник в колледже, за которого я, возможно, вышла бы, если бы он не решил, что женитьба на белой женщине понизит его шансы на получение государственной должности (сейчас он и его «шоколадная» жена переехали в Вашингтон и представляют на выборах в конгресс округ Нью-Йорк). Были и другие, так много, что теперь, когда сексуальная неразборчивость снова в моде, я своего рода законодательница вкуса. Но никогда прежде я не испытывала ничего хотя бы отдаленно похожего на то, что чувствую при виде Джека с той самой минуты, как впервые увидела его. Я любила его два года, прежде чем он обратил на меня внимание, и еще целый год, прежде чем он соизволил ко мне прикоснуться.

Я увидела Джека в первый день моей работы в фирме «Фридман, Тафт, Мэйбери и Стейн». Сотрудница отдела кадров провела меня по коридору в кабинет, который мне предстояло делить с еще одним новичком, апатичным, сонным выпускником Йеля (поговаривали, что он не очень-то беспокоился о работе, устраивал долгие перерывы на ленч и рано уходил домой, но при этом умудрился стать самым молодым компаньоном в фирме — после серии сделок, которые заставили адвоката противной стороны поразиться его неожиданной алчности и лживости). Я шла за сотрудницей отдела кадров и разглядывала ее пятки. Босоножки были ей малы и шлепали на ходу. Я изо всех сил старалась казаться энергичной и умной, дабы меня, получившую работу с доходом в шестизначную цифру и не сочли неблагодарной. Я не хотела выказывать, в какую депрессию вгоняет меня это место — коридор с деревянными панелями, мрачные лица секретарей, длинные переходы, кабинеты, размером чуть больше душевой кабинки, все двери открыты настежь, чтобы наигранно благодушные патроны могли видеть, как их подчиненные прилежно трудятся.

Я поступала в юридический колледж без определенных планов на будущее, и даже когда трехлетний курс подошел к завершению, мои представления о дальнейшей жизни оставались все такими же смутными. До сих пор понятия не имею, почему стала адвокатом — возможно, потому, что это профессия моего отца, хотя сей факт скорее мог бы отпугнуть меня от занятий юриспруденцией, нежели привлечь. Не то чтобы отец был недоволен своей карьерой. Напротив, профессиональная жизнь его абсолютно удовлетворяет. Он специализируется по недвижимости в Нью-Джерси, неподалеку от тех мест, где я выросла. Некогда отец был президентом Ассоциации юристов Нью-Джерси. Меня могло отпугнуть скорее то, что в детстве лучшим снотворным мне служил разговор с отцом о каком-нибудь из его дел. Еще один повод к выбору иной профессии — то, что моя сестра Элисон работает в апелляционном суде Манхэттена и скоро станет судьей. Так говорят отец и сама Элисон.