Виктор Поротников - Утонуть в крови : вся трилогия о Батыевом нашествии

• Название: Утонуть в крови : вся трилогия о Батыевом нашествии
• Автор: Виктор Поротников
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-6039

ТРИ БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ! Вся трилогия о Батыевом нашествии. Русь истекает кровью в неравной борьбе, но стоит насмерть!

Когда беспощадная Орда, словно железная саранча, опустошает Русскую землю, когда вражьи стрелы затмевают солнце, тараны крушат городские стены, а бесчисленные полчища лезут в проломы и по приставным лестницам — на защиту родных очагов поднимаются и стар и млад, и даже женщины берутся за меч. Здесь нет ни бегущих, ни молящих о пощаде, ни сдающихся в плен. Этой лютой зимой 1237 года русские люди бьются до последней капли крови и погибают с честью. Ведь если невозможно победить — надо умирать так, чтобы память о твоих подвигах, отваге и стойкости осталась в веках, чтобы каждый русский град стал для поганых «Могу-Болгусун» — «Злым городом»! Раз русским храбрам не устоять против Батыевых туменов — остается по примеру Евпатия Коловрата «УТОНУТЬ В КРОВИ» вместе с ненавистным врагом!

---

Супруга Юрия Игоревича не смогла выбраться из осажденного татарами Пронска, чтобы успеть на похороны своего младшего сына.

Когда гроб с телом Давыда Юрьевича опустили в могилу в княжеской усыпальнице в одном из приделов древнего каменного Спасо-Преображенского собора, в Рязань прибыл гонец от князя Кира Михайловича с известием о взятии татарами Пронска и Михайловска. Гонец сообщил, что Кир Михайлович с дружиной сумел ночью вырваться из окруженного мунгалами Михайловска и ушел через лес к Переяславцу. О том, что сталось с Глебом Михайловичем, оборонявшим Пронск от татар, гонец ничего не знал.

В этот же день в Рязани объявился боярич Оверьян Веринеич, ездивший во Владимир ко князю Георгию. От привезенных им вестей у Юрия Игоревича осунулось лицо.

Неожиданно повеяло теплым юго-западным ветром и в наступившей посреди декабря оттепели вдруг запахло весной.

С крыш домов полилась веселая капель; опьяневшие от тепла воробьи шумно галдели в кустах сирени, которая густо росла близ белокаменного одноглавого Успенского собора.

В соборе закончилась воскресная служба.

Прихожане, в основном это были женщины и дети, расходились по домам.

На площади перед храмом метался, звеня надетыми на шею веригами и размахивая руками, монах в рваных темных одеждах с гривой длинных спутанных волос. Его громкий демонический голос далеко разносился над площадью, полной людей, которые невольно замедляли шаг или вовсе останавливались, чтобы посмотреть на юродивого. Это был инок Парамон, которого повелением Юрия Игоревича два месяца назад спровадили прочь из Рязани. Однако неуемный монах-верижник вновь стал мелькать на рязанских улицах и возле церквей.

— За грехи наши наслал Господь на Русь племя неведомое! — возглашал Парамон, шаря полубезумными очами поверх голов обступивших его людей. — Всевышний вручил знамя народу дальнему и дал знак вождям его, живущим на краю земли. И народ сей легко и скоро поспевает всюду. Стрелы его заострены, все луки его натянуты; копыта коней его подобны кремню искрометному, а колеса его — как вихрь. Спасения от этого зла нет ни пешему, ни конному, ибо то есть кара Господня за грехи наши!..

Женщины, глядя на безумного монаха, торопливо крестились и испуганно подавались назад, когда верижник приближался к ним слишком близко. Маленьких детей матери старались поскорее увести прочь, опасаясь дурного глаза этого новоявленного пророка.

— И сказал мне Господь: пойди к князьям рязанским, ступай к рязанским боярам, — громогласно молвил Парамон, воздев руки кверху. — Повелел мне Господь переказать всем власть имущим волю свою. И сказал Вседержитель так: слухом услышите — и не уразумеете, очами глядеть будете — не увидите. А между тем погибель ваша близко, ибо огрубело сердце у всякого имовитого и богатого и народ русский в грехах погряз…

Среди женщин раздались всхлипывания и причитания, некоторые из них даже упали на колени перед пророчествующим монахом.

А тот, еще сильнее вдохновляясь, молвил далее:

— Возгорится гнев Господа на грешный народ русский и правителей его, и прострет Всевышний руку свою на него и поразит его злым нашествием иноплеменников, так что содрогнутся леса и долы, и трупы будут как помет на улицах…

Неожиданно толпа прихожан расступилась, и перед верижником предстал боярин Твердислав в дорогой шубе и собольей шапке, его сопровождали несколько вооруженных гридней.

— Я вижу, Парамоша, предостереги князя нашего до разума твоего не доходят, — угрожающе произнес Твердислав. — Как смеешь ты, вонючее отродье, каркать здесь своим лживым языком! Я отучу тебя, вещун хренов, шляться по улицам и ввергать людей в тревогу. Взять его! — повелел Твердислав своим дружинникам.

Никто из толпы не осмелился вступиться за юродивого, поскольку всем был ведом крутой нрав боярина Твердислава.

Дружинники заломили монаху руки и поволокли его к дому Твердислава.

— Вам бы молиться за мужей, сыновей и братьев, коим предстоит биться с мунгалами, а вы вместо этого внимаете бесовским речам какого-то проходимца! — сказал Твердислав, окинув недовольным взором рязанских женщин — боярынь, купчих и простолюдинок.

Парамона привели на двор Твердиславова дома, сорвали с него одежды до пояса и привязали к столбу, поддерживающему навес возле конюшни. Затем два боярских челядинца принялись сечь монаха кнутами из воловьей кожи.

После каждых десяти ударов боярин Твердислав приближался к истязаемому и язвительно вопрошал:

— Так что там возвестил тебе Господь, а?.. А ну-ка поведай мне про кары Господни, Парамоша. Чего мне ждать от судьбы?..

Парамон выдержал сорок ударов, потом потерял сознание.

— Волоките этого дурня в сени, — приказал челядинцам Твердислав. — А когда наш святоша опамятуется, посадите его под замок. Цепи его отнесите в кузницу, пусть из них наконечники для копий выкуют. — Твердислав усмехнулся: — От паршивой овцы хоть шерсти клок.

В эти тревожные дни по воле Юрия Игоревича в войско набирали все мужское население Рязани. Ратников распределяли по сотням, а для каждой сотни выделялся участок городской стены для несения стражи днем и ночью.

В пешую городскую сотню, несшую стражу у Пронских ворот, зачислили мужа Фетиньи Ивора Бокшича, купеческого сына Аникея и Кутуша, брата половчанки Аннушки. Во главе этой сотни был поставлен купец Данила Олексич, который вооружил всех своих слуг и выдал на пропитание войску сорок берковцев жита.

Другой сотней верховодил княжеский мытник Сдила Нилыч, который отсыпал Юрию Игоревичу серебра, лишь бы выйти в сотники. В эту сотню были направлены Мирошка Кукольник и его сосед Петрила-плотник. Сотня Сдилы Нилыча несла дозор на самом неприступном участке городской стены, протянувшемся вдоль обрывистого берега Оки.

* * *

С некоторых пор в доме у Петрилы-плотника стало тесновато, поскольку к нему перебралась из Ольгова родная сестра его жены вместе с тринадцатилетней дочерью. Звали эту женщину Сбыславой. Однако Петрила называл ее Чернавкой за темный цвет волос. Муж и старший сын Сбыславы остались в Ольгове, вознамерившись оборонять город от татар.

Хотя от Рязани до Ольгова было чуть больше одной версты, никто из рязанцев ничего не знал о судьбе защитников Ольгова. Вся округа вокруг Ольгова была полна татар. С рязанских стен и башен были видны зловещие зарева пожаров за лесом, где лежит Ольгов, — это полыхали деревни вокруг Ольгова.

Сбыслава жадно ловила любой слух об осажденном мунгалами Ольгове и тихонько плакала по ночам, переживая за сына и мужа.

Дед Евстрат, отец Петрилы, собрал свои нехитрые пожитки, сложил их на небольшие санки и ушел из Рязани в Излучинский лес, где у него имелась пасека и срубленная из бревен избушка с печью-каменкой. Увел с собой дед Евстрат и своих четырех коз, для которых у него на лесной заимке было заготовлено сено впрок.

Причина, побудившая деда Евстрата уйти из Рязани, была одна: он переживал за своих коз, которых неминуемо в первую очередь пустят под нож, если татары надолго задержатся под Рязанью. Пропитанья для множества бежавших в Рязань смердов и их семей в городе должно было хватить всего недели на три. Об этом судачили рязанцы на каждом углу, пуская беженцев на постой в свои дома, клети и пристройки, иные из смердов обустраивались на временное жилье кто в бане, кто в сарае, кто на конюшне рядом с лошадьми.

Опустевшую избушку деда Евстрата в переулке близ дома Петрилы заняли сразу две семьи смердов: муж с женой и маленьким ребенком и вдова с тремя детьми.

Однажды в гости к Петриле заглянул Мирошка Кукольник, чтобы забрать свой топор. Сосед-плотник обещал ему насадить топор на более длинное топорище.

— Держи, Мирон! — Петрила вручил соседу топор, насаженный на новенькое топорище из белой березы. — Теперь сможешь колоть татарские головы, как орехи! Рукоять теперь длинная, далеко дотянуться сможешь.

Мирошка оглядел топор, поблагодарил Петрилу и сел на скамью.

Петрила пристроился на низеньком табурете у печи, выстругивая ножом из ивовых и березовых прутьев древки для стрел. За этим занятием его и застал пришедший в гости Мирошка.

Варвара и Ольга, дочь Сбыславы, сидя у окошка, затянутого бычьим пузырем, сучили пряжу.

— А супруга твоя где? — спросил у плотника Мирошка, не видя Улиту и не слыша ее голоса в соседней горенке.

— Женушка моя в бане головушку свою моет отваром из березовых листьев, — с язвительной ухмылкой ответил Петрила. — Улита давеча седой волос у себя обнаружила. Вернее, это Чернавка седую волосинку у нее заметила, ну и брякнула об этом Улите. А та — ох да ах!.. Мол, в родне у нее сроду седоволосых не бывало. С чего бы это вдруг? Вчера весь вечер что-то варили в горшке и всю ночь на золе настаивали, а сегодня с утра пораньше протопили баню, и обе туда шмыг.