Саймон Грин - Острее змеиного зуба (Острее, чем зуб змеи)

• Название: Острее змеиного зуба (Острее, чем зуб змеи)
• Автор: Саймон Грин
• Жанр: Городское фэнтези

Над Темной Стороной нависла смертельная опасность. Долго отсутствующая Лилит, мать Джона Тейлора и создательница Темной Стороны, возвращается, что бы уничтожить свое творение, а заодно и всех его обитателей.

---

Поезд продолжил движение, и мы оставили позади это место. Наступившее безмолвие сгущалось, словно предвестник чего-то еще более плохого. Сидеть мне не хотелось, и я стал прохаживаться взад и вперед по узкому проходу, вглядываясь раз за разом в длинную щель в стене. Странный неземной свет вдруг полился в вагон, и мы попали в другую фазу, другое измерение. Свет становился все резче и ярче, пока не начал обжигать мою неприкрытую кожу, заставив меня отступать от него. Тонкие лучики жгучего света проникли сквозь не замеченные мной раньше мелкие пробоины в стенах и потолке, и мне с трудом удалось не попасть ни под один из них.

Снаружи доносились звуки, которые я не мог определить или распознать. Они напоминали мне каких-то механических птиц и действовали на нервы, как ногти, скребущие по школьной доске моей души. В вагон сквозь зазубренную щель в стали под растущим снаружи давлением начал проникать внешний воздух. Он нес с собой запах раздавленной крапивы, густой и удушливый. Он обжигал мне рот и нос, и я убрался от пробоины, борясь со рвотными позывами. Я крикнул поезду, чтобы ехал быстрее, и свернулся клубком на полу.

Мы сменили это место на какое-то другое, отрава постепенно уходила из воздуха, оставаясь позади нас вместе с ужасным пением механических птиц, напоминавшим удары парового молота. Новый воздух, неподвижный и затхлый, восстанавливался из запасов поезда. Тем не менее я жадно его вдохнул и медленно развернулся из своей защитной позы. Мои руки и лицо еще горели после своего краткой встречи с агрессивным светом. Я тяжело опустился, почти рухнул в ближайшее кресло. За короткий промежуток случилось слишком многое — даже для меня, не давая ни малейшей передышки. Я так устал… по-моему, я продал бы душу за хороший ночной сон.

К счастью, никто этого не слышал.

Я насторожился, когда внезапно улучшилось состояние атмосферы в вагоне. Свет от яркого летнего дня хлынул сквозь рваную щель в стене, принося с собой новый сладостный воздух, насыщенный кислородом. Он был горячим и влажным, наполненным ароматами, как будто раздавили лепестки тысяч разных цветов. Повышенное содержание кислорода заставило меня почувствовать легкое головокружение, и я тупо улыбался, делая один глубокий вдох за другим. Я встал и подошел к пробоине, и тут же сотни тяжелых побегов с колючими шипами его терновника ринулись в вагон снаружи. Украшенные там и тут толстыми мясистыми цветами, похожими на голодные рты, они ползли, судорожно извиваясь, с отвратительной целеустремленностью.

Все больше и больше лиан протискивалось внутрь, закручиваясь друг вокруг друга, метались взад-вперед в замкнутом пространстве, захватывая все больше и больше территории вагона, пока я осторожно пятился прочь. Мои ноги шаркнули по рифленому полу, и тут же все лианы потянулись в мою сторону. Цветочные рты пронзительно завопили, издавая гнусные голодные звуки. Я ударил ближайшую лиану кандарианским жертвенным кинжалом, который мне подарила Кэти на прошлый день рождения, и узкое лезвие напрочь срезало шипастый побег. Цветочные рты взвыли от ярости и боли. Отрубленная лиана истекала жизненными соками, а толстый конец пытался меня настичь. Вагон был уже наполовину заполнен извивающимися побегами, а внутрь рвалось все больше, расширяя пробоину по мере проникновения.

Я проткнул кинжалом обивку одного из сидений, вытащил горсть набивки и поджег простеньким элементарным заклинанием, которым обычно сигареты зажигаю друзьям. Она тут же вспыхнула желтым пламенем, рванувшимся вверх в богатом кислородом воздухе. Я бросил пылающую массу в гущу извивающихся лиан, и дюжина из них разом вспыхнула. Мясистые цветы-рты вопили в унисон, пока огонь быстро охватывал растительность. Уцелевшие побеги рывком убрались в пробоину, оставляя остальных гореть и умерать. Сгорая, цветы выли, словно проклятые души.

Вагон наполнился густым черным дымом. Лианы и цветы уже погибли, но огонь успел распространиться с них на сиденья. Поезд пронзительно завизжал из скрытых динамиков, когда пламя охватило весь вагон. Я прокричал поезду в ответ, чтобы продолжал двигаться, но вынужден был прерваться из-за жестокого приступа кашля от дыма, скрутившего меня. Я отпрянул от разрастыющегося огненного ада и скорчился на полу, где воздух оставался чистым. Слезы густо текли по лицу из обожженных глаз. Я ничего не видел, но мог слышать рев приближающегося огня.

Но тут весь вагон задрожал и затрясся от внезапной остановки поезда. Дверь вагона начала, треща, сама по себе открываться, по нескольку дюймов за раз, а я в это время полз к ней на четвереньках. Я из последних сил полностью открыл дверь и наполовину вывалился из вагона, мои легкие жаждали воздуха, а в глазах все расплывалось от слез. Я чувствовал под собой твердое основание и я полз вперед, подальше от дыма и огня. Я слышал, как дверь вагона позади с натугой закрылась, и поезд умчался, направляясь в убежище. Его рев медленно угасал вдали вместе с его телепатическими криками в моей голове. Бедолага. Однако, нужда заставляет. Я лежал на жестком полу, трясясь после пережитого и ожидая, когда мои легкие и голова прочистятся. И надеясь, что я что я добрался до Шэдоус-Фолл.

В конце концов я все-таки сел и огляделся. Я находился совсем не на железнодорожной платформе. Слегка неуверенно я поднялся на ноги. Поезд высадил меня в гигантском старомодном Зале, с невероятно высокими стенами, покрытыми деревянными панелями, и с невообразомо высоким сводчатым потолком. Зал тянулся вправо и влево от меня насколько я мог увидеть своими обожженными глазами, и был достаточно широк, чтобы провести в нем футбольный матч. Огромные размеры и масштабы Зале должны были оказать подавляющее воздействие, но этого почему-то не происходило. Даже наоборот, он создавал ощущение почти… уюта. Как будто придя домой, после слишком долгого пребывания вдали от семьи и близких. Зал освещался веселым золотистым сиянием, несмотря на отсутствие видимых источников. И нигде ни одной тени. Нет ни окон, ни дверей, а на стенах нет ни портретов, ни украшений. Только единственный каменный камин прямо передо мной, с разведенным в нем тихо потрескивающим огнем, — как будто это сделали специально для меня. Мне казалось, что я снаружи слышатся ужасные порывы ветра. Что-то в этом звуке заставило меня вздрогнуть, хотя я и не мог сказать, что именно

Я знал, где я. Чем это должно было быть. Я много читал о Шэдоус-Фолл. Как и большинство людей на Темной Стороне, потому что Шэдоус-Фолл — это единственное место на этой земле, являющееся более странным, более зачарованным и более опасным, чем Темная Сторона. Место, куда приходят умирать легенды, когда мир перестает в них верить. Или, может быть, когда они сами перестают верить в себя… А поскольку мир в свое время верил в довольно странные вещи, и поскольку не все, что приходит в Шэдоус-Фолл, готово тут же лечь и умереть, этот маленький городок в глуши может оказаться пострашнее любого, что найдется на Темной Стороне. Все мы прочитали про Шэдоус-Фолл все, что смогли найти. Хотя бы потому, что есть подозрение, что однажды мы сами можем оказаться здесь.

Я был в Галерее Костей, в Зале Всех Святых. В дома в сердце мира. Месте, где живет Время.

На каминной полке стояли простые часы, вставленные в живот большой черной бакелитовой (Бакелит [по имени изобретателя — бельгийско-американского химика Л. Бакеланда (L. Baekeland, 1863–1944)], устаревшее техническое название резольных феноло-формальдегидных смол, получаемых взаимодействием фенола с формальдегидом в присутствии щелочных катализаторов) кошки. С каждым тиканием часов кошка высовывала и прятала красный язычок, а ее глаза двагались вправо и влево. Она напоминала игрушку, выдаваемую в качестве приза на дешевом карнавале. По обеим сторонам кошки стояли стилизованные серебряные фигурки льва и единорога. А по бокам от них — ряд маленьких резных фигурок, о которых я сначала подумал как о шахматных, хотя ими они точно не были. Я подошел, чтобы рассмотреть поближе.

Они были вырезаны из чистой, почти прозрачной древесины, и мне не составляло никакого труда понять, кого они изображают. Эдди Бритва, Мертвец, Уокер, Сьюзи Дробовик. Мне пришло в голову — а если я поищу… смогу найти себя? Я демонстративно повернулся к фигуркам спиной и обнаружил, что пол в центре зала уже занят огромными старомодными песочными часами. Они были на фут выше меня и двух футов в диаметре, а их сверкающая прозрачная колба поддерживалась тем же более чем странным полупрозрачным деревом. Большая часть песка пересыпалась из верхней колбы в нижнюю, и в этом было что-то печальное.

Я медленно пошел вокруг массивных часов и встретил кого-то идущего мне навстречу, хотя был уверен, что там, откуда я начал, никого не было. Я остановился, и она тоже, и какое-то время мы подозрительно друг друга разглядывали. Высокая и почти болезненно худая, с длинными лентами мышц на обнаженных руках, — подросток-панк в потрепанной черной кожаной куртке, украшенной заклепками и цепями поверх грязной белой футболки и потертых синих джинсов. На голове был колючий черный ирокез, высоко подбритый по бокам, а лица было почти не видно за обилия черной и белой косметики. Английская булавка была вставлена в одно ухо, а из другого свисало ржавое бритвенное лезвие. В ее глазах была агрессия, а накрашенные черным губы обнажали оскал зубов. Она смотрела на меня, уперев в бедра крупные кулаки. На костяшках пальцев обоих была татуировка «ненависть» («hate»).