Юрий Гончаров - Волки

• Название: Волки
• Автор: Юрий Гончаров
• Издательство: Центрально-черноземное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

«…– Не просто пожар, не просто! Это явный поджог, чтобы замаскировать убийство! Погиб Афанасий Трифоныч Мязин…

– Кто?! – Костя сбросил с себя простыню и сел на диване.

– Мязин, изобретатель…

– Что ты говоришь? Не может быть! – вскричал Костя, хотя постоянно твердил, что такую фразу следователь должен забыть: возможно все, даже самое невероятное, фантастическое.

– Представь! И как тонко подстроено! Выглядит совсем как несчастный случай – будто бы дом загорелся по вине самого Мязина, изнутри, а он не смог выбраться, задохнулся в дыму. Труп обгорел настолько, что уже не определить, было ли насилие. Но все равно и так совершенно ясно, что это не несчастный случай, а преступление!

– Но почему ты так уверенно считаешь?

– А потому, что я не только в золе рылся…»

---

– Что же вы намерены делать? – опросил Костя с закравшейся тоской, зная, что Извалова не отстанет. – Просить директора гостиницы?

– Еще чего! – возмущенно ответил Максим Петрович.

– Но она станет опять звонить. Чего доброго, сама явится… Гостиница-то вон, в окно видать…

– Пускай. А мы сейчас уйдем. Тебе в прокуратуру надо, а я погуляю… Марье Федоровне телеграмму отобью, чтобы не беспокоилась. И, кстати, по дороге ты мне дом покажешь, где это все случилось. Интересно все-таки взглянуть…

На покинутой усадьбе

1

Максиму Петровичу все было любопытно в этом городке – и уцелевшие еще на многих улицах дощатые тротуары, и обилие бревенчатых домов со старинными, хитро, затейливо вырезанными деревянными кружевами подзоров, наличников, карнизов, и чокающий, какой-то словно вопрошающий говорок местных жителей. Он шел, беспрестанно замедляя шаг, останавливаясь, расспрашивая Костю о том о сем. На здоровье Максим Петрович последнее время не жаловался, неожиданная прогулка из благословенных Подлипок через всю Россию в далекий Кугуш-Кабан встряхнула и развлекла его, настроение было отличное.

Запутанное и вздорное дело с проходимцем и жуликом Леснянским-Мухаметжановым… или как там его, закончено успешно, и это тоже радовало. Какие-нибудь еще два-три дня для выполнения всяческих формальностей с найденными в засаленной подушке деньгами, с передачей Изваловой похищенных у нее девяти тысяч – и можно возвращаться домой. И снова поплывут под самолетом похожие на снежную пустыню облака, в разрывах засинеют родные перелески, пыльным золотом сверкнут заколосившиеся хлеба черноземных полей, и он, Максим Петрович, ступит на порог своего чистенького уютного домика, услышит знакомую-перезнакомую ласковую воркотню милейшей Марьи Федоровны, с удовольствием войдет в привычную колею служебных и домашних дел.

Настроение еще улучшилось после того, как в магазине «Оптика» Максим Петрович приобрел нужные ему очки в великолепной золотой, «академической», как он выразился, оправе,

– Ведь это что! – как младенец радовался он, разглядывая покупку. – Год цельный искал эти самые плюс четыре! В области все аптеки обегал, в Москве заказывал – нету и нету… А тут, в Кугуш-Кабане, – пожалуйста, будьте любезны!

Он примеривал франтовские очки, глядясь, словно в зеркало, в стекло магазинной витрины, где среди живописно раскиданных оправ и очковых футляров покоился надменно взирающий на мир огромный, величиною с чайное блюдце, рекламный муляж человеческого глаза.

– Да, слушай, – вспомнил Максим Петрович, – как же все-таки получается? По словам Извалихи, у этого ее… так сказать, супруга, один-то глаз – стеклянный, а выходит, что оба свои…

– А я вам разве не показывал? – Костя вынул из кармана завернутый в бумажку стеклянный глаз. – Вот, любуйтесь. Он его обронил нечаянно, а я подобрал. Эта штучка, собственно, его и выдала…

– Ну, хитрец! – восхищенно сказал Максим Петрович. – Этакую особую примету себе придумал: ищите, мол, человека со вставным глазом! С фантазией был парень!.. Представляешь, как он перед Изваловой этим своим глазом играл? Вот, мол, милочка, запасной, на всякий случай… Но она-то? Как же она-то на такой дешевый трюк попалась?

– Страсть ослепила, – засмеялся Костя.

Максим Петрович только плюнул.

2

Тянул прохладный ровный ветер, жалобно поскрипывал неподвижными лопастями ветряк. Старый сад стоял молчаливо. Тихонько, таинственно перешептывались прозрачные верхушки молоденьких яблонь. Шелестели раскиданные по примятой, вытоптанной траве обрывки каких-то газет, журналов, листы книг, растерзанных, погибших при пожаре.

Всего лишь несколько дней жила усадьба без хозяина, а запустение уже виднелось во всем; на садовой дорожке валялись бумажные обрывки и старый, с порыжевшим голенищем сапог, опрокинутая кадка уже рассохлась; на солнце мерцали ниточки паутины, откуда-то вдруг налипшие на деревья…

Но что особенно подчеркивало сиротство усадьбы, ее безнадежное запустение – это тяжелая, неуклюжая громадина полуразваленной русской печи и в бездеятельности, в неподвижности своей ставший чем-то вроде огородного пугала ветряк.

Особенно ветряк.

Торчал голенастый, не нужный никому. Поскрипывал, покряхтывал. Словно жаловался обступившим его деревцам на свое увечье, на чью-то жестокую несправедливость: «Вот, мол, милые мои, какие дела-то! Сколько лет вертел лопастями, качал воду из колодца и вот – забыт, заброшен… Не горько ли, деточки? О-хо-хо…»

Возвышаясь над черными руинами, над обгорелыми стенами, он был далеко виден с улицы, казался особенно нелепым, уродливым, придающим пожарищу какой-то совершенно фантастический вид…

Именно его-то в первую очередь и заметил Максим Петрович, когда вместе с Костей подходили они к мязинскому дому. Как садовод, сразу оценил его полезность.

– Хороша штука! – причмокнул губами даже. – Мне бы этакую завести дома… Ведь прямо-таки все руки отмотаешь с поливкой, а тут включил – и вот тебе, пошла водица… Работяга!

– Отработался, – сказал Костя, – Четвертый день бездействует.

– Ну, да, конечно, хозяина нету, – сочувственно вздохнул Максим Петрович. – Теперь и весь сад хоть пропадом пропадай!..

– Да нет, не в том дело: испортилось что-то в механизме после пожара.

– При чем же пожар-то?

– А черт его знает. Пожарники, говорят, на него лазили, поливали оттуда. Может, как нечаянно и повредили…

Максим Петрович покачал головой.

– Жалко! – с искренним чувством сказал он. – Отличная, полезная вещь! И ведь не так уж сложно его поставить… Ну, может, не столь капитально, не на железных опорах, попроще… Колодец-то глубок ли?

Он заглянул в колодец, что-то соображая, прикидывая, бормоча про себя. Шагами измерил расстояние между опорами, бетонную площадку, в которую они были вделаны. Затем, видимо, перекинувшись мыслями к тому, что недавно произошло здесь, на этом мирном клочке земли, принялся шарить меж кустами, в траве, словно ища чего-то.

Костя заскучал. Найти что-нибудь после работников прокуратуры и милиции казалось совершенно немыслимым. Садоводные же размышления Максима Петровича ему были безразличны, он выслушивал их без интереса, из вежливости. Поэтому, заметив среди лопуховых джунглей какую-то растрепанную книгу, он поднял ее и уселся на лавочке под яблоней.

3

А Максим Петрович все ходил и ходил. Приглядывался. Принюхивался. Ковырял палочкой в реющей черным прахом угольной трухе, откопал кусок толстого оплавившегося стекла, рассматривая его и так и этак, показал Косте.

– От телескопа, наверно, – равнодушно заметил тот, едва взглянув на стекло.

– Дельный был старичок! – разумея Мязина, почтительно сказал Максим Петрович, пряча осколок в карман.

Костя вдруг весело расхохотался.

– Чего это тебя разбирает? – подозрительно покосился Максим Петрович.

– Да как же… ох! Вы поглядите, какие, оказывается, еще антики сохранились!..

Он подал Максиму Петровичу найденную книгу, раскрытую на титульном листе.

– «Зеркало тайных наук и отражение судьбы человека, – вооружившись «академическими» очками, прочел Максим Петрович. – Черная и белая магия, сочинение Альбертино… Москва, 1872 год»… Занятно! Слыхал, слыхал я про черную магию… Вот, значит, какая она!

– Уникальная книжица! – заметил Костя. – Вот, послушайте: «Лягушки в животе. Этот случай был с одним евреем Киевской губернии, который, напившись болотной воды, почувствовал припадки в продолжение нескольких месяцев, боль в животе, царапанье, движение в желудке и прочее, а между тем живот вздувало. Наконец, от постоянного употребления скипидара и простокваши вышли рвотой тридцать пять лягушек…»

– Что за чепуха! – перебил Максим Петрович. – Ты что, разыгрываешь, что ли?

– Ей-богу! – веселился Костя. – Да вы слушайте дальше: «…тридцать пять лягушек разной величины и всех возрастов, отличавшихся бледностью и нежностью кожи…» Ничего себе, а? А вот еще: «Божьи стрелы»…

– Да погоди ты со своими стрелами! – отмахнулся Максим Петрович. – Ты мне вот что скажи: сколько тут окон в сад выходило?

– Три. Одно большое, итальянское. Да их все пожарники повыломали, когда тушили.

– Виктор Иваныч допрашивал пожарников?

– Конечно. Я сам протокол читал: все окна были заперты. Мязин, говорят, из опасения эти рамы держал по-зимнему, наглухо.

– А стекла во всех глазках были целы?

– Абсолютно. Нет, Максим Петрович, садовые окна исключены. Вы же помните, Келелейкин…

– Так ведь Келелейкин ничего не видел, – сказал Максим Петрович. – Он только слышал, что рама стукнула, и все. Мне, брат, вот какая чертовина в голову пришла: а что, если вообще никто ни в какое окошко не лазил? Услыхал Виктор Иванович от Келелейкина про окно и уперся в эту версию. Это бывает. А ведь в доме-то – мало одной, две двери – на улицу и во двор…