Эдит Уортон - В доме веселья

• Название: В доме веселья
• Автор: Эдит Уортон
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-389-08061-4

Впервые на русском — один из главных романов классика американской литературы, автора такого признанного шедевра, как «Эпоха невинности», удостоенного Пулицеровской премии и экранизированного Мартином Скорсезе. Именно благодаря «Дому веселья» Эдит Уортон заслужила титул «Льва Толстого в юбке».

«Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселья», — предупреждал библейский Екклесиаст. Вот и для юной красавицы Лили Барт Нью-Йорк рубежа веков символизирует не столько золотой век, сколько золотую клетку. Только выгодный брак поможет ей вернуть высокое положение, утраченное семейством Барт в результате отцовского банкротства, — но раз за разом Лили упускает выгодный шанс, снедаемая то ли бесом саморазрушения, то ли ожиданием большой любви. И недаром ее сравнивали с другой жертвой высшего общества — Анной Карениной…

В 2000 г. роман был экранизирован Теренсом Дэвисом, главные роли исполнили Джиллиан Андерсон (агент Скалли из «Секретных материалов») и Дэн Эйкройд.

---

Мир, в котором творилось подобное, казался Лили Барт отвратительным; впрочем, она никак не могла постичь законы вселенной, так легко сбрасывающей ее со счетов.

Лили решила не будить горничную и принялась раздеваться сама. Она слишком долго была рабой чужих удовольствий, чтобы не задумываться о тех, кто зависел от нее самой. В горчайшие минуты она ясно осознавала, что нет почти никакой разницы между нею и ее служанкой, разве что служанка более регулярно получала жалованье.

Расчесываясь перед зеркалом, она взглянула на свое бледное, осунувшееся лицо и испугалась, заметив две тонкие линии, обозначившиеся возле рта: морщинки рассекали безупречную гладь щек. «Ох, надо мне перестать нервничать, хотя, может, это все электрический свет?» — подумала она вслух, порывисто встала, зажгла свечи на туалетном столике и выключила бра на стене.

Лили вгляделась в свое отражение между двумя огоньками свечей. Белый овал лица неуверенно проявился из тени, словно подернутый туманом в расплывчатом свете, но две линии возле рта не исчезли.

Лили встала и торопливо разделась.

«Это все от усталости и дурных мыслей», — повторяла она. Как же несправедливо, что красота — ее единственная защита от горестей — от них же и страдает.

Но дурные мысли остались при ней. Она снова устало подумала о Перси Грайсе — так путник после короткого привала подбирает с земли и взваливает на спину тяжелую суму, чтобы идти дальше. Она была почти уверена, что заарканила Перси: осталось потрудиться пару дней, и она выиграет свой приз. Но сама по себе награда была настолько неприятна, что Лили совсем не радовала победа. Будет отдых после пережитых треволнений — и только, а ведь как мало это значило для нее всего несколько лет назад! В иссушающей атмосфере неудач ее запросы постепенно увяли. Но почему ей не везло? Ее в том вина или так предначертано?

Лили припомнила, как мать, в ту пору, когда они разорились, говорила ей с какой-то жестокой мстительностью: «Но ты все получишь назад, все вернешь, твое лицо тебе все возместит…» Воспоминание вызвало целый рой ассоциаций, и она лежала в темноте, воссоздавая прошлое, из которого выросло ее настоящее.

Дом, в котором никогда не ужинали в кругу семьи, разве что когда приходили «гости», в дверь постоянно звонили, столик в прихожей был завален квадратными конвертами, распечатанными в спешке, и продолговатыми конвертами, которые долго пылились нераспечатанными в недрах бронзовой вазы. Вереница уволенных французских и английских служанок, не справлявшихся с хаосом шкафов и кладовок, постоянно меняющиеся династии нянек и лакеев. Склоки в погребе, ссоры на кухне и в гостиной, стремительные отъезды в Европу и возвращения с набитыми чемоданами, неделями валявшимися неразобранными, полугодичные разговоры о том, где провести будущее лето, серые приступы скаредности, разряжавшиеся яркими вспышками мотовства, — таковы были первые воспоминания Лили Барт.

В центре этой карусели, именуемой домом, стояла энергичная и непоколебимая фигура матери — еще достаточно молодой, чтобы в лохмотья изнашивать бальные наряды, в то время как бесцветный и невзрачный отец занимал место где-то между дворецким и часовщиком. Даже детскому взгляду мать казалась молодой, но вот отец в воспоминаниях Лили всегда был плешив и сгорблен, у него всегда были седые волосы и шаркающая походка. Впоследствии она была потрясена, узнав, что отец был всего на два года старше матери.

Днем Лили редко видела отца. Он всегда был «в городе», а в зимнюю пору приходил домой, когда уже темнело; она слышала его усталые шаги на лестнице, потом его рука нажимала ручку двери в детскую. Отец молча целовал ее, что-то спрашивал у няни или гувернантки, потом приходила материна служанка и напоминала, что он ужинает в городе, и отец, торопливо кивнув Лили, уходил. Летом он проводил выходные с ними в Ньюпорте или Саутгемптоне, но казался еще более безликим и безгласным, чем зимой. Казалось, что отдых его утомлял, и он часами просиживал, уставившись на море, в каком-нибудь уединенном углу веранды, не обращая внимания на то, как бурлит жизнь его «половины» всего в двух шагах. Впрочем, миссис Барт предпочитала проводить лето в Европе, и стоило пароходу отплыть, как мистер Барт бесследно растворялся за горизонтом. Иногда дочь слышала, как отца поминали за то, что задерживает денежное содержание для миссис Барт, но и только, — до тех пор, пока его покорная согбенная фигура не показывалась на причале Нью-Йорка, словно буфер между величием жениного багажа и ограничениями таможни США.

В этой бессвязной, но волнительной светской жизни прошло отрочество Лили: семейный корабль следовал зигзагообразным курсом в стремительном море удовольствий, то и дело пытаясь затонуть от постоянной нужды — нужды денежной. Лили не помнила, чтобы им хоть когда-нибудь хватало денег, и каким-то неуловимым образом все оборачивалось так, что в этом оказывался виноват отец. Это никак не могло быть виной миссис Барт, которая слыла в кругу своих друзей «прекрасным организатором». Миссис Барт прославилась умением производить огромное впечатление при весьма малых возможностях, а для всех, с кем эта выдающаяся леди водила знакомство, считалось настоящим подвигом жить так, словно ты куда богаче, нежели указано в твоей чековой книжке.

Лили была бесконечно горда тем, как держалась ее мать; она с младых ногтей уверовала, что нельзя скупиться на хорошего повара и на то, что миссис Барт называла «надлежащим гардеробом». Для мужа миссис Барт самым ужасным упреком был вопрос, уж не рассчитывает ли он, что она «будет жить как свинья», и его отрицательный ответ означал, что из Парижа телеграфом будут срочно выписаны еще два-три новых платья и что ювелир, оповещенный по телефону, вышлет-таки бирюзовый браслет, который миссис Барт присмотрела еще утром.

Лили знавала людей, «живших как свиньи», их внешность и среда обитания подтверждали, насколько мать права в своей жестокой неприязни к подобному существованию. По большей части это были кузены и кузины, прозябавшие в убогих домах с репродукциями коуловского «Плаванья в жизнь»[6] на стенах гостиных и с неряхами-горничными, которые отвечали «щас — гляну» посетителям, пришедшим в час, когда всем порядочным людям полагается отсутствовать. Самое отвратительное, что многие из этих кузин и кузенов были богаты; так Лили усвоила, что если люди «живут как свиньи», значит, таков их собственный выбор и у них нет достойных примеров для подражания. Это позволяло Лили ощущать превосходство, и она даже без помощи миссис Барт естественно предпочла скаредности и дурному вкусу родни стремление к роскоши.

Когда Лили исполнилось девятнадцать, обстоятельства вынудили ее пересмотреть взгляды на мир.

За год до этого она озарила общество своим появлением, вызвавшим, однако, сгущение грозовых туч над отцовским банковским счетом. Лучи солнечного дебюта еще брезжили на горизонте, но тучи постепенно темнели, и неожиданно грянул гром. Внезапность была ужасающей, Лили до сих пор явственно и болезненно помнила малейшие подробности того дня, когда на нее обрушилась катастрофа. Они с матерью сидели за обеденным столом перед заливным из дичи и холодным лососем, оставшимися от вчерашнего ужина, — одна из немногих попыток экономии, предпринимаемых миссис Барт, дабы оправдать собственное весьма расточительное гостеприимство. Лили чувствовала приятную слабость в ногах — обычное наказание юных любителей танцев до рассвета, — зато мать, если не считать чуть более резко очерченных линий у рта и нескольких лучиков под желтоватыми буклями, была в полной боевой готовности — свежа и энергична, как будто безмятежно проспала всю ночь.

В центре стола, между истекающими сиропом глазированными каштанами и вишнями в сахаре, возвышалась пирамида из роз сорта «американская красавица». Розы держали головки так же величественно, как и миссис Барт, но малиновые лепестки их потемнели, стали развратно-лиловыми. Их присутствие на столе беспокоило тонкий вкус Лили.

— Мама, а я-то думала, что мы можем позволить к обеду свежие цветы, — сказала Лили укоризненно. — Всего несколько нарциссов или ландыши.

Миссис Барт внимательно посмотрела на Лили. Материнская привередливость касалась только других людей, и ей было абсолютно безразлично, как выглядит их обеденный стол, если за ним сидели только члены семьи. Но ее позабавила невинность дочери.

— Ландыши в это время года стоят по два доллара за дюжину, — невозмутимо заметила мать.

На дочь это не произвело впечатления: цены деньгам она не знала.

— Чтобы заполнить эту вазу, надо всего-то шесть дюжин, — настаивала она.

— Шесть дюжин чего? — раздался в дверях голос отца.

Мать и дочь удивились; хоть это и была суббота, они не ждали, что отец появится за столом. Но обеим было мало дела до этого, и объяснений не потребовалось.