Ульрих Бехер - Охота на сурков

• Название: Охота на сурков
• Автор: Ульрих Бехер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Во многом автобиографичный, роман «Охота на сурков» посвящён жизни австрийского писателя-антифашиста в эмиграции в Швейцарии после аншлюса Австрии в 1936 г.

---

Как бы то ни было, останки товарища Тифенбруккера будут отныне покоиться в Кремлевской стене. Мир праху его.

О гибели Джаксы, о том, что разыгралось в Дахау на проволоке под током высокого напряжения, еще до того, как Валентину удалось бежать, не было ни строчки ни в «Националь-цайтунг», ни в парижской «Фигаро», ни в «Таймсе». Неужели Черная Шарлотта почерпнул свои сведения в одной из немецких газет?.. Я снял с подставки «Франкфуртер цайтунг». В этой газете материалы на первой полосе преподносились не в обычном немецко-фашистском стиле, а несколько сдержанней, что, впрочем, не делало их менее гадкими; середина газеты была составлена в осторожном, нет, скорее, в стыдливо-предупредительном тоне по отношению к внешнему миру. На четвертой полосе я увидел статью о Тифенбруккере. Нападки «Фёлькишер беобахтер» на швейцарские пограничные власти в ней не комментировались, зато подвергался сомнению сам факт «предполагаемого бегства Тифенбруккера из исправительного лагеря в рейхе». Со ссылкой на ту «почти неоспоримую истину, что баварский большевик уже давно погиб в Сибири». Старая игра с разделенными ролями, координируемая из одного центра — из фашистского министерства пропаганды. Я вспомнил анекдот, где лицо, на которое был подан гражданский иск, защищаясь, говорило: «Во-первых, вы никогда не давали мне этот горшок; во-вторых, в нем была дырка, а в-третьих, я вам давно его вернул».

И во «Франкфуртер цайтунг» мне не удалось обнаружить упоминания о смерти Джаксы.

Шотландцу, углубившемуся в чтение газет, было на вид лет сорок пять, брюнет пикнического телосложения с розовой кожей и с подстриженными английскими усиками; на нем была, как подобает шотландцу, короткая юбочка, из-под которой выглядывали розовые мясистые коленки. Не столько тучное, сколько приземистое туловище обтягивала замшевая безрукавка, в вырезе которой красовался шелковый желтый шейный платок. Шотландец читал парижское издание «Нью-Йорк геральд трибюн», «European Edition, 51-st Year in Europe»[346]. Я бросил взгляд на свисавший с подставки перевернутый газетный лист и увидел три портрета Джаксы.

— Excuse me, I don’t like to disturb you. Would you be so kind as to let me have a look at this newspaper just for a minute?[347]

Шотландец с некоторым недоумением, а может, даже с неудовольствием поднял глаза; вопреки своей всегдашней привычке смотреть прямо в лицо человеку, с которым я знакомился, на сей раз я взглянул на шотландца лишь мельком, буквально загипнотизированный тремя газетными фотоснимками.

— Why not?[348] — Удивительно быстро, без всяких церемоний шотландец вложил мне в руку нагретый его рукой деревянный конец газетной подставки, словно передал эстафетную палочку.

Три моментальных снимка были сделаны в 1926 году во время американских гастролей Джаксы в цирке «Барнум энд Бэйли». Первый снимок: Джакса в качестве почетного гостя участвует в родео, показывает высший класс верховой езды на великолепном белом жеребце; без сомнения, это был Аргон (Джакса Пятый), которого я увидел уже «пенсионером» десять лет спустя на острове Хвар в Адриатическом море. Спокойный, величавый, словно статуя, Аргон поднялся на дыбы; осаженный Джаксой, он сильно изогнул переднюю часть корпуса; казалось, ты видишь, как пружинят его голеностопные суставы. А над головой жеребца парила голова всадника в техасской шляпе; лицо Джаксы выражало высокомерие и вместе с тем не было напряженным.

А вот и поясной портрет из той же серии. На нем Джакса изображен в техасской шляпе с гигантскими полями. Я никогда не видел его в таких шляпах. Галстук у него завязан, как у заправского ковбоя в вестерне — петлей, свисающей книзу. На этом снимке Джакса напоминал отчасти мудрого шерифа, но только отчасти. Ведь он был кость от кости, плоть от плоти древней средиземноморской цивилизации и в бутафорском наряде гражданина Нового Света выглядел просто ряженым.

Третий газетный снимок изображал Джаксу на манеже в роли Полковода де Марш-Марша.

Текст занимал более колонки, а над ним крупными буквами был набран заголовок.

KONSTANTIN GIAXA, 64, EXCENTRIC OF WORLD-WIDE RECOGNITION, DEAD IN A GERMAN CONCENTRATION-CAMP

nazi authorities declare: accident while horseback riding[349]

Я издал смешок, коротко, злобно фыркнул, не мог удержаться. Ох уж эти мне жонглеры и жулики из Берлина! Жонглируя различными, сфабрикованными в рейхе выдумками, мешая ложь с полуправдой, они зачастую проделывали особо хитрый фокус: сквозь одновременно взлетевшие в воздух булавы двенадцати жонглеров давали на секунду проглянуть истине. Так по крайней мере казалось зрителям. «Нацистские власти заявляют — несчастный случай во время прогулки верхом». Ничего себе истина! Очередной обман. Как будто бы узники концлагерей могут позволить себе прогулки верхом! Словно нацистские бонзы в берлинском Тиргартене!

Стало быть, Куят так и не успел передать Швейцарскому телеграфному агентству известие о смерти моего тестя, и американцы почерпнули свою информацию из другого источника. А может, дед все же связался незадолго до кончины с господами из Берна, но те сочли неудобным обнародовать его сообщение раньше всех других агентств; может, они решили сплавить ценную информацию из-под полы третьему лицу; не исключено, что «третьим лицом» оказалась «Нью-Йорк геральд три-бюн». Я не стал читать длинный текст. К чему? Вежливо поблагодарил и вернул газету шотландцу. Он взглянул на меня своими блекло-голубыми, слегка воспаленными глазами. (Кого напомнили мне эти глаза?) И почему они были воспалены? От постоянного употребления скоч-виски? А может, незнакомцу, так же как и мне, угрожал впервые в Энгадине приступ сенной лихорадки?

— Он-н-н… — Поколебавшись немного, шотландец осведомился, не состоял ли я в родстве со знаменитым мистером Джаксой? Не водил ли я с ним дружбу?

Я ответил, что, мол, и то и другое понемножку. Тогда он сказал, что эта история a shame \ позорная история, simply barbarous[350] посадить всемирно известного артиста, который умел заставить смеяться миллионы людей (для Треблы это была старая песня!), в один из их of those disgusting concentration-camps[351]; и как только они решились на это, как вообще можно решиться на это. Двадцать пять лет назад, еще будучи студентом Итона, он видел Джаксу в… дайте-ка вспомнить, где, aye, ауе[352], конечно, в «Чизик-Эмпайер», он, мальчишка, хохотал тогда до упаду и восхищался; tremendously funny and really astonishing[353], как мистер Джакса, который, если он не ошибается, по национальности сербохорват, изображал Полковода Мак-Мака в шотландской юбочке: изо всех сил дуя в шотландскую волынку и маршируя перед самым носом своего коня, он выходил на арену; show everlasting, he was much too comic for hurting our national feelings, aye[354]; несомненно, мистер Джакса был и в жизни превосходным человеком, да, да, позорная история, просто-таки варварство. Кстати, я очень мило говорю по-английски, где я выучил английский язык? Я уже собрался было ответить, что нахожу очень милой его юбочку и что у моей жены есть юбочка из похожей шотландки, которая, впрочем, никак не может сравниться с его юбочкой, однако воздержался от этой тирады, потому что ни под каким видом не хотел упоминать Ксану в данную минуту и в данных обстоятельствах. Посему я сказал, что перед войной, еще мальчиком, ездил иногда на каникулах с мамой в Южную Англию — в Борнмут или в Бат, мама возила меня туда для практики в английском языке. Тут шотландец начал усиленно щурить свои блекло-голубые глаза с воспаленными веками и закивал головой: I see, aye, aye[355]. После чего высказал предположение, что я Austrian[356] и покинул Austria[357] после аншлюса. Я ответил, мол, его предположение правильно. Тогда он поднял «Нью-Йорк геральд трибюн» вместе с подставкой и быстро, но внимательно поглядел на три газетные фотографии, потом бросил подставку на стол и сказал:

— Those barbarous methods are a provocation of mankind and humanity[358]. — На сей раз его присказка «ауе, ауе» звучала резко; да, да, это вызов человечеству и человечности. — And we, the British, should do something about it[359].

С этими словами он так сильно ударил себя по голой правой коленке, что она побагровела, ибо никак не ожидала столь бурного проявления чувств.

В эту секунду мне вдруг показалось, что я знаю, кого именно напомнила мне водянисто-голубая радужная оболочка его глаз и слегка покрасневшие глазные яблоки. Глаза шотландца напомнили мне Гауденца де Колану. Однако тот факт, что я осознал это, не принес мне облегчения. Я все еще стоял, прислонившись к краю «стола Медичи», а рассеянный яркий беловатый свет потоками лился сквозь высокое венецианское окно читального зала. И тут, глядя на шотландца и пытаясь уважительно, со вниманием прислушиваться к его словам, я почувствовал как бы удар электрического тока, и, хотя разряд был не очень сильный, он проник в меня глубоко.

— Вы когда-нибудь служили в Royal Air-Force[360]?

— А?

— For instance as a flight-lieutenant?[361]

— Я? Лейтенант? Почему вы так решили?

— F1ight-lieutenant, — настаивал я. — Летали ли вы когда-нибудь на истребителе «клерже-кэмел», одноместном самолете? Говоря точнее, летали ли вы… четвертого… декабря… шестнадцатого года? Несли ли вы одиночную патрульную службу над Черным морем? Прилетев с очень отдаленной базы… с базы, скажем, в Салониках?