Ульрих Бехер - Охота на сурков

• Название: Охота на сурков
• Автор: Ульрих Бехер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Во многом автобиографичный, роман «Охота на сурков» посвящён жизни австрийского писателя-антифашиста в эмиграции в Швейцарии после аншлюса Австрии в 1936 г.

---

Флигель-адъютанты разъяснили мне, что к императору можно обратиться либо по-военному: «честь имею доложить», либо на придворный манер: «всеподданнейше прошу»; в конце аудиенции можно по-военному удалиться — «кру-угом/», а можно — пятясь спиной (гражданским лицам предписывались три придворных поклона). Дверь из зала откроют лакеи.

Лейтенант Джакса обратился к императору, уже с утра многие часы стоявшему со склоненной головой: «честь имею доложить», а удалился на придворный манер (будучи солдатом — без поклонов), и тут-то обе его восьмигранные шпоры врезались в дверь: лакеи опоздали ее открыть.

Пришлось им — под застывшим взглядом монарха — вытаскивать Джаксу из двери.

Внезапно император, недвижно до сих пор стоявший, издал какой-то звук, будто коротко кашлянул.

— Его величество, кажется, чуточку простудились, — шепнул один из лакеев пострадавшему просителю, когда огромная раздвижная дверь скрыла его наконец от высочайшего внимания. По Джакса знал: старик смеялся.

Любовная драма отравила Джаксе удовольствие службы в аграмском гарнизоне: он подал просьбу о переводе в императорско-королевскую тренерскую школу верховой езды и фехтования в Винер-Нойштадте: младшим тренером.

— Езжайте с богом, — проворчал майор Грубаский на прощание.

Поскольку пунктиком его было — требовать от подчиненных дословного повторения своих приказов, Джакса рявкнул в ответ:

— Слушаюсь, ехать с богом!

Глаза майора застыли в две грязные ледышки.

Следующим летом в Пратере случилось, что через живую изгородь кафе «Зимородок» перемахнул всадник в мундире, увенчав свой прыжок в гущу испуганно заахавших и тут же разразившихся аплодисментами посетителей — среди которых сидел брат директора будапештского цирка Ратай, — превосходно выполненной левадой.

— Господин лейтенант, если когда-нибудь вам придется выйти в отставку, приходите к нам, — предложил ему прославленный знаток цирка, — Ратай сделает из вас звезду!

Джакса пустил лошадь рысью и выехал, задумчиво усмехаясь, на аллеи Пратера.

Со временем он вернулся в свой полк: уже обер-лейтенантом, между тем как Венцель Грубаский остался майором. Сокращение дистанции между чинами Грубаский счел непростительной дерзостью.

Этажом выше прежней квартиры Джаксы поселился чахоточный преподаватель гимназии, с которым Джакса любил при случае поболтать о Лукиане. Однажды ночью пьяная орава офицеров, «зафрахтовавшая» цыганскую капеллу, дурачась и распевая песни, ввалилась к Джаксе; вспугнутый со сна педагог высунулся из окна и пожелал солдатне провалиться в преисподнюю.

Офицер, оскорбленный в присутствии третьего лица словом или действием, обязан незамедлительно отомстить за оскорбление имеющимся у него холодным оружием.

Оснащенный подобным «кодексом чести», капитан, старший по званию в этой пьяной компании, обнажил саблю. Джакса удержал его и рекомендовал возмущенному педагогу тотчас извиниться. Что тот, заикаясь, поспешил сделать. Инцидент казался исчерпанным, но дал, однако, майору Грубаскому желанный повод созвать полковой суд чести. Против обер-лейтенанта Константина Джаксы было возбуждено «дело» в связи с тем, что он воспрепятствовал старшему по чину осуществить право на «защиту чести».

Джакса «держался перед судом чести, как клоун»; он был уволен из армии и переведен в резерв. Казалось, Венцель Грубаский может торжествовать победу.

Спустя год и три месяца в Аграм возвратился, проведя часть отпуска в Будапеште, уланский ротмистр и, хохоча, рассказал в казино о новехоньком аттракционе, который публика ежевечерне встречает с восторгом и который ему также довелось лицезреть в цирке Ратая: клоун-наездник, именующий себя «Полковод Полковин». Его нос-картошка размалеван фиолетовой краской, пышные рыжие усы и борода скрывают огромный зоб; он нацепил на себя исполинскую саблю и фантастическую форму, кивер которой, увенчанный черным конским хвостом, кофейного цвета мундир и небесно-голубые шаровары чертовски смахивают на форму тринадцатого полка артиллерийского корпуса Лобковица. Клоун, с чрезвычайной важностью подходя к коню, внезапно резко спотыкается о собственную саблю, подлетает вверх и, сделав сальто, оказывается в седле; хрипло-гнусавым басом он ругается так, что лопается его зоб — обычный воздушный шар. В подсумках его жеребца припрятан реквизит: труба, головные уборы и всевозможные знаки различия. Да, он не только полковод, но и полковой трубач, который так фальшиво трубит к атаке, что полковода трясет от ярости. Он и канонир, который вместо орудийного выстрела добивается лишь трезвона будильника. Он канонир, капрал, лейтенант, майор и полковник в одном лице, и ему удается не только чудо — ругательски ругать самого себя то резким стакатто фагота, то громовыми раскатами трубы, но еще ему удается даже сложнейший трюк иллюзионистов — перед самим собой вытянуться по стойке «смирно».

Проделывая свои коленца и кувырки, клоун показывает в то же время совершенное искусство верховой езды, высшую школу, какую и в Вене в Испанской придворной школе верховой езды показать не стыдно. Аграмский ротмистр ни на секунду не усомнился: это Косто Джакса. Однако, когда он после циркового представления пожелал узнать подлинное имя клоуна и навестить его, ему, как он ни скандалил, было и в том и в другом отказано.

Майора Грубаского, до которого дошел слух о Джаксе, едва удар не хватил. Он метал громы и молнии и дошел до военного министерства. Но отчислить из армии резервиста потому только, что тот избрал себе артистическую профессию, было нельзя. Да и за его прозвание, за бессмысленное искажение «пол-ковника-полковода» в «Полковода Полковина» (увековеченного в последующие годы подобно остротам блестящих клоунов Грока и братьев Ривель) — тоже, пожалуй, не накажешь. Ибо Венцель Грубаский, сущность которого в столь фантастической форме была высмеяна в номере Джаксы, вовсе не был полковником, напротив, он остался майором (ежели не принимать во внимание повышение его в следующий чин клоуном цирка Ратая). Тем не менее суд чести вынес решение: разжаловать.

Один из старых полковых приятелей своевременно дал знать об этом Косто, который успел перекочевать в Мюнхен — в те времена цитадель свободомыслящих художников — и выступал там с номером «Джакса и Джакса» в цирке Кроне. Когда ему вручили заказное письмо с решением суда, он ухитрился не принять его. Военное министерство отправило ему двадцать заказных писем: двадцать раз он отказывался их принимать. В конце концов документ сгинул в казенной пыли из-за укоренившейся издавна нерадивости чиновников.

Как едко ни высмеивал Джакса пораженную скрытыми недугами черно-желтую казарму, по она была его домом, домом, от которого разило конской мочой, потом фейерверкеров и духом токайского, в котором не смолкал визг цыганских скрипок и дурацкая фатоватая гнусавость, домом, которому он, понимая, что будет разжалован, выказывал всю свою любовь и ненависть, который язвил истинно профессиональной издевкой и к которому испытывал что-то вроде сентиментальной нежности.

…Юная баронесса Эльзабе фон Ханшпор-Фермин родилась в прибалтийской провинции царской России — Лифляндии, в родовом поместье Тифлизана. Ее дед со стороны матери, генерал Владимир Федорович Фермин, был царским наместником в Закавказье и жил в Тифлисе, где и женился на местной девушке. Грузинки славятся красотой; бабка Эльзабе и в преклонном возрасте была писаной красавицей, но со странностями. Когда генерал, уже будучи на пенсии, скончался глубоким стариком, она весьма искусно скрыла и смерть его, и погребение, переехала в Юрьев и поселилась в доме, принадлежавшем семейству Ферминых. Ни единой душе не объявила она о своем вдовстве и, набив периной генеральский мундир супруга, изготовила чучело. На кончик перины, торчащий из воротника, она насадила форменную фуражку покойного и поместила куклу в высокое кресло, стоящее боком у окна.

Встречая у дома знакомых, интересовавшихся здоровьем генерала, она говорила, указывая на окно:

— Да, вон он сидит, Владимир Федорович, бедняжка, страдает от подагры. Ни погулять выйти, ни гостей принять.

Таким образом, бабка Эльзабе долгие годы получала полную генеральскую пенсию, которая, будь известно о смерти генерала, сократилась бы наполовину.

Отец Эльзабе был главным лесничим. Тихий человек, редко даже принимавший участие в охоте. Детство Эльзабе: катание с отцом в санях, запряженных лошадьми, по необъятному Чудскому озеру, когда, бывало, вдогонку за ними мчалась стая голодных волков, а перед ними трескался лед — и все-таки они счастливо уходили от погони; домашние балы, на которые съезжались из соседних имений сотни родственников; в каморке рядом с залом сапожник ночь напролет чинил бальные туфельки, их тонкие подошвы протирались от бесчисленных галопов, вальсов, мазурок. Эльзабе томилась девической тоской, вздыхая при луне. О зеленовато-холодная шекспировская луна севера! Каждый вечер Эльзабе скакала по лесам вокруг Тифлизаны, облитая зеленоватым сиянием, за что эстонские крестьяне нарекли ее Лунной барышней. Эльзабе семь раз тайно обручалась, пользовалась славой покорительницы сердец и одновременно синего чулка, поглощающего немецких и русских классиков, раздавала прибалтийским мелкопоместным дворянчикам ни к чему не обязывающие согласия на брак, мечтая в то же время или о браке с лунно-серебристым рыцарем святого Грааля, или с прославленным актером, с поэтом или музыкантом из «большого» мира.