Вадим Калинин - Килограмм взрывчатки и вагон кокаина

• Название: Килограмм взрывчатки и вагон кокаина
• Автор: Вадим Калинин
• Издательство: KOLONNA Publications
• Жанр: Контркультура
• Год: 2002
• ISBN: 5-94128-006-8

---

Да, забыл сказать, что грезилась Юре также невероятных размеров карусель типа Колеса Обозрения, с автомобильными покрышками вместо кабинок.

В тот день, когда, в ходе соцсоревнования, производительность труда безногого плотника достигла четырехсот семидесяти шести изделий средней сложности в минуту, Юра вдруг ощутил, что умер от оргазма в конце трудового дня. Он очнулся от клинической смерти и увидел, как безногий пьет из горлышка спиртное, абсолютно не желая с Юрой, который типа того что и без этого дела находится уже в коматозном состоянии, делиться. В итоге безногий плотник, выпив на голодный желудок двойную вечернюю дозу напитка, опьянел до состояния неподвижности, в котором, наверное, находится безногая свинья. Юра, злобный от совершенной по отношению к нему несправедливости, при помощи столярного шила и химического карандаша нанес на правую ягодицу плотника забавную, по его мнению, татуировку.

Шесть месяцев прошло с начала юриного заключения, когда мне в голову наконец пришел поистине выигрышный план. Тем же вечером я приблизился к злополучной мастерской и немыслимыми клещами содрал с двери кодовый амбарный замок. Проникнув вовнутрь, я обнаружил совершенно нагого мужчину без ног, спящего на верстаке, и Юру, бледного, с блестящими глазами и трепещущего; все вокруг устойчиво пахло спермой.

— Юра, — сказал я, — мне удалось в девственных дебрях болота, которое является центром нашего города, возвести хижину. Пойдем со мной, мы поселимся там и станем заманивать случайных прохожих к себе пожеланиями нечаянных радостей, а заманив, насиловать их на пути к далекому Алефу.

В ответ Юра ткнул пальцем в правую ягодицу безногого мужчины, спящего на верстаке, и я с удивлением обнаружил там первую букву Торы, грубую, зеленую и расплывчатую, но от этого лишь более матерую и убедительную.

— Неужели правда? — спросил я.

— А кто тебе сказал, — ответил мне Юра, — что Алеф должен быть похож на банку из-под собачьих консервов?

А в середине ничего нет

Глаза голубой собаки.

Г.Г.Маркес

Сколько можно? А сколько нужно, столько и можно.

— Знаешь, — сказал я, — в конце концов каждая наша встреча наводит непристойнейший шухер в моем размеренном и сугубо буржуазном существовании. — Ведь мой хваленый экстремизм — миф из мифов, и всё, чего он добился в жизни своей, — это того, что вошел, наконец, в мифологию. Я буржуа, у меня есть жена маленькая и белая, как Orhideae или Hrizopa. Жаль, что «z» на «ж» в латыни меняется не так легко, как в русском. У меня есть и любовницы, они избраны в связи с пристрастием моим к жировым отложениям на животе и ягодицах. Они множатся и плодятся, и поедают друг друга, как простейшие или как самоеды, во времена Екатерины однозначно признанные простейшим и примитивным этносом, и тяга моя к этому клану объяснима лишь героям-любовникам эпохи неолита да мне самому, коему не суждено далеко убежать от обезьяны. И, в конце концов, почему мы сегодня должны были дожидаться, когда заснет этот малознакомый молодой человек, изуродовавший своими зубами мою крайнюю плоть, для того, чтобы поебаться, как люди. Давай изобретем формулу отношений, сложную, как все ненужное, и простую, как плевок мимо урны. Некий позывной, услышав который, ты в момент раздашь пинки всем своим тонкочленным пассиям и примчишься на огонек моих чресл. Ты же должен понимать, что видеть твою рожу долее двух дней кряду, мягко говоря, неуютно, а прожить в отсутствии оной более полугода возможно, лишь находясь в колонии строгого режима. Не слишком ли витиевато я изъясняюсь?

— Нет! — ответил он.

— Ты должен понять, что необходимо что-то записать, а потом как-то этому следовать. Десять заповедей, декларация о правах человека, устав команды Кусто, моральный кодекс строителей коммунизма, живут же люди! Пишут, а потом живут. Не всегда соответствуют, но ведь стараются, временами — жизни кладут на это самое старание. Многие гибнут, так сказать, на этом пути, им ставят вертикальные камни, и на оных надписывают то, что потом уже никто и никогда, кроме ближайших родственников и археологов, не читает. Потому что грешно читать такие вещи. Так что надо нечто написать, и у меня есть по этому поводу неплохая идея.

— Ты писатель, ты и пиши! — ответил он.

Тогда я перевернул его на живот и при помощи машинки для издания татуировок, сделанной мной специально для этого случая из советской электробритвы семьдесят восьмого года выпуска, трехножовки фирмы «Харьков», сделал надпись на его теле, скажем проще, в области его задницы, в том единственном месте, которое он сам никогда не сможет увидеть, даже воспользовавшись двумя зеркалами, координаты местоположения этого региона мужского организма умрут вместе со мной, ибо я опасаюсь подделок. Однако содержание этой надписи, я, как человек бесстрашный, готов поведать кому угодно:

«А В СЕРЕДИНЕ НИЧЕГО НЕТ».

Сказка о мальчике, который наступил на хлеб

Леша Герасименко был очень нехорошим молодым человеком. Папа щедро давал ему деньги, а он вместо того, чтобы раздать их нищим или купить цветов для мамы, проматывал все в компании таких же плохих ребят, как он сам.

Леша работал в отделе по борьбе с наркоманией среди школьников, но, конечно же, не был честным борцом против социального зла. Выследив компанию юных наркоманов, Леша и его друзья-сослуживцы хватали ребят и везли их на какую-нибудь злачную квартиру. Там они, употребив отобранные только что наркотики вовнутрь, вступали в интимную связь с подростками, которых запугивали предварительно пистолетом и служебным удостоверением.

Но и этого было мало молодым повесам. Удовлетворив свою похоть, они обычно расставляли в большой комнате стулья, как в театре, сажали на них школьников и танцевали, переодевшись женщинами, изображали канкан. И это была лишь прелюдия. Дальше шла главная часть представления — глумление над святынями. Леша и его друзья читали стихи Пушкина, вставляя в оные матерные слова, называли Христа обидными прозвищами и пели неприличные частушки на музыку Чайковского, особенно хорошо у них получалось под танец маленьких лебедей.

Однажды, отпустив очередную партию подростков домой, молодые повесы лежали на диване и думали, как бы им еще поглумиться над всем человеческим.

— Я знаю, чего мы еще никогда не делали! — сказал Леша. — Мы просто забыли, что хлеб всему голова. Если я встану на хлеб, то мы в какой-то мере поставим все с ног на голову.

Он принес из кухни буханку черного хлеба, встал на нее, и тут же провалился в тартарары, ко всеобщему изумлению.

Несколько минут он несся, сидя верхом на буханке, через какой-то пурпурный простор, и вдруг врезался в огромный пенис, торчащий из булькающей и крайне сексуально выглядевшей жижи. Леша упал на небольшой островок у подножья живого члена и огляделся. Точнее, не успел он оглядеться, как оказался зажат между двух то ли чертей, то ли сатиров, один из них тут же пристроился сзади, а второй, угрожая лопаткой от тортов, сунул ему в рот. Третий же черт, вооружившись очень изящной плеткой, стал охаживать Лешу по спине. Сначала Леше понравилось, однако черти были чересчур неутомимы, а из булькающей пучины прибывало им подкрепление.

— Ребята, сколько же вас? — спросил Леша.

— А ты знаешь, сколько чертей может уместиться на острие иглы? — переспросил тот, который с плеткой.

Лешу привязали за ногу, бог его знает к чему, и стали иметь в рот, висящего вверх ногами. Потом мочились на него, а двое щекотали ему пятки, отчего Леша смеялся так, как не смеялся никогда в жизни. Потом все расступились, и пришел черт с кастрюлей горохового супа. Лешу поставили раком, и он лакал суп, пока кто-то засовывал ему в зад пушечные ядра. Гороховый суп произвел свое действие, и ядра вылетали со свистом из жопы его в черное небо, чтобы стать там звездами.

Однако и чертовски неутомимые существа иногда устают. Черти легли на красный песок, обмахиваясь чем-то, что Леша обозвал про себя жасминовыми тирсами.

— Ну, теперь все? — осведомился Леша.

— Нет, — сказал черт с плеткой, — просто теперь его очередь! — и он показал на тот самый, огромный, торчащий посреди острова пенис.

— Хлопцы, помилуйте! — завопил Леша.

На лицах чертей образовалось грустное разочарование и неподдельное удивление.

— Так ты его не хочешь?

— Нет, я уж ничего не хочу!

— Может, тебе с нами не нравится?

— Да как вам сказать, вообще-то не особо!

— Тогда какого хрена ты, козел, залез на буханку?

Леша ощутил могучий пинок под зад и вылетел из тартара прямо в свою комнату, шлепнулся на кровать и зарылся лицом в подушку. Ему было как-то сладко неподдельно томительно грустно, словно кончилось что-то важное, и дальше будет совсем иначе, и надо, наверное, радоваться, а вот вместо этого лежишь, ревешь, как последний зануда.