Наташа Боровская - Дворянская дочь

• Название: Дворянская дочь
• Автор: Наташа Боровская
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-7027-0191-7

Героиня романа — русская аристократка Татьяна Силомирская, подруга и тезка великой княжны, дочери Николая II, с которой они родились в один день. Перед читателями проходят картины быта при дворе последнего русского царя, полная любовных перипетий и драматических испытаний судьба дворянской дочери, потерявшей в огне революции родных и близких и нашедшей свое место в жизни.

---

Я рассказала ему обо всем столь же откровенно, как если бы говорила с отцом. Я не стала рассказывать государю о ранении моего кузена, но все же воспользовалась случаем и не преминула упомянуть о доблести веславских улан.

— Да, блестящий полк, — согласился государь, — продолжай.

И когда я закончила, государь промолвил:

— Это ужасно, ужасно! — В его мягком голосе слышалось глубокое сострадание. — Но мы должны побить немцев, чего бы нам это ни стоило.

А нельзя ли, подумала я, вместо того чтобы заставлять своих солдат сражаться до последней капли крови, собраться вместе правителям воюющих стран и заключить мир? Если солдаты в окопах устраивают братания между сражениями, то почему бы главнокомандующим, отдающим боевые приказы, сидя в безопасности в своих генеральных штабах, не дать приказ о прекращении огня.

Государь задумчиво смотрел в окно.

— Ах, Таничка, если бы ты только знала, — он снова обернулся ко мне, обращаясь по-русски, — как я завидую твоему отцу. Как было бы хорошо командовать своими верными войсками, смотреть в лицо врагу. Я же… я могу рассчитывать лишь на горсточку верных слуг, а мои незримые враги — повсюду. Но все в руках Божьих. — Он отложил папиросу и прошептал: — Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, но как Ты.

Я испытывала какое-то двойственное чувство: симпатию к этому чувствительному, доброму человеку, поневоле ответственному за страдания миллионов, и страх за дорогих мне людей и мое отечество, в эту опасную минуту управляемых человеком, облеченным властью, но не имеющим властного характера.

— Ну что ж, Таничка, — уже спокойным тоном проговорил государь и встал, — нам обоим пора в путь. Я мог бы довезти тебя до Ставки в своем поезде, но знаю, что Анна Владимировна хотела бы повидаться с тобой. Благодарю тебя за все, ты славная девушка. — Он обнял меня, и я удалилась.

Я поняла, что мне следует покинуть двор. Но когда я уложила вещи и совсем уже приготовилась к отъезду, меня пригласили в апартаменты императрицы. Там, в присутствии дочерей, Александра повесила мне на шею медальон с портретом наследника в оправе из драгоценных камней и поцеловала меня.

Анастасия захлопала в ладоши, на щеках Марии вспыхнул румянец. Ольга Николаевна крепко обняла меня, но, взглянув в темно-синие глаза Татьяны, я почувствовала, что никто из них не был так доволен, как моя сдержанная подруга.

Государь был прав: я не могла вернуться в Минск, не повидавшись с бабушкой.

Во время моего короткого пребывания в Петрограде мы присутствовали на бенефисе Шаляпина в «Борисе Годунове». Бабушка не позволила мне надеть форму сестры милосердия. Няня, немилосердно расчесывая мне волосы, приговаривала при этом, что они стали словно желтая пакля. В непривычном туалете я почувствовала себя, как актриса, наряженная принцессой.

У оркестровой ямы Мариинского театра я увидела профессора Хольвега во фраке и накрахмаленной манишке. Он пришел на Шаляпина, подумала я и улыбнулась. Профессор терпеть не мог официальности в одежде, но, однако, она придавала ему представительный вид. Наконец и он увидел меня! Обрадованная, я кивнула и улыбнулась ему.

Бабушка заметила это и направила на профессора свой бинокль. Он повернул голову в сторону сцены и больше уже не оборачивался.

Я была слишком захвачена моей любимой оперой и на время забыла о профессоре. Как счастлив был бы Стиви, если бы мог сейчас слышать Шаляпина. И какая жалость, что ему нельзя стать знаменитым оперным певцом, моему отцу — художником, а мне — хирургом. Но все эти мысли меркли по сравнению с разыгрывающейся на сцене трагедией.

Когда опера закончилась последними причитаниями юродивого «Плачьте, люди русские, плачьте», мне трудно было поддерживать светскую беседу с друзьями и знакомыми, окружившими бабушку и Зинаиду Михайловну, — к счастью, Веры Кирилловны с нами не было. Не выдержав строгого военного распорядка, установленного бабушкой, она отправилась вместе с Бобби в наше крымское имение — оба страдали от холода и ревматизма.

Окруженная любопытными взглядами, слыша со всех сторон восторженные замечания о моем «героическом участии в войне», среди толпы я заметила профессора Хольвега.

— Мне нужно на минуту исчезнуть, — шепнула я Зинаиде Михайловне и послала Федора остановить профессора.

Мы встретились в углу нижнего фойе. Он поцеловал мне руку.

— Татьяна Петровна, встретить вас вновь, в такой вечер… Я потрясен.

— Да, это было потрясающе! — я думала, что он говорит об опере. — Вы знаете, прежде всего это не казалось так близко, так реально, как теперь.

Он понял.

— Да, с тех пор как мы с вами виделись в последний раз, все мы действительно приблизились к шестнадцатому веку, который привыкли считать варварским. Боюсь, что приблизимся еще больше, но только смутное время двадцатого столетия будет значительно кошмарнее, чем то.

— Теперь я вам верю. Я только что провела неделю в Царском, в Александровском дворце. — Этим было все сказано.

Как много нам еще хотелось сказать друг другу, но Федор подал знак, что приближается бабушка.

— Татьяна Петровна, — быстро проговорил профессор, — у вас есть мой адрес. Пожалуйста, обращайтесь ко мне в случае надобности, у меня есть друзья в разных политических странах.

— Спасибо, и благослови вас, Господь, — я быстро отошла.

По пути домой в бабушкином «делоне» я молча сидела в углу, глядя на уличные фонари, окутанные желтым туманом, поднимавшимся с залива. Я размышляла о словах профессора, о смутном времени, последовавшем за царствованием Бориса Годунова. Я думала и о юном сыне и наследнике царя Бориса, и о его жене, которые погибли от руки самозванца. Не разыгрывается ли теперь в Царском новая трагедия — колеблющийся и в то же время упрямый государь, попавший под влияние своей неуравновешенной, но решительной супруги, полагающейся, в свою очередь, на советы хитрого мужика, наделенного некой таинственной силой? Иль, быть может, все трое — лишь игрушки в руках каких-то корыстолюбцев, равнодушных ко благу отечества? В таком случае, все это уже не трагедия, а жалкая мелодрама. Как бы то ни было, вакуум в верхах мог быть заполнен лишь жестокими и неразборчивыми в средствах лицами. Бабушка была права: в России не может быть разумного и умеренного правительства.

В оставшиеся до отъезда дни в Петрограде мы с бабушкой посетили Мраморный дворец, чтобы выразить свое соболезнование вдове великого князя Константина. Убитый горем после гибели Олега великий князь и на год не пережил своего любимого сына. В вестибюле, отделанном розовым мрамором, с высокими амфорами, за которыми мы в детстве так любили прятаться, предо мною словно бы скользнула тень друга моих детских лет, как будто бы и на этот дворец упал кровавый отблеск греческой трагедии.

Более приятным для нас был визит, который нанесла нам верный друг нашей семьи, великая княгиня Мария Павловна. Ей тоже хотелось послушать о моей работе в полевом госпитале. В отличие от нашей беседы с государем, я опустила кое-какие подробности, могущие заинтересовать только военного человека.

— Ты слишком скромна, дитя мое, — сказала Мария Павловна. — Храбрость вкупе со скромностью определенно ужасна, это может отпугнуть твоих поклонников. Как вы думаете, Анна Владимировна?

— Это было бы неплохо, — с довольным видом улыбнулась бабушка. «Лучше уж никаких поклонников, чем Стефан Веславский», — прочитала я ее мысли.

Я не смогла удовлетворить и любопытство Ее Императорского Высочества в отношении моего пребывания в Царском.

— Теперь я вижу, что Их Величества имеют, по крайней мере, одного верноподданного при дворе, который и не дурак, и не плут, — прокомментировала Мария Павловна.

Почти все члены императорской семьи чувствовали ярость отчаяния, еще более ожесточенную из-за их бессилия по отношению к венценосцам, недостойным своей миссии.

Огни, роскошь столицы, модные дамские туалеты — все это казалось мне странным после серости военной зоны. Люди, не знавшие войны, стали мне чуждыми. Контраст между особняками в нашем квартале возле Адмиралтейства и убогими поселениями для беженцев в Варшаве и возле станций Николаевской железной дороги был столь разителен, что я была рада отъезду.

Меня сопровождала бабушка вместе со своей неизменной спутницей — Зинаидой Михайловной. Няня тоже отправилась вместе с нами, заявив при этом, что я, мол, прекрасно умею заботиться о других, но вот о себе позаботиться не могу.

Приятный сюрприз ждал нас в Минске, когда все — отец, дядя Стен, Стиви и Казимир — приехали с юго-западного фронта, получив отпуск на Рождество.

После того как бабушка расположилась в комнатах тети Софи в заднем крыле госпиталя и все обменялись рождественскими подарками, мы всей семьей провели вечер в по-монастырски скромно обставленной гостиной тети Софи. Зинаида Михайловна поспешно отправилась в Могилев проведать сыночка Николеньку, назначенного, благодаря материнским хлопотам, адъютантом к начальнику генерального штаба, генералу Алексееву. Кроме родственников никого не было — Казимир был по сути членом семьи, — и я могла откровенно поделиться своими мыслями о посещении Царского Села.