Михаил Королюк - Спасти СССР. Инфильтрация

• Название: Спасти СССР. Инфильтрация
• Автор: Михаил Королюк
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9922-1697-4

Случайная – или не совсем? – встреча с попутчиком в поезде, разговор за рюмкой, оживленный спор… Может ли один человек, если вернуть его в прошлое, изменить историю хотя бы одной страны, обладая всеми знаниями сегодняшнего дня? «Я бы взялся, да кто ж предложит», – говорит Андрей Соколов, наш современник. «Вот прямо так бы все бросил и взялся?» – не верит попутчик. …И вот Андрей оказывается в конце семидесятых, в своем собственном теле восьмиклассника ленинградской школы. Конкретных задач перед ним никто не ставил, инструкций не давал. Ему самому предстоит решить, что делать: зная о грядущем развале страны, успеть отыскать теплое местечко на земном шаре, благо возможности есть, или все-таки остаться и попробовать повлиять на ход исторического процесса и спасти СССР.

---

Я с какой-то щемящей грустью рассматривал милую линию ее шеи и подбородка, слегка розовое на просвет левое ушко. Помнится, у нее хрящики там мягкие, как тряпочки, и при сильном ветре ушки забавно трепещут в потоках воздуха.

– Ты что? – встревоженно спросила она.

– А? – оторвался я от созерцания. – А, любуюсь красивой девушкой.

– Дурак, – отрезала Тома, заливаясь краской до самого белоснежного воротничка, и отгородилась от меня листами с темами.

– Наверное, да, дурак, – помедлив, признал я и медленно отвернулся.

Точно дурак. Привык к общению с нагламуренными стервами за сорок…

Эльвира шла строго по алфавиту, и до звонка оставалось заслушать только меня и Чистякову. Кошмар моих школьных лет сидел через парту от меня, нахохлившись, подобно небольшой злобной птичке, готовой задолбить своим острым красным клювиком любого оступившегося на тропе знаний. Сегодня Эльвира была очевидно нездорова, и болезненный цвет носика объяснялся тем, что его ежеминутно терзали скомканным и безнадежно мокрым носовым платком. Казалось, воспаленные глаза вот-вот затянутся белесыми перепонками и она упадет со стула на пол, воздев к потолку окоченевшие лапки. Однако это все никак не происходило, время шло, очередь опрашиваемых сокращалась, а англичанка, собрав силы в кулак, продолжала методично потрошить нашу группу. Вот закончила запинавшаяся на последней трети текста Ирка Родина.

Эльвира качнула головой, позволяя сесть, поморщилась и после короткой паузы резюмировала:

– Four. Not confident and sequence of tenses as usual[3].

Короткий взмах пера, и вот моя очередь идти на Голгофу.

– Moscow is the capital of our country, the Union of Soviet Socialist Republics…[4] – бодро начал я тарабанить выпавшую тему.

Англичанка ушла в себя, лишь изредка подергивая бровями на каких-то значимых для нее ухабах.

Две страницы печатного текста уложились в пять минут, и, финишировав, я опасливо замолчал. Эльвира сфокусировала на мне взгляд и, задумчиво пожевав нижнюю губу, выдала:

– Sit down[5].

Авторучка нависла над журналом и, не ужалив страницу, легла на стол. Учительница с чувством высморкалась, чертыхнувшись вполголоса, и уставилась в окно. Класс в тревожной тишине наблюдал за сбоем в программе. Наконец, что-то для себя решив, Эльвира оторвалась от панорамы города и перешла на русский:

– Соколов, задержись на перемене. Чистякова, go on.

Последним из класса, бросая в мою сторону сочувственные взоры, вымелся Паштет. Дверь хлопнула, отсекая меня от воздуха свободы. Эльвира еще раз высморкалась, с некоторой неуверенностью покрутила в руках авторучку, как будто не знала, как приступить к разговору, потом решилась:

– За тему – «пять». – И после короткой паузы перешла в наступление: – Однако меня смущает один момент. У тебя изменилось произношение. За три дня! Мы в нашей школе ставим кембриджский вариант, а у тебя вдруг стало проскальзывать много американизмов. Я учу английскому уже двадцать пять лет и никогда о таком даже не слышала. Чем ты это можешь объяснить?

Она испытующе уперлась в меня гипнотическим взглядом. Ну да, чуда не произошло, пора извлекать из кармана заготовленную нелепицу.

Я замялся, изображая неловкость, разорвал взгляды и уставился в окно. Из нашего расположенного на чердаке класса открывается шикарный вид на город – как не полюбоваться?

– Ну, Андрей, я жду.

– Эльвира Хабибульевна… – уныло проныл я.

– Это я знаю, меня так уже полвека зовут. Дальше.

Хм… Вдруг немного лести поможет? Я изобразил удивление:

– Да не может быть! Я думал, значительно меньше… – и невинно захлопал глазками.

Эльвира болезненно поморщилась:

– Соколов, я не в том сейчас состоянии, чтобы твое пустословие слушать.

– Извините, – покаялся я.

– Дальше, дальше.

Я поковырял пальцем парту, шмыгнул носом и поднял на нее полные мольбы глаза:

– Эльвира Хабибульевна… Тут такое дело… Мне бы очень не хотелось, чтобы об одной моей проблеме узнали в школе и родители. Я могу рассчитывать, что сказанное мной никуда не уйдет?

– Это будет зависеть от сказанного, – ожидаемо ответила англичанка, впившись в меня взглядом. – Говори, Андрей, говори, переменка короткая.

Я еще раз ковырнул парту, глубоко вздохнул, понурился и начал излагать.

– Видите, – ткнул пальцем в шишак, – сильно ударился головой. У меня появилась ретрогадная амнезия.

– Ретроградная, наверное?

– Да, точно, ретроградная. К примеру, забыл, где и с кем сижу в классе, имена-отчества частично, клички… Но память постепенно восстанавливается. Периодически всплывает то, что забыл. Что-то аккуратно вопросами выясняю. Пока никто ничего не заметил. Мама об этом не знает, папа в командировке. В школе только один человек еще знает. Вот… – Я оторвал взгляд от парты и вперился в зрачки Эльвиры. – Судя по всему, английский тоже пострадал. И на это наложилось то, что мне вдруг стало интересно слушать радиостанции на английском языке всякие: новости, про культуру, науку, спорт… Я три дня, пока на справке был, «Ригонду» слушал, «Голос Америки» на английском в основном. Видимо, особенности произношения легли на временно освободившиеся места в памяти. Ничем другим объяснить не могу…

– Хм… – Англичанка задумалась, вертя в руках авторучку. – Интересная версия. И что ты там узнал, например?

– Э-э-э… После убийства Джумблата ливанские друзы вырезали жителей христианской деревни, около которой он попал в засаду. Убито около ста человек, в основном женщины и дети… Вчера в Конго президента убили… Сложное имя такое, не запомнил… У нас еще об этом не объявляли. Председатель конголезской партии труда. Какого-то Натана Щевранского все упоминали в связи с заседанием конгресса по советским евреям…

– Достаточно, достаточно, – торопливо остановила меня Эльвира. – Понятно. Хм.

Она ненадолго задумалась, болезненно щуря глаза.

– Ладно, – решительно подвела черту, – будем выбивать. Даже интересно. – Англичанка окинула меня хищным взором, словно решая, с какого места прямо сейчас начнется то самое «выбивание».

Я невольно поежился. Впрочем… Пусть выбивает, от меня не убудет. Кембриджское? Ха, нашли чем испугать. Я робко улыбнулся:

– Эльвира Хабибульевна, я пойду? Звонок скоро…

Эльвира поиграла бровями, шмыгнула еще раз, полистала свой журнал и напоследок зловредно сказала:

– А за четверть – «четыре». Пахать надо, Соколов, па-хать! Английский надо задницей брать. В слове засомневался – открываешь Мюллера и ищешь. И тут же заучиваешь всю словарную статью. А, что тут говорить. – Она с досадой махнула рукой. – Иди…

– Ну? Как?!

– На заднем дворе их много.

– Сейчас стукну! Вот дай только сапоги сниму.

– Считай до десяти, я пока спрячусь.

– Сейчас… дай только сапоги снять… сейчас… – Наклонившись, мама нервно подергала на сапожке заевшую молнию, потом нетерпеливо распрямилась и гневливо топнула: – Я тебя сейчас сама между половицами спрячу, паршивец мелкий, папа потом с микроскопом не найдет! Отвечай быстро, что по русскому, литературе и английскому?!

– «Три», «четыре», «четыре», – дурашливо вытягиваюсь в струнку и рапортую, радостно поедая глазами лицо начальства. Потом опускаюсь на колено: – Да не дергайся, сейчас расстегну… Вот, с лаской надо, с любовью…

– Так… – мама на глазах веселеет, – уже легче. Тему на что сдал?

– «Пять», – отвечаю гордо.

– По остальным что в четверти?

– То же, что и во второй.

Мама повесила пальто и вспомнила, что хвалить вредно:

– По русскому – три балла, стыдоба-то какая! Как жить будешь с такой грамотностью? Начальство не будет уважать, коллеги станут смеяться за спиной, пальцем показывать… – запричитала она жалобно над моей судьбинушкой.

– Девушки любить не будут, – с тоской в голосе подхватил я скорбный перечень.

Мама сразу заметно напряглась:

– Какие девушки? Зорька твоя, что ли?

– Ну зачем обязательно Зорька… Это даже, совсем напротив, необязательно… Вообще девушки как биологический вид. Вот скажи, – с энтузиазмом развиваю тему, – ты в папин диплом с оценками когда заглянула – до моего рождения или после?

– Э-э-э… – ошеломленно тянет мама, – я?

– Ну да, мне-то зачем?

Она что-то такое вспомнила и порозовела.

– Ты это кончай выдумывать, оценки какие-то…

– Есть кончать с оценками! – довольно согласился я. – И вообще, что у нас сегодня на праздничный ужин планируется?

Мама пару раз озадаченно моргнула:

– Тьфу на тебя, язык длиннющий! Совсем заболтал. Ты не думай, что я тебе эту «тройку» так спущу! Ты у меня учебник наизусть учить будешь! Вот подожди, папа приедет…

И под эти ритуальные обещания мы переходим на кухню. Пройдя к столу, мама вытряхнула из матерчатой сумки добычу и азартно нависла над ней. Сероватая бумага распахнулась, и я увидел легендарную синюю птицу. Судя по застывшему в глазах выражению, она так и умерла непокоренной. Чем-то, то ли горделиво заброшенной вверх головой с топорщащимся гребнем, то ли свободно распрямленной позой, она походила на непреклонно прошедшую по жизни старушку-раскольницу. На кур двадцать первого века смахивала не больше, чем жилистая дворняга – на разожравшегося ротвейлера. Элегантно вытянутые тонкие синюшные лапки были обтянуты кожей с топорщащимися кое-где жесткими остями. Сквозь нее просвечивали тугие жгуты сухожилий и мышц, накачанных, видимо, за время предсмертного перегона строем из Сибири на Синявинскую птицефабрику. Судорожно скукоженные когтистые лапы молили о скорейшей отправке к задней стенке морозилки, где они упокоятся в жутковатом, навевающем мысли о Дахау, штабеле себе подобных до первомайского студня.