Камиль Лемонье - Конец буржуа

• Название: Конец буржуа
• Автор: Камиль Лемонье
• Издательство: Голударственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1963

Сюжет романа «Конец буржуа» охватывает чуть ли не целое столетне и восходит к тому периоду истории Бельгии, когда в конце XVIII — начале XIX века в стране во все возрастающих масштабах стала развертываться добыча угля. С шахтой и многолетним трудом в ее недрах и связано превращение семьи Рассанфоссов из «подземных крыс» (Рассанфосс — буквально означает «крысы в яме») в одну из самых богатых семей Бельгии.

---

Всю ночь мы не запирали дверей, прислуга была вся на ногак. И вот уже под утро откуда-то приплелся ее дог. Ты слышишь? Он вернулся один, без нее!.. В глазах у меня потемнело. Леони унесла меня и положила в кровать. Больше я ничего не помню; помню только, что, когда я открыла утром глаза, Леони была у моей постели. Она сказала мне, что Симона только что вернулась и сразу же уснула. И это была правда: когда я вошла, она спала так, как спит сейчас… Уже целых шесть часов она спит мертвым сном.

Ренье покачал головой.

— Бедная моя мамочка. Да, я все понимаю.

А сам думал:

«Значит, во мне еще сохранилось немного любви к ней. Странно это».

Он подошел к Симоне, наклонился, ощутил ее тихое дыхание, посмотрел на покрытые царапинами тонкие руки.

«Какая-то таинственная история, — сказал он про себя. — Тут все может быть».

Одна из горничных подобрала брошенную возле кровати одежду Симоны. Она была мокрая и вся затвердела от мороза. Горничная повесила ее просушить на кресло у камина. Г-жа Рассанфосс жестом указала на нее сыну.

— Да, — сказал тот, — я вижу. Оставь нас одних. Если, проснувшись, она тут же увидит тебя, это может ее испугать. Не надо заставлять ее сразу все вспоминать. Да потом ты и о себе должна подумать… Ляг, отдохни немного. Я побуду с ней, я попытаюсь все разузнать. Ступай и положись на меня.

На Аделаиде лица не было, ее трясло, как в лихорадке. Наконец она все же согласилась уйти, Ренье остался один. Вытянувшись в кресле, он не спускал глаз со спящей Симоны. Она спала невинным сном ребенка; ее совсем еще детская грудь мерно вздымалась под одеялом. И он снова задумался над вопросом матери.

«Что же с нею случилось?»

И вот вся горечь, скопившаяся в его душе от ощущения собственного уродства, вся боль, которую ему, жалкому выродку, пришлось претерпеть от людей и которая сближала его с этой угасающей девочкой, вылились в злую иронию.

«Да! Да! Это начало разрушения, начало великого бедствия. Рассанфоссы гибнут, и к одним эта гибель приходит через голову, а к другим — через брюхо. Семья паша чересчур возгордилась. И наказали нас так именно потому, что больше всего грешили наш мозг и чрево, У этой крошки та же болезнь, что и у всех Рассанфоссов, — у нее кружится голова. Она, бедная, сходит о ума, оттого что не может улететь! Да, но только кому же под силу разобраться в ее сумасшествии? Никому, даже мне! Она носит в себе всю бездну Рассанфоссов, бездну, от которой темнеет в глазах. У нее в голове сейчас так же, как на дне «Горемычной», — темно и пусто… Вот что самое страшное! И все-таки она лучше всех нас — это цветок, выросший среди навозной кучи, в которую превратилась наша семья. Да! Да! Напрасно отец копит свои миллионы. Настанет день, когда уже некому будет их пустить по ветру».

В середине дня Симона слегка зашевелилась под одеялом. Казалось, она еще не очнулась от какого-то глубокого обморока, и все тело ее было сковано сном. Потом, узнав Ренье, она придвинула голову к краю подушки.

— Здравствуй, милый Рен.

— Здравствуй, сестренка. Тебя разве не удивляет, что я сейчас здесь, рядом с тобой?

— Нисколько. А почему бы мне удивляться?

Кончиками пальцев она погладила себе лоб.

— Погоди… Ах, верно, тебя вчера ведь здесь не было… А за это время действительно кое-что случилось, да, кое-что…

Он погладил ее по волосам.

— Да, уж наверное, случилось, раз ты целый день спишь. Но ты зато не спишь по ночам. Я уверен, что ты видела во сне что-нибудь очень хорошее.

Она стала припоминать, делая отчаянное усилие над собою, наморщив лоб и как будто вглядываясь себе в душу, где все было мутной мглой. В конце концов, словно досадуя на этот провал, она прищелкнула языком и с какой-то безнадежностью всплеснула руками.

— Все как в тумане.

Легко и осторожно Ренье закрыл ей веки.

— Ладно, не думай сейчас об этом. Ты мне потом все расскажешь.

Прикосновением пальцев он как бы стремился отогнать ее медленно пробуждавшиеся воспоминания. Она снова забылась. Он услыхал, как в сладкой дремоте она шептала.

— Мне хорошо… Как будто я уже не живу.

Затем, лежа с закрытыми глазами, с легкой доверчивой улыбкой на лице, обласканная его тихими словами и как будто все еще видя перед собой только что пережитую сказку, она заговорила:

— Сады, мрамор, иней… Сказочная страна… Я слышала музыку, хрустальные неуловимые звуки… И я пошла… На мне было атласное платье, а на ногах — белые атласные туфельки. Дорогу засыпали лунным светом… И я уже не слышала своих шагов, а в руках у меня было мое сердце… И сердце было соткано из света, совсем бледного и холодного… И никто не знал, что он меня ждет… А священник тоже ждал нас в капелле… Я ушла и ничего не сказала маме. Я не шла, а скользила. Я была маленькой невестой лунного света. И одета я была вся в лунный свет. Больше я ничего не помню… Ах да: мраморный, весь в инее дворец. Пришел мой принц. Он взял меня за руку; мы поднялись по лестнице… Он был одет в платье из серебряного атласа. Он взял мое сердце в руку, и оно осветило залы, все новые и новые залы. Он украсил мои волосы алмазами и надел мне на палец бриллиантовое кольцо. Он сказал мне: «Уже полночь. Выходи за меня замуж, ты будешь моей маленькой феей…» Потом мы вошли в капеллу, священник благословил нас. А потом, потом… это моя тайна. Никто ее не узнает.

Ренье отвел руку. Она открыла глаза.

— Как здесь все гадко! Как темно в этой комнате! — жалобно простонала она, и, казалось, звук ее голоса доносится откуда-то издалека.

— Да, — сказал он, смеясь, — это тебе в наказание, злая девчонка. Вчера вечером ты ушла из дома. Ты не подумала о том, что будет с мамой! Тебя искали всю ночь.

Маленькое бледное личико высунулось из-под одеяла. Ренье показал ей на сушившуюся у камина одежду. Она молча на все посмотрела, потом брови ее гневно нахмурились и она вдруг разрыдалась.

— Это ложь. Вы все мне хотите только зла. Я тебя ненавижу!

Продолжая смеяться, он стал гладить ее волосы и лоб.

— Ты ведь хорошо знаешь, что мне ты можешь говорить все.

Теперь она, в свою очередь, засмеялась сквозь слезы и притянула его к себе.

— Да, это так. Только смотри молчи. Это ведь тоже тайна. Никто не должен знать, где я была.

— Даже я?

— Ты ничего не узнаешь. Симона тебе ничего не скажет.

Ренье пожал плечами.

— Как хочешь. Только мой горб мне уже все сказал. Ты ходила к своему сказочному принцу.

Видно было, как она вся покраснела: лицо, шея, руки. Сердитая гримаса искривила ее лицо.

— Ты лжешь, злой горбун!

Но через минуту ее настроение еще раз переменилось — ее охватил новый порыв восторга. Лукаво улыбнувшись, она заговорила:

— Если бы ты только знал, как он красив! И сколько в нем настоящего величия. О, рядом с ним я такая ничтожная. Но, право же, я не хочу: я лучше останусь с тобой.

Он стал снова расспрашивать ее, в надежде узнать, где она провела эту холодную зимнюю ночь. Но она сразу же насторожилась, в глазах ее вспыхнуло недоверие, она стиснула зубы.

Г-жа Рассанфосс, уже несколько раз приходившая узнать, что с дочерью, распахнула дверь. Увидав, что Симона проснулась, она кинулась к ней на кровать, крича:

— Бедное дитя мое, бедное дитя!

Симона посмотрела на нее исподлобья и несколько боязливо, с видом маленького лукавого зверька, которого поймали на месте преступления. Аделаида испытующе взглянула на Ренье. Тот отрицательно покачал головой.

Эта тайна тотчас же напомнила ей все ужасы минувшей ночи. Она прильнула к дочери и долго целовала ее в глаза.

— Если бы ты только знала, сколько горя ты мне причинила. Но теперь ты здесь, ты снова со мной, а я ведь уже была уверена, что больше никогда тебя не увижу! Посмотри, у меня даже не хватает сил тебя бранить.

Материнское горе растрогало наконец холодное сердце Симоны. Оно проникло в самую глубь ее существа и какими-то тайными путями сорвало все крюки с ее крепко запертых чувств. Заливаясь слезами, девушка кинулась на шею матери и обвила ее своими гибкими руками. Все тело ее содрогалось от рыданий. Она умоляла простить ее и призывала смерть.

— Я не хочу больше жить… Позовите священника… Ах, мамочка, мама! Лишь бы на этот раз это совершилось… Прости меня за все!

— Да нет же, замолчи! — в отчаянии молила Аделаида, страстно ее целуя. — Молчи! Разве я тебя в чем-нибудь упрекаю? Ведь ты же моя милочка! Умоляю тебя, не гляди на меня так, твой взгляд убивает меня.

— Умереть, умереть! — стонала совсем обессилевшая Симона.

— Моя девочка! Моя маленькая Симона! Приди в себя… Это я, твоя мама. Ты не узнаешь меня?

— Слишком поздно, — сказал Ренье.

Он вспылил:

— Ты не видишь, что ли, что твои крики ее убивают? Теперь уже ничего нельзя сделать. Она ушла. Все кончено. Я бессилен помочь.

В неподвижных зрачках Симоны застыл напряженный, страшный взгляд; в нем была та мертвенная прозрачность, какая бывает у драгоценного камня. Светящиеся в глубинах орбит глаза ее казались далекими звездами на зимнем небе: ничего человеческого в них уже не осталось. Щеки ее похолодели от ужаса, она вдруг склонила голову, как будто перед чьей-то могилой. Глубоко вздохнув, она вдруг пронзительно закричала, Г-жа Рассанфосс почувствовала, как Симона деревенеет, поняла, что у нее начинается припадок. И, словно притянутая этим хрупким телом, которое крепко держало ее в своих объятиях, она упала вместе с ним на подушки. Вслед за этим опять повторилась та беспощадная пытка, которая терзала уже столько раз несчастную девочку. Ее оледенелые, стеклянные глаза расширились от страшных видений: взгляд ее тянулся к какой-то точке, как молоток к гвоздю, который надо было забить. Охваченная ужасом, мать смотрела на эти безжизненные, стеклянные зрачки и следила за тем, как, блуждая, они устремляются в пространство. Казалось, она верила, что вот-вот они озарят воздух светящимися волнами и страшные призраки появятся перед ней. Но, убедившись, что около нее ничего нет кроме пустоты, кроме зимних сумерек, она снова и снова вглядывалась в эти глаза, словно стараясь разглядеть в их глубинах образы мучительных галлюцинаций.