Петер Энглунд - Первая мировая война в 211 эпизодах

• Название: Первая мировая война в 211 эпизодах
• Автор: Петер Энглунд
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-083400-6

Петер Энглунд известен всякому человеку, поскольку именно он — постоянный секретарь Шведской академии наук, председатель жюри Нобелевской премии по литературе — ежегодно объявляет имена лауреатов нобелевских премий. Ученый с мировым именем, историк, он положил в основу своей книги о Первой мировой войне дневники и воспоминания ее участников. Девятнадцать совершенно разных людей — искатель приключений, пылкий латиноамериканец, от услуг которого отказываются все армии, кроме османской; датский пацифист, мобилизованный в немецкую армию; многодетная американка, проводившая лето в имении в Польше; русская медсестра; австралийка, приехавшая на своем грузовике в Сербию, чтобы служить в армии шофером, — каждый из них пишет о той войне, которая выпала на его личную долю. Автор так “склеил” эти дневниковые записи, что добился стереоскопического эффекта — мы видим войну месяц за месяцем одновременно на всех фронтах. Все страшное, что происходило в мире в XX веке, берет свое начало в Первой мировой войне, но о ней самой мало вспоминают, слишком мало знают. Книга историка Энглунда восполняет этот пробел. “Восторг и боль сражения” переведена почти на тридцать языков и только в США выдержала шесть изданий.

---

Бочарская вернулась в шумный Екатерининский зал. Ее внезапно охватило сомнение — а способны ли кадеты занимать принципиальную позицию; она презрительно оглядывала солдат, окружавших ее: они казались ей невежественными, грубыми, такими легко манипулировать.

На трибуне один оратор сменял другого. Она сперва послушала председателя Совета рабочих и солдатских депутатов, меньшевика Чхеидзе, низкорослого человека с длинными руками. Кто-то выкрикнул, что тот похож на обезьяну. У Чхеидзе был “громкий, пронзительный голос, он говорил с грузинским акцентом и умел привлечь внимание публики. “Товарищи! — призывал он. — Воткните штыки в землю! Ваши офицеры достаточно долго угнетали вас”. Воздух сотрясают обвинения и угрозы. Затем на трибуну поднялся тот самый политик, который в 1914 году обращался с речью к Бочарской и ее товарищам, именно в этом зале, — председатель Думы, полный достоинства и невероятно упитанный Родзянко; помимо всего прочего, он был одним из тех, кто стоял за отречением царя. Родзянко начал с того, что у него самого двое сыновей служат в армии, и привел аргументы в пользу продолжения войны. Раздались крики “ура”, заиграл военный оркестр. А Бочарская услышала, как рядом один солдат озадаченно спрашивал у других: “Они все толкуют о президенте да о президенте, а кто же будет новым царем?”

148.

Апрельский день 1917 года

Пал Келемен осваивает пулемет под Коложваром

Новые времена наступили наконец и в австро-венгерской армии. Кавалерия, ее гордость, с ее самой роскошной военной формой, эта жемчужина в короне, будет упразднена. Она больше не нужна, да она почти и не участвовала в боях. Ее пытались бросить на врага, но несколько пулеметов моментально скосили весь полк. Кавалерия ни на что не годилась, кроме как конвоировать военнопленных, патрулировать в тылу и служить украшением парадов. Кроме того, животным требовалось колоссальное количество корма, прежде всего фуражного зерна, а оно, как и все остальное, стало дефицитом[235].

Не помогло и то, что у австро-венгерских гусар была, как считалось, самая красивая на всем континенте форма. Из картины старой Европы выпал еще один фрагмент, и гусарам, с незапамятных времен сидевшим в седле, придется проститься с отороченными мехом синими венгерками, расшитыми красными рейтузами, кожаными головными уборами, украшенными султанами, с пряжками, петлицами, золотыми пуговицами, позументами, высокими хромовыми сапогами из желто-коричневой кожи и вместо всего этого облачиться в hechtgrau[236] пехоты, скучное, практичное, дешевое и безликое. Полк Келемена тоже подлежал расформированию, они станут пехотинцами, и он с ненавистью думал об этом, причем не только потому, что эта служба была опаснее и тяжелее, но и потому, что в нем говорили эстет и сноб. Когда он явился на курсы по обучению стрельбе из пулемета, после которых он станет пехотным командиром, капитан, “средних лет, небритый, в мятой форме”, тут же обратил внимание, что на Келемене по-прежнему золоченые эполеты, типичные для кавалерии, и коротко бросил: “Снять!” Но Келемен устроил маленькую акцию неповиновения и эполеты оставил.

Курсы стрельбы оказались невыносимо скучными, как и город, в котором он жил, и сами слушатели курсов. Все просто отвратительно. В этот день они ехали на повозке на отдаленный полигон, чтобы потренироваться в стрельбе боевыми патронами. Они проезжали через деревню. До самого горизонта простиралась плоская, пустынная венгерская равнина. Только что прекратился дождь, тяжелые тучи скрывали солнце. Наконец они добрались до места. Келемен записывает в свой дневник:

Шпиль сельской церквушки остался далеко позади нас. Справа стоит укрытие с соломенным настилом, оно главное на этом полигоне пулеметного расчета. В глинистую землю воткнуты нарисованные мишени, напоминающие какие-то нелепые пугала, а в свежевырытом окопе нас уже ждут два пулемета.

Вот они заговорили. Пули молниеносно летят в мишени. После бесконечной тишины от непрерывного треска болят уши. Я отхожу от пулеметов как можно дальше и отворачиваюсь, подняв голову к темнеющему небу; черные полоски на западе возвещают о приближении вечера. На юге плывут пылающие облака, и белые стены крестьянского хутора вдалеке слабо мерцают в последних лучах солнца. Пулеметный треск эхом проносится по всему огромному полю.

Я думал, что только солдаты являются очевидцами учений с применением этих ужасных смертоносных орудий. Но вдруг, захлопав крыльями, в небо поднялась стая диких гусей и стала кружить над нами. Один из пулеметов направили на них. Несколько птиц упало на землю. Завтра нас ждет отменный обед.

149.

Пятница, 20 апреля 1917 года

Рафаэль де Ногалес и конец второго сражения под Газой

Они находятся за линией фронта и уверены, что худшее уже позади. Накануне сражение достигло кульминации: де Ногалес дважды ходил в кавалерийскую атаку. В первый раз им казалось, что это все равно что получить “приказ о смертной казни”. Османская конница против британских пулеметов. И все же каким-то чудесным образом все обошлось. Конечно, его ранило в бедро, но его телохранитель Тасим остановил кровотечение примочкой из жевательного табака: “немного щипало, но в целом здорово помогло”.

Почти месяц назад отгремело первое сражение под Газой, вызвав хаос и большие потери, — причем обе воюющие стороны сперва думали, что проиграли, — однако оно закончилось победой турок, поскольку британцы, отчасти из-за нехватки воды, оставили завоеванные территории. Второе сражение под Газой началось в основном в результате чересчур оптимистичных и совершенно ошибочных донесений, которые командовавший британскими войсками в этом районе генерал отправлял домой в Лондон: это дало властям повод вновь понадеяться на то, что победа не за горами, что требуется лишь еще горстка солдат, несколько пушек, еще одно наступление… и так далее.

Итак, британцы перешли вчера в наступление, получив спешное подкрепление (в виде восьми танков и четырех тысяч снарядов, начиненных газом) и заручившись обещанием о дополнительной помощи, если удастся открыть путь на Иерусалим. В итоге все превратилось в бледную копию неудач на Западном фронте, со всеми этими авианалетами, массированными, но неэффективными артобстрелами, поврежденными танками, атаками пехоты, разбивавшимися о надежную систему окопов врага.

Кавалерийская дивизия, в которой служил де Ногалес, по-своему способствовала успеху, доставив неприятности британскому флангу. На рассвете к офицерам пожаловал посланец от командующего войсками в Газе полковника фон Крессенштейна, который благодарил их и поздравлял с победой. Второе сражение под Газой практически закончилось. Британцам не удалось совершить прорыв.

Через четверть часа вся дивизия уже на пути в Абу-Хурейру, болотистую местность в тылу. Там они смогут напоить лошадей и отдохнуть. Всадников много, и они поднимают за собой огромное облако пыли, в теплом воздухе оно клубится за конницей словно гигантский хвост. Де Ногалесу не по себе при мысли о том, что британцы могут заметить пыль и поймут: это крупное воинское соединение на марше. Однако командир дивизии в ответ на его опасения лишь усмехается. Как только они прибудут на болото, они сделают остановку и выстроятся в колонны по полкам.

Но едва они спешились, как тут-то все и началось.

Сперва послышался шум моторов. Через минуту появились пять или шесть британских двухпалубных самолетов. Бомбы начали взрываться прямо в плотных прямоугольниках из людей и лошадей, и эти взрывы за полминуты привели к более серьезным потерям, чем за весь прошедший день:

Почти две сотни лошадей замертво рухнули на землю, иные разбежались кто куда, обезумев от боли; хлестала кровь, кишки вываливались наружу. Раненые животные тащили за собой всадников, застрявших в стременах, и топтали копытами солдат, пытавшихся удержать их.

Рафаэль де Ногалес был восхищен летчиками, он считал, что они провели “исключительно блестящую атаку”.

Тем не менее немецкая зенитная батарея, стоявшая поблизости, сумела подбить два самолета. Один исчез за горизонтом, а второй упал прямо носом вниз. Де Ногалес следил за его падением и видел, как тот врезался в землю, весь окутанный дымом. Он тут же вскочил на коня. В сопровождении улан он спешно поскакал к далекому облаку дыма. Оно находилось примерно в пяти километрах от них.

Больше всего ему хотелось спасти жизнь пилота. Или, по крайней мере, его тело.

Ему было известно, что иррегулярные арабские войска, сражавшиеся на стороне османской армии, убивали, калечили и грабили всех раненых врагов на своем пути. Ночью он множество раз натыкался на раздетые и изувеченные трупы британских солдат. Встретил он и проводника, который вел за собой коня, нагруженного винтовками, окровавленной формой, ботинками, ремнями и прочим, — вещами, снятыми с убитых. Проводник нес еще что-то бледное и длинное: при свете карманного фонарика это оказалась человеческая рука, — рука, которую он отрубил выше локтя и взял себе ради украшавшей ее татуировки. Преодолевая отвращение, де Ногалес выкупил руку и проследил, чтобы она была захоронена.