Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго

• Название: Любовь в ритме танго
• Автор: Альмудена Грандес
• Издательство: ACT, ACT МОСКВА
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-037047-4

История женщины с романтичным именем Малена Фернадес де Алькантара.

История таинственного подарка ее деда — веками хранившегося в семье загадочного изумруда, фамильной реликвии, способной спасти от смерти.

История многолетнего соперничества Малены с сестрой — и ее поисков собственного места в этом жестоком мире.

История загадочного проклятия, которое из поколения в поколение тяготеет над женщинами семьи Алькантара.

История жизни в жестоком и прекрасном ритме танго…

---

«Я никогда не думала, что Мадрид останется так далеко». Бабушка Соледад начала свой рассказ с этой фразы. Мало-помалу меня стал утомлять ее длинный и вязкий рассказ без героев. Я попросила бабушку закончить, и она согласилась. Мы вышли поздним вечером за покупками. Она помогла мне выбрать два отреза толстой шерстяной ткани, один с длинным жестким ворсом, другой с мягким и коротким. Бабушка давала мне советы, когда я выбирала ткань, но в моей голове продолжали звучать ее слова, теперь у них был металлический призвук. Я решила, что она высказала фразу про Мадрид, чтобы заставить меня лучше понять ее жизнь. Я без труда нарисовала себе образ молодой беременной одинокой женщины с маленькими детьми на руках. Вот она перебирается в далекий квартал города, где планирует прожить всю оставшуюся жизнь. Однако и на окраине тоже был Мадрид.

Выслушав историю до конца, я поняла, что бабушка имела полное право отрицать инстинкт материнства. Как-то она купила четыре картофелины и не знала, что с ними делать. Она положила их в ковш с водой, но не проверила готовность вилкой, так что дети ели недоваренную картошку. На следующий день бабушка опять купила четыре картофелины и снова их отварила, но теперь она не вынимала их из ковша, пока кожура не начала лопаться. Потом она разрезала их пополам, немного посолила и полила оливковым маслом. Было вкусно, а от этого стало еще горше.

Бабушка Соледад все еще ждала мужа и надеялась увидеть его живым. Хотя она и знала, что он мертв и его похоронили в братской могиле на окраине Западного парка, тем не менее каждую ночь она мечтала увидеть мужа снова.

Она тратила не больше, чем необходимо было на рацион из картошки в кожуре, очень дешевой, потому что боялась, очень боялась. Каждое утро она покрывала голову платком, пряча волосы, которые стали такими некрасивыми, слабыми и прямыми, чтобы пойти к обедне, потому что ей было страшно. Она хотела, чтобы ее увидели, чтобы все в этом ужасном квартале, с другой стороны реки знали, что она ходит к обедне каждое воскресенье. Понятно, что она не умела молиться, ее никто этому никогда не учил. Она садилась на край последней скамейки, склоняла голову так низко, чтобы никто не удивлялся тому, как неверно двигаются ее губы, притворяясь, что она молится, а на самом деле повторяя одно и то же слово: «Паровоз, паровоз, паровоз». Ей было страшно, очень, очень страшно. Однажды, когда бабушка вернулась в свой квартал, где все знали, кем был ее муж и с какой партией он сражался, ее стали расспрашивать о нем. Бабушка была готова поколотить привратника, ночного сторожа, пекаря, всю эту мерзкую кучку доносчиков. Никто ничего о ней не говорил, но и никто ничего не рассказал, потому что хотя Хайме Монтеро, чье тело не было опознано, был официально внесен в списки разыскиваемых и подлежащих аресту, все знали, что он мертв. Все были уверены, что моя бабушка сошла с ума.

Бабушка тоже начала верить в свое сумасшествие. Ей казалось, что муж обязательно вернется, вот тогда она сможет рассказать, как прожила годы без него. Раньше она не умела молиться, но теперь научилась, раньше она никогда не ходила к обедне, а теперь не пропускала ни одной службы. Мир мог перевернуться, но она продолжала бы делать то же самое. Ей стоило труда решиться купить свечи — они были дорогими, тогда все стоило очень дорого. Бабушка покупала две небольшие свечки и растягивала их на целый месяц — зажигала на полчаса по ночам, когда дети спали. Так она заканчивала ежедневное представление, в котором она играла роль женщины, добровольно отрекшейся от всего, и начинала другое представление — трагедию любви, которой было еще достаточно в ее сердце. Бабушка Соледад с черными волосам, сколотыми парой шпилек, сооружала на кухонном столе некое подобие алтаря с тремя фотографиями дедушки, зажигала свечи и мечтала. Она молитвенно складывала руки и начинала бессловесный разговор с мертвым. «Как мне справиться со всем этим, Хайме?» — спрашивала она и рассказывала мужу обо всем, что происходило в течение дня. «Почему ты меня оставил?» — спрашивала она у него и, наконец он отвечал ей.

«Твой дедушка сотворил чудо после смерти, — сказала мне бабушка Соледад, — совсем, как Сид». Я не поправила ее, не захотела напоминать, что Сид выиграл битву, что чудеса после смерти творят святые, потому что бабушка любила не святого, и я тоже. «Он сотворил чудо», — сказала она, прежде чем рассказать случай, который произошел с другой стороны внутреннего дворика с сеньорой, кроткой и очень сострадательной. Моя бабушка не знала ее, она не знала, кем была эта старуха, которая однажды вечером сильно напугала бабушку. Старая женщина, поняв, что напугала, немедленно представилась: «Я соседка, живу напротив». Она вошла в дом, качая головой, не дожидаясь приглашения.

Эта женщина знала почти все. Она быстро поняла по лицу бабушки, по ее жестам, манере говорить и вести себя желание сохранить собственное достоинство. Бабушка, например, требовала, чтобы дети чистили зубы два раза в день, чтобы сберечь здоровье и жизненные силы. Та женщина сказала моей бабушке, что встречает ее на обедне каждое воскресенье, но не придала бы значения этому, если бы не увидела, как бабушка молится там одна, и поэтому как-то ночью сказала себе: «Я хочу помочь ей. Я хочу помочь именно ей, с ее двумя детьми, и еще одним в животе».

Благодаря соседке, которая поручилась за нее, моя бабушка получила свою первую преподавательскую должность в начальной школе, финансировавшейся церковью, похожей на ту, в которой учился в детстве ее муж. Каждый день она поднимала во дворике флаг и опускала его очень поздно, распевая во весь голос Сага al sol, или шла гулять после обеда, пока не доходила до Чамбери. Но я пропустила мимо ушей эти подробности. Наверное, бабушка расслышала в моем голосе легкое нетерпение, когда я спросила ее, как так получилось, что она пошла преподавать в начальных классах, оставляя на руках чужих женщин своих собственных детей, тем более она вообще не любила детей.

— Но я вовсе не вела занятия, — ласково сказала мне бабушка, не желая замечать мой невысказанный упрек.

— Тогда, чем ты занималась?

— Я писала докторскую диссертацию «Реконкиста: вопрос пополнения населения». Я начала ее писать, после того как закончила учиться. И я не занималась ничем другим, пока не разразилась война, я много времени проводила в Национальной библиотеке, бывала там больше, чем дома.

— И ты ее опубликовала?

— Нет, лишь отрывками. В 1936 году она была практически закончена, мне оставалось отредактировать главу с выводами и проверить пару дат, но в тот момент я бросила ее и больше не перечитывала. Я вернулась к ней тридцать лет спустя.

Я ждала выхода на пенсию, чтобы вернуться к работе над текстом. Я наивно верила в эту возможность, не подозревая, что кому-нибудь еще могло прийти в голову опередить меня и написать книгу по этой же теме. Хотя Реконкиста — предмет деликатный, во время франкизма при разговоре о ней приходилось замолкать, конечно, хотя сам франкизм, ссылаясь на Реконкисту, оправдывал гражданскую войну, но я все же продолжала верить, что никто не решится писать об этом… Но нет. В 1965 году я увидела в одном журнале рецензию книги, которая называлась примерно так: «Вопрос о пополнении населения во время Реконкисты». Это была докторская диссертация двух бородатых ребят, очень ловких и симпатичных, которым недоставало фактов, по которым я консультировалась во многих церковных архивах и других источниках, и которые они упустили, так что я им позвонила. Я позвонила этим двоим, чтобы добавить в их исследование свой материал, потому что не забыла свою работу за столько лет. Мы с ними увиделись, они очень хорошо приняли меня, хотя я их сильно обманывала. Я никогда не была коммунисткой, а они были… Впрочем, месть без выгоды — самая удачная месть, это я знаю. В любом случае, мы работали вместе много месяцев, и во второй редакции их книги мое имя стояло на обложке. Оно было указано не с именами авторов, а маленькими буквами, под их фамилиями, там было написано «в сотрудничестве с преподавателем Соледад Маркес». У меня в жизни было много иллюзий, иногда я очень хотела сесть в поезд и уехать куда глаза глядят, чтобы больше никого не видеть.

— Тебе не слишком везло. Верно, бабушка?

Она нахмурила лоб, как будто ей было трудно придумать простой ответ на этот вопрос, она сомневалась каждый раз перед тем, как ответить мне. Меня удивлял и поражал в то же время поток сведений, которые вливались в мои уши. Я не понимала настоящей силы моей бабушки, неистощимой силой ее тела, худого и истощенного. Она была очень молода духом.

— Ну… Я не знаю, что тебе сказать. С точки зрения истории нет, мне не повезло, потому что я потеряла все. Я потеряла мою семью, потеряла работу, потеряла дом, друзей, вещи. Вещи очень важные, маленькие вещички, подарки, любимые платья, памятные пустячки, привезенные из поездок, или подаренные мне на праздники… Это такая малость, это невероятно, но если смотреть с другой стороны, то это подобно потере памяти, уничтожению собственной личности, как тогда, когда ты перестаешь быть собой, чтобы стать кем-то другим. Я проиграла войну. Ты не знаешь, что это такое, никто не знает… Из-за войны я потеряла город, в котором родилась, страну, в которой жила, время, в котором воспитывалась, мир, к которому принадлежала. Я потеряла все, и, когда огляделась вокруг себя, ничто не было моим, я ничего не могла узнать, я чувствовала себя сбитым с толку солдатом. Понимаешь? Когда я говорю, что не была со своими, это значит, что я перестала видеть, куда иду, я оказалась в незнакомом мире, много лет я жила среди чужих. Я потеряла мужа, я бы хотела умереть вместе с ним, это вовсе не красивая фраза. Я клянусь его памятью, которая единственная свята для меня, я клянусь тебе, моей внучке, что предпочла бы умереть, а не пережить его. Мне было только тридцать лет, но, если бы мне было позволено, я бы умерла вместе с ним, но я жива. Я жила без желания жить много лет, я каждое утро поднималась с постели и возвращалась в нее, ничего не ожидая, зная, что она пуста. Я могла только работать, есть, вести хозяйство и спать, всегда одно и то же, до самой смерти… Теперь, когда я состарилась, я понимаю, что не могла бы променять свою жизнь ни на чью другую.