Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго

• Название: Любовь в ритме танго
• Автор: Альмудена Грандес
• Издательство: ACT, ACT МОСКВА
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-037047-4

История женщины с романтичным именем Малена Фернадес де Алькантара.

История таинственного подарка ее деда — веками хранившегося в семье загадочного изумруда, фамильной реликвии, способной спасти от смерти.

История многолетнего соперничества Малены с сестрой — и ее поисков собственного места в этом жестоком мире.

История загадочного проклятия, которое из поколения в поколение тяготеет над женщинами семьи Алькантара.

История жизни в жестоком и прекрасном ритме танго…

---

Я превратилась в обыкновенную женщину, как говорится, в кого-то в высшей мере сильного и настоящего. Я решила, что у нас нет денег, чтобы купить дом, и отказалась меняться на шале на окраине города. Я прошла все этажи в одном мадридском доме, поднялась по восьмидесяти метрам ступеней, потом десять метров по коридору, на Диас Порльер, доме, находящемся почти на углу с улицей Листа. Фасад дома был очень хорошо освещен, здесь было центральное отопление, хотя и очень страшный лифт, квартиры отдавались по дешевке — 34 000 песет в месяц в 1983 году, это была настоящая находка, так говорили. Я успокоила хозяина, заключила договор, выбрала строительную артель, договорилась с рабочими, нарисовала для Сантьяго полдюжины планов. Я точно все рассчитала, купила материалы, выбрала всё вплоть до модели ванны и жила нескольких месяцев в безумии цен, чисел, доставок, рекламы, сроков и платежей. Сносила с надменной стойкостью разговоры штукатура, парня из Парлы, который мне очень нравился, так сильно, что я чувствовала себя, словно передо мной был не человек, а сломанный семафор, не пропускающий меня вперед. Когда все работы по дому закончились, я почувствовала себя очень хорошей хозяйкой и была очень довольна и горда собой.

Теперь, когда у меня больше не осталось нерешенных дел, пришло время примерить белое платье, и тут на меня напала ужасная тоска. Две последние недели заставили меня вспомнить худшую из зим моей жизни, так что я опять начала делать глупости. Сначала я позвонила Агустину, а трубку на другом конце провода подняла девушка. Я растерялась, потому что не знала, его ли теперь этот номер. Я даже не была уверена в том, что та женщина, которую я услышала, находится в его доме, ведь прошло три года после того, как мы последний раз с ним виделись. Потом позвонила в Hamburger Rundschau, их старый номер, конечно, не изменился, и дала последнее объявление, потому что Фернандо все еще жил в моем сердце. Временами память о нем колола меня в сердце, как портниха иголками, которыми прямо на мне наметывала шлейф.

Я собиралась проститься с одиночеством. Один раз подруги согласились пойти в японский ресторан, тогда мы очень много выпили. Больше пить они не хотели, так что мне пришлось сесть в машину, а, въезжая на Колон, я повернула и проехала на улицу Гойи, изо всех сил борясь с собой, потому что у меня было ужасное желание отправиться на поиски мужчины, причем любого, который мне понравится, который позовет меня от первой стойки первого бара, большой или маленький, красивый или уродливый — мне было все равно. Важно одно: мужчина, с которым я могла бы поговорить без стеснения. Я очень быстро доехала до улицы Диас Порльер, почти на углу с Листа, удачно припарковалась, открыла дверь ключом в первый раз, потому что до сих пор лишь изредка посещала мой новый дом, в часы работы привратника, и поднялась на лифте на пятый этаж. На этаже пахло свежей краской и лаком, мебель была составлена в кучу, что-то завернуто в целлофан. Все эти старые вещи стояли вплотную к девственно-белой стене, закрытые от солнца двумя старыми дорожными одеялами, словно я сама их заставила смотреть на неменяющийся пейзаж этого домашнего храма — белого, сырого, невероятно чистого.

— Твой муж был очень странным человеком, бабушка, живым и мертвым одновременно, — доверилась я, не глядя ей в лицо. — Я очень горжусь тем, что я твоя внучка.

Пока я разматывала самое маленькое кресло, вспомнила, как в последний раз смотрела на него тем утром, когда вошла бабушка и прервала мои размышления.

— Что ты делаешь здесь, Малена? — спросила она меня.

— Ничего. Просто смотрю на тебя, бабушка.

— Это не я.

— Конечно, это ты. Я всегда видела тебя с завитыми волосами.

Я подумала, что бабушка снова рассердилась, но она не стала ворчать, только еще сильнее обняла.

— Твой отец никогда тебе не рассказывал ничего об этом, правда? — сказала она, наконец, а я покачала головой. — Ну тогда не говори никому о том, что знаешь, не рассказывай никому, даже твоей сестре. Запомнила? — бабушка сделала паузу и посмотрела на меня. — Это не очень важно, особенно теперь, это очень старая история, но в любом случае…

Тут я решилась попросить у бабушки эту картину. Я сказала ей, что мне бы хотелось иметь эту картину, и она мне ее подарила. Когда папа пошел нас искать, бабушка сказала ему в присутствии меня и Рейны, что если она умрет раньше, чем я покину дом, то она бы хотела, чтобы он сохранил эту картину для меня, и чтобы передал ее мне, когда у меня появятся собственные стены, где я смогу ее повесить. Потом, прощаясь, бабушка сделала кое-что более важное: с редким проворством она протянула руку и сжала мою ладонь. В другой ее руке был маленький ящичек из серого картона, вроде футляра для драгоценностей, который она мне протянула. Я не хотела открывать подарок, пока не останусь одна. Внутри оказалось два земляных ореха в скорлупе — наиболее старые и ценные из сокровищ.

Я пошла в гостиную и села напротив портретов своих предков. Родриго смотрел на меня с шутливой улыбкой под черными усами, густыми, кокетливо смазанными и подкрученными. Он мне всегда казался очень счастливым типом, довольным своими украшениями, дорогим костюмом и элегантностью; эта завитая прядь, уложенная с огромной заботой, такие белые зубы, губы цвета свежего мяса… Той ночью я увидела что-то новое в лице, которое так хорошо знала, что неуловимо новое было спрятано за его широкой улыбкой, которая неожиданно показалась мне злобной гримасой. Без усилий я воскресила в голове голос дедушки, эхо которого, повторялось словами: «Ты из моих, Малена, из моих, из крови Родриго». Потом ему на смену пришло беспокойное кудахтанье Мерседес, тоже звучавшее эхом: «Это плохая кровь, и очень важно то, что она ее наследовала. Она не может бороться против дурной крови». Бабушка смогла разбудить в моей памяти и объединить все эти разрозненные фразы. Голос бабушки, разбитый голос курильщицы с эмфиземой, гремел в моих ушах, сжигая мое горло, разрывая мои внутренности, вызывая, мучительные боли в кишках. Ее слова казались мне самыми глубокими, они застигли меня врасплох: «Ни сожаления, ни стыда». «Ты одинокая», — сказала я сама себе, я кричала на себя, почти в бешенстве. «Нет ни стыда, ни совести…» «Это мужчина должен стать мужчиной твоей жизни», но, когда я сказала себе это, мне сильнее всего захотелось заплакать.

Три дня спустя я с любопытством наблюдала за своей собственной свадьбой. Из всех приглашенных по-настоящему меня волновала только Рейна, она была единственной, чье мнение меня интересовало.

* * *

Когда я вышла замуж за Сантьяго, уже знала, что он не ест блюда из требухи, хотя и родился в Мадриде. Потом мало-помалу я обнаружила, что еще он не ест устриц, съедобных ракушек, морских ежей, улиток, осьминогов и ничего жареного. Также он никогда не пробовал копченое мясо, уши поросят, хвост вола, перепелов, уток, куропаток, зайцев, фазанов, кабанов, косуль и ланей и прочую дичь. Поначалу я не знала ничего — как для него готовить, где и у кого покупать, какими руками дотрагиваться — чистыми или грязными. По каким-то собственным соображениям Сантьяго не употреблял продукты из мяса, приготовленные в домашних условиях. Поэтому он не ел кровяные колбасы и иберийскую ветчину, которую посылала моей матери сестра Марсиано из Альмансильи, ничего, что могла бы забраковать санитарная инспекция. Я не осмеливалась готовить мужу блюда со свежей зеленью, никакой спаржи, сахарной или обычной свеклы и, конечно, никаких грибов, единственное исключение — шампиньоны (так как их можно было хорошо промыть). Он с невротической скрупулезностью осматривал листья капусты и салата и промывал каждый лист под струей холодной воды, отряхивал, счищая кажущуюся грязь цилиндрической щеткой, которой я пользовалась для чистки ваз.

Сантьяго ненавидел перцы, включая самые нежные, но ел горчицу, лук и чеснок и мог съесть целиком испанский перец, не самый большой, конечно. Он не разрешал хранить майонез в холодильнике и несколько часов даже в герметичной посуде, потому что единственный способ предупредить сальмонеллез, с его точки зрения, — немедленное уничтожение соуса. Когда все было готово, муж просил меня принести ему сковороду, кастрюлю, противень или другую металлическую посудину и сам накладывал приготовленное блюдо, но делал это так неаккуратно, что вилка или конец шумовки начинали царапать антипригарную поверхность. Он царапал ее, и мне потом приходилось выкидывать сковороду, потому что в противном случае никто не мог гарантировать, что еда не пропиталась канцерогенными веществами, ведь теперь олово могло вытекать без проблем наружу из этих царапин. Сантьяго пил только минеральную воду, потому что не выносил привкуса хлора в воде из-под крана, и покупал новую зубную щетку каждый месяц. Когда он был готов приступить к десерту, то сначала звонил по телефону, затем возвращался к столу, брал миску для апельсинового сока и выжимал туда три апельсина. Мой муж неукоснительно выполнял этот ритуал: он был в настоящей зависимости от витаминов. Но его контроль этим не ограничивался. Сантьяго проверял меня и все, что я делала по дому. Его контроль распространялся во всех направлениях, думаю, что в глубине души он стремился контролировать весь этот необъятный мир.