Антон Савин - Радуга прощения

• Название: Радуга прощения
• Автор: Антон Савин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Сперва я возмутился - не вслух, конечно, - но потом одернул себя. Какая мне, в сущности, разница, правят в этой стране полицейские или святые? Что-то внутри пискнуло: это же твоя родина. Но я укоротил себя: моя родина не это, не Зипунов, не напуганные нэпманы из казино на Большой Советской, не баба, рожающая детей, а только странные люди. Моя родина и родные - это мой друг, его Аленушка, учитель Свешницкий, Елизавета Павловна, отец Медякин, Керемет, даже Иуда! Пусть лучше Иуда, чем зипуновы нынешние, будущие и прежние, вроде пристава Второй Адмиралтейской части, моего, к стыду сказать, близкого родственника.

Визит в отдел ЧК дал нужные плоды. Наконец-то все было готово! С чувством громадной радости и еще большего предвкушения я отправился к себе домой, где неожиданно встретил Елизавету Павловну Свешницкую.

- Здравствуйте. Вы давно не появлялись. Расскажите, пожалуйста, что вы делаете.

Этот вопрос и сам приход ко мне молодой девушки удивили меня - все-таки мы с ней до сих пор разделяли дворянские понятия об обращении человека в обществе. Но, возможно, за время моего отсутствия мадмуазель Свешницкая осовременилась. Или что-то другое подтолкнуло ее на этот шаг?

По крайней мере вопрос был требовательным, словно она была начальство, а я ее подчиненный, который подозревается в том, что вместо службы часто заворачивает в карточный клуб. Однако я не подал виду, что удивлен, а, велев хозяйке вскипятить чая, стал подробно рассказывать.

Мы действительно долго не виделись, месяц, наверно, - все из-за моих хлопот. Но теперь я ей рассказал все искренно и подробно: и про поездку к доктору, и про лекарство, и про вора, и про Зипунова. По моему настоянию она обещала ничего не рассказывать своему отцу - во всяком случае, теперь.

- У нас в доме сейчас расстройство, - сообщила она. - Папа стал раздражительный, на всех кричит, своего ученика, которого он раньше любил, несколько раз укорял за бездарность и выгонял из дому... А когда тот приползал, как собачонка, скрепя сердце прощал его. А ведь вы знаете, Датнов, когда-то отец хотел выдать меня за него замуж...

- Да?

- Ну не то чтобы хотел... Но намекал, что был бы не против. А знаете, почему он невзлюбил этого человечка теперь?

- Откуда же мне знать, милейшая Елизавета Павловна?

- Все эти скандалы и раздражения начались, когда исчезли вы. Вы уже месяц не посещаете наш дом... И за все это время отец ни разу не упомянул вашего имени...

- Стало быть, ваше предположение ошибочно.

- Но по времени его озлобление удивительно совпало с тем моментом, когда вы пропали! Однако сейчас я хотела поговорить с вами не об этом... Скажите, это ваше лекарство - оно более или менее безопасно? В том смысле можно ли им отравиться?

- До смерти? Если принимать ту дозу, которую я рассчитал на основании слов доктора, вряд ли. Если у человека плохое сердце, возможны некоторые осложнения, поскольку оно влияет на сердечный ритм. Но все равно... Вы спрашивали "более или менее"... Более или менее оно точно безопасно.

- И вы планируете испытать его на ворах? А потом что? Или вы только ворами и ограничитесь?

- Нет, почему же? Потом я начну потихоньку рассказывать людям об этом методе, находить добровольцев...

- А вы знаете, что вам уже повезло? - перебила меня Свешницкая, и я с удивлением посмотрел на нее. Поразили меня не столько ее слова, сколько их тон и странная улыбка. Раньше я никогда не видел у этой девушки такой улыбки - лицо будто расширилось, и ощущение какого-то глубокого довольства победой появилось на нем, словно достигнута цель жизни. Скажу, что такая улыбка бывает иногда у мадонн, смотрящих на свое дитя. Я как будто в первый раз взглянул на Свешницкую и увидел, что у нее широкие скулы и что-то монгольское в лице, казалось, торжествующе смотрит на меня азиатская улыбающаяся статуя.

Мы немного постояли друг против друга молча, и я наконец тоже натянул в ответ какую-то из улыбок и смог спросить:

- Почему же мне... повезло?

Она таким же тоном, словно я был поверженный враг, а она добивающий врага самурай, проговорила:

- Потому что первый доброволец уже нашелся.

Когда она это сказала, все сразу переменилось. Жертва вскочила и надумала обороняться, говорить быстро. Я спросил, и вопрос мой уместился в долю мгновения:

- Так это вы?

- Да.

- Не получится.

- Почему?

- Нет мотива.

- Что ж... все другие могут захотеть стать странными людьми, а я нет?

- Лекарство не испытано... Я не могу разрешить.

- Но мне надо. Я не могу больше ждать!

- Почему ждать? Вы только что от меня услышали...

- Мне нужно запечатлеться у вас в памяти. Мне нужно, чтобы вы меня помнили каждую секунду! А для этого нет средства другого... Так что давайте свой порошок.

- Но, Елизавета Павловна, милая, это опасно!..

- Никакая я вам не милая. Вот отдадите порошок - буду милая. Пока я вам никто.

- Почему же никто? Вы мне добрая знакомая и...

- Я вам обычная провинциалка, вдобавок не самая красивая. Таких, как я, можно попытаться соблазнить, а можно определить себе в подруги и знакомые. Это дело вкуса и времени. Ведь честно скажите: все так?

- Да, может, и так, но зачем вам я? И на что вам сдался я?

- Мне с вами интересно. Вы сами говорили... Это и значит, что я вас люблю.

Она склонила голову набок и спрятала лицо, как дитя. Однако не заплакала - по крайней мере я не увидел.

Когда нужно стало что-то говорить, я сказал:

- Лекарства я вам все-таки не могу дать... Это было бы совсем уж безответственно! Да вдобавок надо разобраться и подумать...

- Да, вы правы, разобраться и подумать, - спокойно, только уж слишком четко и тихо повторила она мои слова. - А я пока пойду, можно?

- Да, конечно, идите. Мы скоро увидимся.

На следующий день все было готово для инъекции Керемету. К тюрьме была вызвана медицинская сестра, которой сказали, что нужно сделать укол глюкозы. Она, сам вор и тюремная охрана ждали меня, но я так и не пришел.

Потому что впрыскивать стало нечего.

Потому что я понял, почему так спокойно и четко проговорила Свешницкая последние слова. Понял это за час до предполагаемого действа - когда открыл ящик стола и не нашел там пакета. Когда вспоминал, что вчера, еще до всех этих странных признаний, я подводил Елизавету Павловну к столу полюбопытствовать на внешне безобидный вид белого порошочка, способного изменить мир.

В тот момент, когда я глупо стоял над столом, скрипнула калитка - это хозяйка вернулась от соседки. Я расспросил ее и узнал, что "сегодня к вам та же барышня была... Я ей сказала, что вы на службе, а она сказала, что вы сейчас придете и она к вам по делу... Я ее тогда и запустила к вам в кабинет, ибо знаю, что вы с ней в дружбе... Не в коридоре же ей стоять".

Фраза явно имела характер осуждающий, в глазах читалось "а еще дочь учителя", но мысли хозяйки совершенно изменились, когда, вместо того чтобы устыдится, я заорал:

- Ко мне никогда и никого не пускать в мое отсутствие! Я фактический глава энской прокуратуры и... Вы знаете, что будет?!

В последний вопль я вложил довольно расплывчатый смысл: я даже сам не очень понимал, что имел подразумевал под словом "будет". Но старушка побелела, затряслась и готова была бухнуться мне в ноги, ибо посчитала, что я грозил именно ей.

- Эти двое же приходили к вам... А учительская дочка - что от нее может быть?! Я не знала, не знала, что она контра!

- Да никакая она не контра. Успокойтесь! - сказал я и сам немного успокоился. - Я только имею в виду, что ко мне просто так никого не допускать! Простая мера предосторожности...

- Но у вас ведь пропало что? - высказала хозяйка по-простонародному прозорливую мысль.

- С чего вы взяли? Что за подозрения на уважаемую женщину? Я просто указываю вам, как впредь быть в таких случаях... И никого никогда не пускать.

Оставив хозяйку, я вышел на улицу. В доме Свешницких Елизаветы не оказалась. Сам хозяин был не очень в духе.

- Знаете, Александр Федорович... Может, мне и не стоит говорить об этом, но я все-таки отец! Вы много времени проводили с моей дочерью раньше, и я невольно ожидал какого-то решения с вашей стороны...

На секунду я смешался. А потом вдруг перестал чувствовать себя, мною стал управлять кто-то неведомый. Я усмехнулся и сказал:

- Павел Андреевич! Ваша мысль устремлена к звездам, к будущему человечества, а вы отвлекаете ее на рассуждения, достойные старорежимных мещан. Вы мне сами говорили, что в космических колониях на людях даже не будет одежд, поскольку они могут только стеснять движения. Неужели вы говорили неискренне, неужели для вас все это только игра воображения, а не смысл существования?!

Старик задрожал, болезненная морщинистая складка прорезала его лицо.

- Вы правы, - сказал он, - вы правы.

Тогда я сразу ушел, но на другой день получил сведения, что Лиза вернулась и ей нехорошо. И вот я впервые увидел ее после того поступка. Она полулежала, и мы были наедине.