А Байетт - Китайский омар

• Название: Китайский омар
• Автор: А Байетт
• Жанр: Проза

---

- Я вам верю, - коротко вздохнув, произнесла Герда Химмельблау.

- Тогда давайте поставим на этом точку, - сказал Перри Дисс. - Давайте вкушать эти изысканные яства и говорить о вещах более приятных, чем Пегги Ноллетт. В жизни не пробовал более вкусных креветок.

- К сожалению, все не так просто. Если она не отзовет жалобу, вам обоим придется давать показания в Сенате университета. Университет, кстати, обязан, если вы изъявите такое желание, нанять вам адвокатов самого высокого класса: это правило сохранилось с былых времен, когда у университетских сенатов была реальная власть и деньги. Но обстановка сейчас такова, что правда никого не интересует, и, боюсь, вам не миновать неприятностей. Вас могут уволить - могут и не уволить, - но так или иначе, поднимется волна протестов против вас лично, ваших научных трудов и вашего пребывания в университете. И проректор испугается, что вся эта шумиха подорвет финансирование и факультет, единственный в Лондоне факультет, дающий сразу две художественные специальности, придется закрыть. Хозяева университета ждут доходов, и мы, естественно, не являемся направлением "главного удара", наши студенты не привлекают экспортеров...

- Кстати, почему нет? Не все же они - Пегги Ноллетт. Что до меня... возьмите-ка еще бамбуковых побегов и проращенных бобов... что до меня, я хотел было сказать, что готов немедленно подать в отставку и уберечь вас от дальнейших неприятностей. Но я не готов. Потому что не потакаю лжецам и шантажистам. И потому что эта девица - не художник, она не умеет работать, она не видит, и ей ни в коем случае нельзя дать диплом. И потому что Матисс - это Матисс.

- Спасибо, - Герда Химмельблау освободила на тарелке место для овощей. Да-да, конечно, - добавила она в ответ на декларацию Перри Дисса. Некоторое время они просто молча ели. Голосок в динамике все выводил "прекрасное утро" на кантонском наречии.

- Пегги Ноллетт нездорова, - произнесла доктор Химмельблау. - Нездорова и психически, и физически. Она страдает анорексией. И заворачивается в эти тряпки, как в кокон, чтобы скрыть, что вконец отощала и превратилась в совершенный скелет.

- Так, значит, не картошка, а вилка. Спица. Вешалка. Понятно...

- И у нее депрессия. Как минимум, две попытки самоубийства, - о них мне, по крайней мере, известно.

- Серьезные попытки?

- Разве отличишь? Может, и увенчались бы успехом, если б о них знало поменьше народу. А так, конечно, спасли.

- Ясно. Но вы, надеюсь, понимаете, что это ничего не меняет. Она бесталанна, не умеет работать, не видит...

- Но будь она здорова...

- Вы правда в это верите?

- Нет. Нет оснований.

Перри Дисс придвинул к себе мисочку с рисом.

- В Китае я научился в конце любой трапезы есть чистый рис, без всяких добавок, ощущая на языке каждое зернышко. Вкус свежесваренного риса - один из самых изумительных в мире. Уж не знаю, каков на вкус рис, если ничем другим не питаться, если голодать. Наверно, он тоже вкусен, одуряюще вкусен, только совсем по-иному... Но этот вкус не описать...

Герда Химмельблау тоже положила себе рису и, аккуратно подцепив палочками, попробовала.

- Да, вы правы.

- Но при чем тут Матисс?! - снова не выдержал профессор. - Я знаю, что девица больна, от нее даже пахнет болезнью. И поэтому, хотя бы поэтому дико предположить, что кто-то... что я... способен до нее дотронуться.

- Знаете, декан женского студенческого сообщества поневоле получает немало сторонних знаний, - задумчиво начала доктор Химмельблау. - Например, об анорексии. Болезнь развивается из ненависти к собственному "я" и непомерной сосредоточенности на себе, на своем теле и, в особенности, на образе собственного тела. Все мы имеем некое представление о своей оболочке, но в данном случае представление это гипертрофировано. Одна моя знакомая, психиатр, в сотрудничестве с вашей коллегой из художественного колледжа издала серию рисунков, в некотором смысле медицинское пособие, очень и очень полезное. Больная анорексией изображена перед зеркалом. Мы видим торчащие ребра и обвислую кожу, а она - в зеркале - видит себя состоящей из одних выпуклостей: чудовищно толстые ляжки, задница, щеки... Для меня эти рисунки многое прояснили.

- Ну понятно. Мы видим вешалку и спицу, а она - пузатую картофелину и увесистую тыкву. Занятный образ... Может получиться интересная картина.

- Прошу вас, не надо. Несчастные так страдают.

- Не думайте, что я такой черствый и легкомысленный, доктор Химмельблау. Я - серьезный художник, во всяком случае, был таковым. Если замысел картины рождается из тяжелой жизненной драмы - это не зазорно. Особенно если драма так визуально отчетлива...

- Простите. Я просто пытаюсь понять, что делать. Несчастная девочка хочет лишить себя жизни. Хочет не быть.

- Понимаю. Но при чем тут Матисс? Если ее так занимают плотские ужасы, пускай опоражнивает судна у лежачих больных, слушает крики рожениц, работает в хосписе. А если ей приспичило заниматься искусством, пускай перекраивает Джакометти в Майоля или наоборот, пускай займется Пикассо, этим старым козлом, который по природной злобе творил с женским телом несусветные вещи. Но при чем тут Матисс?

- Именно по этой причине. Он пишет тихую благодать. Luxe, calme et volupte. Разве Пегги Ноллет может вынести роскошь, покой и сладострастье?

- Когда я был молод, в период моих собственных Sturm und Drang , мне это все было откровенно скучно. Помню, я заметил кому-то - кажется, жене, - что Матисс прост и плосок. Какой же я был идиот! Но потом, в один прекрасный день, я прозрел. И понял, как трудно это увидеть и какая мощь таится в каждом штрихе. Не утешение, доктор, а жизненная сила и мощь.

И он продекламировал, откинувшись в кресле и глядя в никуда:

Дитя, сестра моя!

Уедем в те края,

Где мы с тобой не разлучаться сможем,

Где для любви - века,

Где даже смерть легка,

В краю желанном, на тебя похожем.

Там красота, там гармоничный строй,

Там сладострастье, роскошь и покой.

Герда Химмельблау, в чьей жизни было так мало luxe, calme et voluptй, была разом и тронута и обескуражена его вдохновенным экстазом. Но произнесла довольно сухо:

- У этих свойств Матисса всегда находились противники. Поборники феминизма - и художники, и критики - не любили его за то, что вся мирная панорама бытия напоена у него мужским эротизмом. А марксисты - за чистосердечное признание, что он пишет в угоду богачам.

- Предпринимателям и интеллигенции, - уточнил Перри Дисс.

- Интеллигенция радует марксистов ничуть не больше.

- Послушайте, - сказал Перри Дисс. - Ваша мисс Ноллетт жаждет шокировать. И шокирует примитивным дерьмом. А Матисс был хитроумен, сложен, неистов, сдержан и точно знал, что всегда обязан отдавать себе отчет в том, что он собственно делает. И знал, что самым шокирующим будет признание, что он пишет "в угоду предпринимателям и для собственного комфорта". Его знаменитое сравнение живописи с покойным креслом - самая изощренная провокация, какую только знал мир. Да закидайте говном весь Центр Помпиду - и то вам не удастся шокировать столько людей, сколько удалось шокировать Матиссу одним лишь этим заявлением. Тех, кто не знает контекста, до сих пор колотит от ужаса.

- Напомните контекст, - попросила Герда Химмельблау.

- "О чем я мечтаю, так это об искусстве гармоничном, чистом, тихом, которое не будет поднимать неприятных тем, не будет беспокоить, которое предназначено для тех, кто работает головой, для предпринимателей и писателей, оно призвано умиротворить, успокоить их ум - как покойное кресло, дающее отдых усталому телу..."

- Что ж, взгляд достаточно однобок, и оспорить его - задача благородная, заметила Герда Химмельблау.

- Благородная, но возникающая исключительно от непонимания. Кто, в сущности, понимает, что есть наслаждение? Только старики, вроде меня, которые уже забыли, когда у них не ныли кости, но помнят, как взбегали когда-то в горку - упруго, размашисто, как упруг и размашист красный цвет на полотне "Красная мастерская художника". А еще слепцы, которым вернули зрение, и у них кружится голова от листвы, от аляповатых пластмассовых кружек и страшной синевы неба. Наслаждение - это просто жизнь, доктор, но у большинства из нас ее нет, или ее немного, или в ней все перепутано, поэтому, увидев эти краски синие, розовые, оранжевые, пунцовые, - нам следует пасть ниц и усердно молиться. Потому что это - истина. Кто отличит истинно покойное кресло? Только больной костным раком или человек после пыток, уж они-то знают...

- Что же будет с Пегги Ноллет? - спросила вдруг доктор Химмельблау. - Как она все это увидит, если так хочет умереть?

- Женщина, жаждущая обвинить мужчину в изнасиловании, вряд ли всерьез думает о смерти. Она захочет насладиться триумфом, чтобы поверженный извивался у ее ног, прося пощады.

- Профессор Дисс, она совсем запуталась. И посылает нам всевозможные сигналы: зовет на помощь, угрожает...